Лицо Онодзаки покрылось красными пятнами, и он опять пустился в пространные рассуждения, театрально жестикулируя руками. Ещё в Париже у него появилась привычка после еды загонять собеседника в угол и заговаривать его до изнеможения. Но он обнаружил, что и в Японии подобная практика полезна для его здоровья.

— Я считаю, что японцев необходимо заставить страдать ещё больше, их надо безжалостно толкать вниз, на самое дно. Сейчас они подвешены где-то посередине и считают, что самое плохое уже позади, и что скоро всё встанет на свои места. Подобный образ мышления должен быть выбит их них, иначе не может быть возрождения. Они думают, что смогут выбраться из нынешнего положения, но они трусливы и глупые и у них нет уверенности в себе и национальной гордости. Их надо опустить на самое дно и заставить страдать. У любого человека откроются глаза, когда он достаточно настрадался. Он оскаливает зубы и становится злым. Вот именно, становится злым, и только это может спасти Японию. Но посмотрите вокруг: никто не злится, и все смеются как идиоты. Это очень печально. Сколько ещё осталось людей, которые по-настоящему разгневаны из-за войны? Она уже закончилась, они поздравляют друг друга и смеются. Ужасно! Люди должны научиться принимать близко к сердцу страдания других так же, как переживать за свою собственную судьбу.

Юкити спокойно выслушал рассуждения Онодзаки и с улыбкой сказал:

— Я как раз один из тех, кто до известной степени испытывает чувство гнева. Я прошёл все трудности солдатской жизни, и поэтому до сих пор возмущён теми, кто развязал войну. И я подозреваю, что таких японцев больше, чем вы думаете. И они испытывают чувство гнева в отношении своих же японцев, особенно в связи с тем, что они так пали духом. Поэтому я не испытываю такого отчаяния, как господин Онодзаки. Несомненно, я пострадал от войны, так как мне пришлось бросить учёбу… Тем не менее моя жизнь в армии не была настолько бессмысленной, как утверждают многие. Может, я рассуждаю эгоистично и не хочу признать полную бесполезность той части моей жизни, через которую я был вынужден пройти, но, хотя мне и было трудно, в чём-то она мне помогла. Если ты прошёл через жизнь, при которой постоянно ожидаешь смерти, и говорить, что она была бессмысленной, по крайней мере, выгладит странно.

Спокойная, мягкая улыбка появилась на его сильном лице.

— Многим по-настоящему нравилась армейская жизнь, и они получали от неё удовольствие. И я возмущаюсь теми, кто говорит только о тяжёлых и жестоких сторонах войны сейчас, когда она уже закончилась. Я был студентом и пострадал от неё. Но я прошёл её, не погиб и вернулся. Я не сделал ничего плохого, ничего, в чём я должен раскаиваться. В течение нескольких лет я испытывал страдания, но сейчас это всё позади, и сегодня меня особенно не беспокоит. Это было, конечно, ужасное испытание, но я думаю, что оно чем-то полезно для моей последующей жизни. И не только я один так думаю, многие мои друзья такого же мнения. Мне жаль тех, кто погиб на войне, но я отнюдь не чувствую себя несчастным. И сегодня я смотрю на Японию несколько по другому, чем господин Онодзаки. Вероятно, это мой ужасный эготизм, но я неописуемо рад, что остался жив. И моя жизнь много значит для меня, и так будет, пока я жив, потому что я знаю, что это значит находиться на поле боя и не знать, умрёшь ты сегодня или завтра. Сейчас в моей жизни никто меня ни к чему не принуждает и не отдаёт приказов, и поэтому я желаю прожить свою жизнь так, как я хочу. И думаю, что подобное желание у меня сильнее, чем у того, кто не был на войне.

— М-да, это так, — радостно кивнул головой художник.

— Так что даже с моей эгоистичной точки зрения я не настолько обескуражен, как господин Онодзаки деморализацией японцев. Я уверен, что японцы смогут возродиться, если им даже придётся начинать с нуля. Сейчас дела, действительно, плохи, но в этом виноваты не люди, а общая обстановка. Я пережил более худшее. Когда я сейчас ложусь спать, я выключаю свет и лёжа перечисляю причины, из-за которых я счастлив. Я вновь в Японии. Я сплю на кушетке. Над моим домом есть крыша, так что мне не надо вставать, когда пойдёт дождь. Это всё делает меня счастливым. Глупые простые мелочи, но жизнь в армии учит простоте.

