[1926]

«МЮД»*

Додвадцатилетний люд,
выше знамена вздень:
сегодня
    праздник МЮД,
мира
   юношей
       день.
Нам
  дорога
      указана Лениным,
все другие —
      кривы́ и грязны́.
Будем
   только годами зе́лены,
а делами и жизнью
         красны́.
Не сломят
     сердца и умы
тюремщики
      в стенах плоских.
Мы знаем
     застенки румын
и пули
   жандармов польских.
Смотрите,
     какая Москва,
французы,
     немцы,
        голландцы.
И нас чтоб
     пускали к вам, —
но чтоб не просить
         и не кланяться.
Жалуются —
      Октябрь отгудел.
Нэповский день —
         тих.
А нам
   еще много дел —
и маленьких,
      и средних,
          и больших.
А с кем
    такое сталось,
что в семнадцать
        сидит пригорюнивши,
у такого —
     собачья старость.
Он не будет
      и не был юношей.
Старый мир
      из жизни вырос,
развевайте мертвое в дым!
Коммунизм —
       это молодость мира,
и его
   возводить
       молодым.
Плохо,
    если
      одна рука!
С заводскими парнями
          в паре
выступай
    сегодня
        и сын батрака,
деревенский
      вихрастый парень!
Додвадцатилетний люд,
красные знамена вздень!
Раструбим
     по земле
         МЮД,
малышей
     и юношей день.

[1926]

Две Москвы*

Когда автобус,
       пыль развеяв,
прет
   меж часовен восковых,
я вижу ясно:
      две их,
их две в Москве —
         Москвы.
1
Одна —
    это храп ломовий и скрип.
Китайской стены покосившийся гриб.
Вот так совсем
       и в седые века
здесь
   ширился мат ломовика.
Вокруг ломовых бубнят наобум,
что это
    бумагу везут в Главбум.
А я убежден,
      что, удар изловча,
добро везут,
      разбив половчан.
Из подмосковных степей и лон
везут половчанок, взятых в полон.
А там,
   где слово «Моссельпром»
под молотом
      и под серпом,
стоит
   и окна глазом ест
вотяк,
   приехавший на съезд,
не слышавший,
       как печенег,
о монпансье и ветчине.
А вбок
   гармошка с пляскою,
пивные двери лязгают.
Хулиганьё
     по кабакам,
как встарь,
     друг другу мнут бока.
А ночью тишь,
       и в тишине
нет ни гудка,
      ни шины нет…
Храпит Москва деревнею,
и в небе
    цвета крем
глухой старухой древнею
суровый
    старый Кремль.
2
Не надо быть пророком-провидцем,
всевидящим оком святейшей троицы,
чтоб видеть,
      как новое в людях рои́тся,
вторая Москва
       вскипает и строится.
Великая стройка
        уже начата.
И в небо
    лесами идут
там
  почтамт,
здесь
   Ленинский институт.
Дыры
   метровые
       по́том поли́ты,
чтоб ветра быстрей
         под землей полетел,
из-под покоев митрополитов
сюда чтоб
     вылез
        метрополитен.
Восторженно видеть
         рядом и вместе
пыхтенье машин
        и пыли пласты.
Как плотники
       с небоскреба «Известий»
плюются
     вниз
        на Страстной монастырь.
А там,
   вместо храпа коней от обузы
гремят грузовозы,
        пыхтят автобу́сы.
И кажется:
     центр-ядро прорвало̀
Садовых кольцо
        и Коровьих вало́в.
Отсюда
    слышится и мне
шипенье приводных ремней.
Как стих,
    крепящий бо́лтом
разболтанную прозу,
завод «Серпа и Молота»,
завод «Зари»
      и «Розы».
Растет представленье
          о новом городе,
который
    деревню погонит на корде.
Качнется,
     встанет,
         подтянется сонница,
придется и ей
       трактореть и фордзониться.
Краснеет на шпиле флага тряпи́ца,
бессонен Кремль,
        и стены его
зовут работать
       и торопиться,
бросая
    со Спасской
          гимн боевой.

Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: