— Я ожидаю, что госпожа Такано должна прибыть с минуты на минуту. Мы должны выразить своё уважение крупному акционеру.

Томоко осталась ждать вместе с ним. В наступившем вечернем полумраке сочная зелёная листва деревьев парка слегка покачивалась от лёгких дуновений ветра. Непрерывный поток элегантно одетых мужчин и женщин поднимался по лестнице.

— Юкити прекрасный молодой человек, не правда ли? — Он определённо нравился Онодзаки. — Конечно, было бы лучше, если бы он понимал, что культуры и всего другого не будет, пока не будет покончено с нищетой. Но он отличается от сегодняшней легкомысленной молодёжи редкой серьёзностью и постоянством.

Они увидели, как Саэко поднимается по лестнице, одетая в безупречный белый костюм, и Онодзаки бросился ей на встречу.

— Какая честь, спасибо, что пришли!

Саэко улыбнулась Томоко.

— Уже почти лето. Хорошо сделали, что пришли. Надеюсь, что не были слишком заняты?

Это формальное замечание сразу воскресило в голове Томоко то, что произошло дома сегодня утром. Она всё ещё не могла преодолеть случившегося и весь день испытывала тяжесть на сердце. Ей казалось, что что-то цепкое крепко держало её в своих объятиях. Она заметила, как красиво выглядела пурпурная орхидея, приколотая к груди белого костюма Саэко, но из-за своего нынешнего состояния она не могла на этом сосредоточиться.

— У вас всё в порядке с тех пор, как мы в последний раз встречались? — спросила Саэко, когда они вместе поднимались по лестнице.

Когда Томоко ответила, её удивило, почему в присутствии Саэко её отец в Киото казался ей значительно более реальным. Может, это из-за того, что её мать только что запретила встречаться с ним, а Саэко с приколотой на груди орхидеей и красивой фигурой, казалось, наводила её на мысль об отце. Томоко решила, что причина кроется в том, что Саэко знает значительно больше об её отце, чем она сама, и от этого она испытала неприятное чувство.

Придя в себя, Томоко взглянула на Саэко и была поражена, как красиво она выглядела даже среди этой блестящей толпы.

— Давайте по дороге домой где-нибудь остановимся и выпьем что-нибудь холодное.

— Хотите сказать, холодного пива, не так ли?

Слушая этот типичный для городского вечера обмен мнениями, Томоко поразилась насколько важен стал для неё отец за то короткое время, как она узнала о нём. Он не только занял постоянное место в её сердце, но его присутствие росло с каждым часом, и это вызывало её беспокойство.

Когда начался концерт и красивая музыка наполнила зал, Томоко больше не могла сдерживаться, и слёзы потекли из её глаз. За исключением освещённой сцены в зале было темно, и даже сидящая рядом Саэко, наверное, не видела, что она плачет.

Исполняли один из струнных квартетов Чайковского, но Томоко не могла слушать его внимательно. Чувство горя настолько охватывало её, что местами музыка просто переставала для неё существовать.

Малодушная и себялюбивая сущность характера её приёмного отца Оки неожиданно возникла, как стена перед её глазами, и она должна была её разбить или задохнуться. Несмотря на свои внешние благородные принципы, он был холодный, эгоцентричный человек, и её мать ежедневно выносила на себе тяжесть его высокомерия. Её мама была слабой женщиной, и то, что она привнесла во второй брак своего ребёнка, поставило её, чувствительного по-своему характеру человека, в положение, когда ей было ещё труднее отстаивать своё достоинство.

Томоко вспомнила, в каком состоянии была её мать сегодня утром, и уже не могла больше контролировать свои слёзы. Её охватила паника, когда она подумала, что с окончанием музыки в зале загорится свет и она не сможет скрыть свои мокрые щёки. Это было чудовищно со стороны Оки так мучить маму за то, к чему она не имела никакого отношения. Это презренно и не по-человечески, он думает только о себе и не испытывает никакой жалости к другим.

Неожиданно беспокойство другого рода поглотило её, и она вновь перестала слышать музыку.

