— Ты не в театр?

Римма улыбалась её неуклюжей деликатности.

— Нет.

Дочь снова завозилась в шкафу, а Римма, точно ребёнок, дисциплинированно стояла посреди комнаты. На своё тело не смотрела, но видела Наташино, и этого было достаточно…

— Ты‑то не опоздаешь?

— Обо мне не беспокойся. Вот! — Она извлекла ту самую блузку с тесёмочным бантом, которая сегодня привиделась Римме в её нескромном сне. — Ты чего улыбаешься? — подозрительно спросила Наташа.

— Я? — спохватилась Римма. — Я не улыбаюсь.

— Наденешь её и зеленую юбку. Нет, вот эту. — Все беспорядочно летело на стол и тахту. — Потом уберу.

Римма запротестовала:

— Она мне коротка.

— Ты с ума сошла! У тебя такие ноги!

Римма устало усмехнулась.

— В моем возрасте…

— Какой у тебя возраст! — Наташа гневно вскинула глаза. — У тебя прекрасный возраст. Смотри, как ты выглядишь! — И, схватив мать за руку, повернула её лицом к зеркалу. — Ну! Видишь? Видишь или не видишь?

Бесцеремонно крутила её, поправляла что‑то, окидывала, отступив на шаг, взглядом и, если не нравилось, расторопно меняла, — что на что, сообразить Римма не успевала. Потом, взяв за подбородок, приблизила к себе её лицо, другой рукой быстро стянула очки. Все размазалось и потускнело перед выпуклыми глазами Риммы.

— Ты что? — испугалась она. Близоруко моргая, силилась разглядеть, какую новую манипуляцию собирается совершить над ней дочь. Что‑то тёмное, узкое мелькнуло в её руках — Римма невольно подалась назад.

— Не шевелись! — приказала Наташа, и она замерла. Карандашом оказался черный предмет. Послюнявив его, Наташа бережно коснулась века.

— Зачем? — прошептала Римма.

— Так надо!

И, отступив на шаг, полюбовалась ею.

— Очки, — жалобно напомнила Римма.

— Пардон! — и очки оказались на месте.

Римма недоверчиво оглядела себя в зеркало. Кажется, и впрямь получилось недурно. Молодая, высокая, со вкусом одетая женщина. Вот только очки… В эту минуту она пожалела, что не воспользовалась в своё время услугами клиента–оптика.

Сумку взяла. Наташа смотрела на неё с гордым видом — как мать смотрит на повзрослевшую дочь, которая впервые в жизни отправляется на свидание. Потом метнулась к ней, выхватила сумку, расстегнула, перевернула над столом и, вытряхнув, стала аккуратно и проворно укладывать все в свою новую замшевую — подарок Павла.

— А ты?

Но дочь не слушала. Все в том же полуголом виде проводила до двери — мимо остолбеневшей бабушки, которая даже морковку перестала грызть, — чмокнула, поправила что‑то у шеи, прошептала восторженно:

— Ты у меня чудо, махен! — и вытолкнула вон.

Было ровно шесть, а она не прибавляла шагу, хотя кто‑кто, а уж она умела ходить быстро. Пересекая Московскую, бросила сосредоточенный взгляд в ту сторону, где прятался за высокими зданиями невидимый отсюда домик Люды Малютиной. О деле Качманова думала, но какими бы дисциплинированными ни были мысли, как искусно ни плела их, это не» помогало. «Покраснеешь, может, увидев его?» — издевалась над собой Римма.

В среду она не сразу заметила, что он выпивши, удивилась: больно уж обрадовался ей. С чего вдруг? Сколько раз виделись прежде — не было такого. Перебрасывались словом–другим, говорили друг другу непритязательные шутливые комплименты и расходились. А что иного ждать от людей, у которых нет ничего общего; разве что когда‑то давно — так давно, что и подумать страшно: двадцать пять лет назад, — жили детьми в одном бараке.

С грустной улыбкой вспоминала Римма то время. Славик–гармонист, воображала Тася, отец которой ездил проводником в Москву, Жанна–хромоножка и Миша Хитров, агитировавший её заняться велоспортом — в Светополе как раз трек построили. Деревянный… Но она бег предпочла.

Тренер восхищался её упорством. Великое будущее сулил ей на беговой дорожке и, кажется, не слишком ошибся: целый ящик в серванте забит спортивными трофеями.