Юкити сопроводил Онодзаки на холмы Яматэ, откуда он мог делать наброски будущих картин, и Томоко пошла вместе с ними. Они помогли ей забыть неприятности с Тосики.

Дорога вела мимо ипподрома в сторону от океана через холмы и в бесчисленное множество маленьких долин. С холмов с высоты птичьего полёта открывался вид на Иокогаму, раскинувшуюся на низменной равнине, пересекаемой каналами и автомобильными дорогами. Художник периодически останавливался, чтобы сделать зарисовки, а Томоко и Юкити стояли на краю дороги или садились на траву в тени деревьев и ждали, когда он кончит.

Пейзаж постоянно менялся. Некоторые холмы были похожи на покрытые травой круглые горбы, как бы сошедшие с гравюр Хиросигэ, другие резко обрывались вниз, как отвесные скалы, а внизу в туманной дымке лежал город.

— Все склоны холмов в этом месте назывались по имени животных, — сообщил им Юкити. — Склон Свиньи, склон Быка, склон Обезьяны, склон Барсука. До того как этот район был заселён, здесь, действительно, водились обезьяны и барсуки, склоны были покрыты густым лесом и выглядели довольно мрачно даже в дневное время.

Крутые склоны спускались в расположенные внизу долины. В некоторых из них были вырублены ступеньки, а на других были построены из камня маленькие храмы, посвящённые божествам, охраняющим дороги. Внизу в долине виднелись соломенные крыши старых фермерских домов, окружённые зарослями бамбука, с которым переплетались красные цветы камелий. Современный город, который простирался дальше внизу с высокими зданиями, в беспорядке разбросанными по улицам, отсюда с холмов выглядел безжизненным — кладбище бетона и камня. Томоко едва могла представить себе, что сотни тысяч людей жили там внизу каждый своей личной, индивидуальной жизнью. Онодзаки говорил о жизни этих людей в послевоенном городе, лишённой элементарного комфорта, большей частью в лачугах и хилых деревянных домах, каждый их которых был наполнен болью живущих, плачем детей, пронзительными криками женщин, постоянными очередями за нормированными продуктами и кучей проблем, не поддающихся решению.

— Я родился вон там внизу у подножия этого холма. — Юкити указал на место. — Дома уже нет — сгорел во время войны. Он стоял рядом с храмом, который называли Красные Ворота. Всё полностью изменилось, — сказал он, счастливо улыбаясь.

Томоко заметила, что Юкити, казалось, бессознательно вырывал пригоршнями траву со склона. Он, должно быть, чувствовал себя как человек, который только что выздоровел после долгой и тяжёлой болезни и который только в эту минуту осознал, что он больше не на полях сражений, а вернулся в свой мирный дом и сидит на траве под лучами весеннего солнца. Поэтому он и выглядел таким счастливым.

— Что за прекрасный день сегодня! — крикнул им Онодзаки с того места, где он рисовал.

Он смотрел на эскиз, над которым в этот момент работал, и его лицо выглядело пугающе напряжённым. В небе над горой лениво кружил единственный коршун, демонстрируя им на каждом круге своё коричневое брюшко.

После того как Саэко высадила Томоко и Тосики в Иокогама, её автомобиль продолжал свой путь по широкому шоссе вдоль берега моря. По левую сторону то появлялся, то исчезал широкий залив, который высадившееся здесь в эпоху Мэйдзи иностранцы прозвали Заливом Миссисипи. Через проложенный под горой туннель автомобиль выскочил на широкую автостраду, ведущую к военно-морской базе в Иокосука, которая была построена для использования также и в военных целях и являлась одной из лучших в Японии с покрытием из армированного бетона.

Сразу за туннелем местность стала гористой с пологим спуском к морю. Появившиеся вскоре вдоль дороги дома представляли собой деревенские постройки в старом стиле с толстыми соломенными крышами и раздвижными бумажными дверями, обращёнными в сторону гор и скрытыми за живыми изгородями из коралловых кустов и камелий. На юго-восточных склонах, закрытых горами от северных ветров и имеющих круглый год умеренный климат, виднелись оранжереи, в которых выращивали гвоздику, а выше на холмах, обильно покрытых деревьями, дома западной постройки. Ровные участки слева от шоссе, граничащие с морем, были застроены виллами, которые в послевоенное время трансформировались в обычные жилые дома. На вершине одной из гор, густо покрытой лесом и спускающейся как морю, как перевёрнутая чашка для риса, виднелся деревенский храм.