В перерыве Томоко вышла вслед за Саэко в большое, переполненное людьми фойе. Онодзаки и его знакомые ещё не подошли к ним.

— Я бы хотела поговорить с вами о моём отце.

Саэко перестала обмахиваться маленьким веером, и запах её духов обдал Томоко.

— Я думаю, мой отец сам не придёт к нам домой. Это будет ужасно, если он это сделает. Я могла бы написать ему письмо, но, если это возможно, я бы предпочла поехать в Киото и встретиться с ним. Я хочу поговорить с ним.

Саэко посмотрела на неё долгим напряжённым взглядом.

— Вы сказали, если это возможно. Но у вас хватит мужества?

Томоко спокойно ответила:

— Хватит. Только дома об этом никто не должен знать. Мне предложили по делам редакции журнала съездить в Каруидзава, и я расскажу об этом дома. Они не заподозрят чего-либо другого.

Тут они увидели белую голову художника, который пробирался к ним сквозь толпу зрителей в фойе.

Саэко закрыло свой рот веером и с приятной улыбкой на лице мягко сказала:

— Сделай это, Томоко. Я поеду с тобой.

— В самом деле?

— Но твой отец не должен знать об этом. Я боюсь его.

— Как жарко. Почти настоящее лето.

Рядом с ними с красным от жары лицом стоял художник.

ПРОШЛОЕ

Когда кто-нибудь интересовался, почему он остановился в этой гостинице, Кёго Мория в ответ только улыбался.

Впервые он приехал, когда цвела поздняя сакура, и с тех пор проводил в этой гостинице в Киото два дня в неделю, обычно субботу и воскресенье, но не только. За это время почки на деревьях превратились в маленькие зелёные листочки, а сейчас уже полностью распустились. Большинство людей из-за жары избегали Киото в летние месяцы, но он, похоже, специально выбрал это время.

Служащие гостиницы обратили внимание, что, в отличие от других постояльцев, он приезжал не по коммерческим делам и у него никогда не было посетителей. Он либо гулял в одиночестве, либо проводил целый день в своей комнате, окна которой выходили на реку Камо. Но его нельзя было отнести к числу людей, которых можно назвать странными. Если с ним попытаться заговорить, то он проявлял себя культурным джентльменом на ранней стадии старения, добрым и внимательным, способным обсуждать любую тему. В гостинице знали, и он сам не скрывал этого, что он живёт в Кобэ в китайской семье и в ожидании начала торговли с Китаем имеет много свободного времени. Приезжая из Кобэ в гостиницу, он говорил с улыбкой, что предпочитает нетронутые войной приятные и спокойные пейзажи Киото тоскливым видам изрядно разрушенного Кобэ.

Он много гулял, видимо, посещая храмы в окрестностях Киото. В гостинице знали, что он приехал из-за границы, но он никогда не говорил о своей семье и никого не приводил с собой. Разумеется, война принесла разного рода несчастья человеческим жизням, и иногда женщины в гостинице задавались вопросом, не потерял ли он свою жену, ибо одиночество, которое они могли распознать в Кёго, а они привыкли делать выводы о своих постояльцах, было следствием чего-то большего, чем его возраст, проявлявшийся в седине его висков.

Когда он не выходил из гостиницы, то обычно сидел в кресле на веранде второго этажа и читал книгу или просто смотрел на реку и её противоположный берег. Это не могло быть интересным, думали в гостинице и часто спрашивали:

— Вам не скучно? Почему бы вам куда-нибудь ни пойти?

— На это он обычно отвечал с улыбкой:

— Слишком жарко. К тому же, мне совсем не скучно. Мне нравится вот так ничего не делать.

И его бодрый тон, кажется, утверждал, что только так можно получать наслаждение от пребывания в Киото.

С его балкона открывался, действительно, потрясающий вид на гору Хигасияма, густо покрытую деревьями, среди которых выглядывали крыши знаменитых храмов и пагоды. И даже обычная дорога на противоположном берегу реки Камо несла в себе для Кёго очарование древней столицы, и он никогда не уставал наблюдать, как двигаются по ней повозки, запряжённые быками, и проезжают на велосипедах люди.