Мальчишки, высокомерно не допускавшие «слабый пол» к своим военным забавам (взаправдашняя война недавно кончилась, в играх же она продолжалась вовсю), делали для Риммы Серегиной исключение. Девочки завидовали ей, а она, чувствуя себя первой среди них, стремилась ещё больше походить на парня: походкой, стрижкой, манерой разговора. Охотно откликалась на «Серёгу» — это прозвище приросло к ней столь прочно, что Валентин, встретив её в среду, так и представил своим приятелям.

Не отпускал её — она должна пойти с ними, выпить за них, поскольку у них торжество, и заодно посмотреть, как живёт он. Римма пожала плечами: «Пошли». Ей и в голову не приходило, чем может все это обернуться.

Оказывается, она была его первой любовью. Учился он тогда в четвертом или в пятом классе, а она соответствен–но в пятом или шестом. И вот, с запозданием в четверть века, он объяснился ей.

Не только объяснился — полез. Она грубо оттолкнула его — пожалуй, она и теперь не уступит ему в силе — и ушла. Его выходка не слишком разгневала её. Какой мужчина, на месяц оставшись без жены, не ищет развлечений? Одно удивляло: почему именно на неё пал его выбор? Мало, что ли, в Аэрофлоте стюардесс? Они и помоложе её, и поинтересней… Или, может быть, то давнее детское увлечение до сих пор дремало в нем и вот теперь проснулось? Глупости! Но когда вчера он позвонил ей на работу, сердце её ёкнуло. Он предложил встретиться. «Вот как? — произнесла она. — Это любопытно». — «Я хочу тебя видеть». Она внимательно вслушивалась в его голос — учтивый, даже несколько робкий. «Зачем?» — поинтересовалась. «Римма…» — только и сказал он с укором: как может «Серёга», свой парень, задавать такие вопросы! Римма усмехнулась, будто про себя, но на том конце провода наверняка слышали.

Если он и сегодня явится навеселе, она повернётся и уйдет. Возможно, не сразу, сперва спросит, что ему надобно. Но к нему домой не пойдёт ни под каким предлогом…

Когда она подошла к парку, Валентин уже ждал её. Он был совершенно трезв.

— Салют! — сказала она.

С виноватой улыбкой шагнул он навстречу.

— Здравствуй.

В среду он был куда смелее. Она протянула ему руку.

— Сегодня ты без друзей.

— Без, — смущённо согласился он.

— Очень мило с твоей стороны. Чем будем развлекаться?

Парк был по–субботнему многолюден. Пройдя немного, свернули на боковую аллею. Даже под руку не осмеливался взять.

— Ты нынче паинька. Почему‑то за грудь меня не хватаешь. Случилось что‑нибудь?

— Прости меня, — произнёс он. — Я вёл себя по-свински.

— Нет, почему же. Ты держал себя как истый мужчина.

К лодочной станции вышли, и тут он извлёк из кармана паспорт. Предусмотрительный…

Вдыхая тёплый воздух, она пыталась привести своё настроение в лад с раскрывающейся перед ней идиллией: тесная зелень, вода, парочки… Он подал ей руку, другой придерживая лодку, и она ступила в неё, слегка балансируя. Судёнышко трепетало и раскачивалось под её крупным телом.

Пруд был небольшим, а лодок много — суббота! — и, чтобы не столкнуться, приходилось все время быть начеку.

— Супруга не вернулась?

— Нет, — скованно ответил он.

Она наблюдала за ним с ироническим интересом. Красивым, но таким чужим было его лицо, таким непохожим на лицо Павла. «Ну–ну, — поддразнила себя Римма, — Сейчас растаешь от добронравия».

— И как же ты обходишься один?

Он не пожелал замечать двусмысленности её вопроса.

— Бывает скучно.

Кто бы мог сказать, глядя на этого сдержанного (не сдержанного — робкого) парня, что он способен на те ещё вольности. С любопытством ждала Римма, как дальше поведёт он свою игру.

Пруд, сужаясь, плавно огибал пятачок, на котором стояли под навесом из цветного пластика ресторанные столики. Валентин положил весла на борт. Вытянув шею, сосредоточенно высматривал что‑то.

— Все занято.

— Ты проголодался?

— Нет ещё, но где‑то надо поужинать. Я забыл, что сегодня суббота. Никуда не попадёшь.

Римма взирала на него с тонкой улыбкой. Вот он и открыл свои карты. Раз они никуда не попадут, придётся идти к нему.