Чтобы не упасть, Сэцуко ухватилась за спинку стула и старалась выдержать безжалостный и неумолимый взгляд мужа, которым он пронизывал её через свои очки. Оки чувствовал, что его высказывания звучат грубо и вульгарно, но он также считал, что его заставили так говорить, и что во всём виновата Сэцуко. Кёго Мория является бывшим мужем Сэцуко, и отсюда следует, что именно она навлекла эти неприятности на его дом.

— Ты долго будешь молчать? — раздражённо прошипел Оки, и затем он взорвался и перешёл на крик, будучи не в состоянии контролировать себя.

— Я предупреждаю тебя, что я так с тобой разговариваю не из-за ревности к этому человеку. Это было бы вульгарно. Так это правда, что ты ничего не знала?

— Абсолютно ничего.

— Значит, Томоко действовала одна?.. Я полагаю, что Мория каким-то способом связался с ней. Я бы предпочёл об этом вообще ничего не говорить, но я должен заботиться о мире в семье. Как мы, по-твоему мнению, должны поступить?

Сэцуко отрицательно покачала головой, показав, что она не знает.

Вдруг Оки вспомнил, что он собирается выставить свою кандидатуру на следующих выборах в палату советников парламента и уже начал подготовку к ним, оповестив о своём желании различные круги, и это опять вывело его из себя. Что произойдёт, если какая-нибудь газета узнает, что бывший муж его жены, совершив позорное преступление, бежал за границу и сейчас после капитуляции вернулся в Японию? Подобная романтическая история несомненно вызовет всеобщий интерес. В газетах появятся фотографии не только Томоко, и его жены. К нему самому будет привлечено неблагоприятное внимание общественности. Разводы и повторные браки сейчас обычное явление, но в данном случае всё выглядит серьёзнее. Его враги с радостью используют этот случай в предвыборной кампании и позаботятся о том, чтобы все знали о скандале в доме Тацудзо Оки, «человека исключительных личных качеств».

Неожиданно силы, казалось, покинули Оки, и он стал задыхаться. Сэцуко бросило в дрожь.

— Теперь я, видимо, должен буду забыть о выборах в палату советников. Если я появлюсь перед общественностью, они меня втопчут в грязь. А я до сих пор был так осторожен, но теперь…

— Я не знаю, как мне просить прощения, — со слезами в голосе причитала Сэцуко, как будто её побили.

— Твои извинения не принесут мне никакой пользы.

Показав своё трусливое нутро, Оки уже был не в состоянии больше гневаться.

— Что собирается делать Томоко? Она что, собирается нас бросить и уйти к этому человеку? Ты не должна позволить ей поступать опрометчиво. В конце концов она мне кое-чем обязана. Я вырастил её, И она должна сознавать свой долг. Ты не должна позволить ей поступать, как ей захочется, без моего разрешения. Тебе это понятно? Это самое важное. Она не должна пытаться встретиться с ним за нашей спиной. Я должен с ней поговорить или это сделаешь ты?

Естественно, что именно Сэцуко как родная мать должна была поговорить со своей дочерью, как бы тяжело это ей ни было. К тому же Оки простонал, что для него опасно выходить из себя.

Томоко должна была бы уже уйти на работу, но приход Тосики взволновал её, и она задержалась дома. Она слышала, как Оки позвал её мать в кабинет, и, ожидая неизбежного, сидела на кухне как пригвождённая к стулу. Стараясь отвлечься от тревожных мыслей, она стала придумывать фасон костюма для своего отца, с которым ещё не встречалась. Это было единственное, что ей помогало. Перед ней была фотография, на которой её отец был изображён молодым морским офицером, таким молодым, что его было трудно воспринимать как отца, он скорее был похож на её старшего брата. Фотография вызвала улыбку на её лице и наполнила её сердце радостью. Она знала, что поступает плохо, действуя тайком от матери, но не могла воспротивиться чувству приятного ожидания предстоящей встречи. Молодость придавала ей силу, о которой она и не подозревала, и была готова бросить вызов любому решению родителей. Она была наполнена беспокойством и вместе с тем чего-то ожидала.

Дверь кабинета отворилась, и её мать вышла. Томоко поднялась ей навстречу и была потрясена, увидев её белое как поверхность фарфора лицо и съёжившуюся фигуру. Повернувшись к Томоко, она попыталась улыбнуться.

— Ты ещё не ушла?

Дрожащими руками она взяла с полки чашку, подошла к раковине, открыла кран, наполнила чашку водой и выпила её.

— Вкусно.

Затем она обмыла чашку, вытерла её и осторожно поставила на полку. Её движения были почти автоматические.

— Да, да, — сказала она про себя и, не взглянув на Томоко, пошла в свою комнату, двигаясь как механическая кукла.

Звук её голоса продолжал звучать в ушах Томоко, и она была испугана поведением своей матери, подобно тому как в детстве она иногда испытывала по ночам страх, что её мама может умереть, и не могла спать, не убедившись, что она была рядом с ней. Сейчас ещё большее чувство тревоги заставило её в трансе последовать за своей матерью.

Сэцуко как потерянная стояла посреди комнаты и вздрогнула, когда увидела в дверях свою дочь. Томоко бессознательно, как в молитве, сложила руки у себя на груди, опустила голову и разразилась рыданиями. Прошла минута, прежде чем её мать заговорила.

— Заходи, Томо-тян. Не стой там. Взрослые не плачут. Посмотри на меня. Я не плачу, хотя мне намного тяжелее, чем тебе.

При виде дочери она почувствовала, что силы вернулись к ней и её решимость никогда не плакать и рассматривать неизбежные в жизни несчастья и горе как нечто обычное. И когда придёт её время уйти из этого мира, и вокруг не будет никого, кто бы мог поблагодарить её, она будет готова сказать себе, что прожила эту жизнь не напрасно.

— Перестань, Томо-тян, ты уже взрослая.

Но что она должна сказать дальше? Она продолжала пребывать в замешательстве. Всё произошло так неожиданно, как будто сильный порыв ветра ударил ей в лицо, от которого она всё ещё продолжала задыхаться. Единственное, что могло бы принести ей облегчение так это возвращение к своим повседневным домашним делам. Она наклонилась, чтобы поднять нитку, которая вылезла из постеленного на полу ковра, и стала наматывать её на неестественно дрожащие пальцы. Не замечая, что она делает, Сэцуко заговорила:

— Пожалуйста, подумай о Таро. Он ещё такой маленький. Ты его старшая сестра, поэтому не должна поступать необдуманно. Разве ты не можешь продолжать спокойно жить, как будто ничего не случилось? Что в этом плохого? Не поступай, пожалуйста, опрометчиво.

Закрыв лицо руками, Томоко молча кивнула головой.

— Что же произошло на самом деле, не знаю даже я, твоя мать… Ведь всё случилось неожиданно, и никто не хотел этого. Томо-тян, когда ты станешь совсем, совсем взрослой, ты поймёшь меня. Как бы мне ни было тяжело и невыносимо, я вынуждена терпеть. Томо-тян, помоги мне.

Томоко с трудом сдерживала слёзы и, открыв своё лицо, посмотрела на мать. Сэцуко уронила нитку, и у неё не было сил вновь поднять её.

— Томо-тян, когда-нибудь ты покинешь нас и будешь жить одна. Я воспитывала тебя так, чтобы ты смогла это сделать.

Слова застряли у неё в горле, и она едва могла сдерживать слёзы, которые душили её.

— Поэтому, поэтому…

Сэцуко не заметила, что её голос приобрёл высокий, требовательный тон, которым говорил Оки.

— Тогда ты будешь свободна, идти, куда захочешь, и встречаться, с кем хочешь. Но сейчас ты должна подумать о твоём брате и обо мне. Ты меня понимаешь, Томо-тян?

— Да, мама. Я думаю только о тебе, — ответила Томоко.

В это время с шумом распахнулась дверь кабинета Оки и раздался его пронзительный голос:

— Сэцуко!

— А, добро пожаловать.

Онодзаки встретил Томоко у входа в концертный зал.

— Очень рад, что вы смогли прийти. Как вам понравилась Иокогама? Юкити тоже должен сегодня быть здесь. Сын моего старого друга был назначен первой скрипкой в оркестре, и сегодня его первое выступление в этом качестве.

Он, как всегда, выглядел жизнерадостным, получая удовольствие от жизни.