Но он сам предположил, что смерти связаны с культом, а религиозные символы укажут на убийц. Это его затея. И жребий брошен.

– Ваши драгоценности, пожалуйста, – сказал Мартинес.

Филлипс с заметным усилием стянул кольцо академии, а потом расстегнул воротник и обеими руками взялся за цепочку. Он посмотрел на капитана.

– Могу я узнать, зачем всё это?

– Двое людей, носящие такие же медальоны, умерли.

Филлипс уставился на Мартинеса.

– Двое?

Зазвонил коммуникатор. Мартинес ответил и увидел, как на хамелеоновой ткани рукава появилось застывшее лицо Марсдена.

– Леди комэскадрой желает знать, где вы.

– Я на гауптвахте и сейчас доложу ей. Нашли что-нибудь?

– Ничего. Мы уже заканчиваем.

– Передайте леди Миши, что я сейчас вернусь.

Мартинес закончил разговор и посмотрел на все еще изумленного лейтенанта.

– Не понимаю, – проговорил Филлипс.

– Ваши драгоценности, лейтенант.

Филлипс снял с шеи цепочку и передал ее Мартинесу. Тот выдал пару мягких тюремных шлепанцев и отвел его в узкую камеру. Металлические стены были покрыты несколькими слоями зеленой краски, а сверху светила одинокая лампочка. Почти все пространство камеры занимало амортизационное ложе, служившее и кроватью, и туалетом, и раковиной.

Мартинес закрыл тяжелую дверь с глазком и приказал Эспинозе стоять на страже. Положив кулон в пустую коробочку для улик, он направился в помещения унтер-офицеров. Каюты уже обыскали и успели перейти к личному досмотру: женщины обыскивали женщин в столовой, а мужчины мужчин в коридоре.

Ничего не нашлось. Мартинес подошел к Миши и передал ей контейнер с медальоном. В ее глазах застыл немой вопрос.

– Лорд Филлипс, – пояснил Мартинес.

Сначала она удивилась, но потом в ее глазах блеснула жесткость.

– Жаль, что Флетчер не достал его первым, – сказала она.

Во время досмотра выражение лица Миши так и не поменялось, и Мартинес понял, что она напряженно думает, потому что обыск экипажа ничего не дал – не нашли ни предметов культа, ни орудий убийства, ни подозреваемых.

– Вызовите доктора Цзая на гауптвахту, – приказала Миши и посмотрела на Матинеса. – Пора допросить Филлипса.

– Не думаю, что он убил Флетчера, – ответил капитан.

– Я тоже, но он знает, кто сделал это. Он знаком с остальными нараянистами. – Ее зубы блеснули, словно в оскале. – Пусть лорд доктор даст ему сыворотку правды, чтобы вытянуть из него имена.

Мартинес подавил дрожь.

– Она не всегда действует, – сказал он. – Лишь понижает сопротивляемость и может дать непредсказуемый эффект. Филлипс будет бормотать случайные имена, и всё.

– Посмотрим, – ответила Миши. – Может, не на первом допросе, но если повторять их день за днем, правда всплывет. Она всегда в конце концов всплывает.

– Надеюсь на это.

– Пусть Корбиньи тоже придет. Я возьму ее с собой в тюрьму. Вы и… – она взглянула на Марсдена, – ваш секретарь можете вернуться к своим обязанностям.

Мартинес был потрясен.

– Я… – начал он. – Филлипс мой офицер и… Я хочу видеть, как вы используете препараты, которые вытащат из него все секреты и лишат достоинства. Он оказался там из-за меня.

– Теперь он не ваш офицер, – отрезала Миши. – Он ходячий мертвец. Честно говоря, не думаю, что он захочет видеть вас там. – Она посмотрела на Мартинеса и уже несколько мягче добавила: – Вы должны управлять кораблем, капитан.

– Слушаюсь, миледи. – Мартинес отсалютовал.

Они с Марсденом провели остаток дня в привычной круговерти мелких обязанностей. Марсден казался молчаливым и враждебным, а мысли Марстинеса блуждали, не давая сосредоточиться на делах.

Он поужинал в одиночестве, выпил полбутылки вина и отправился искать доктора.

***

По пути к лазарету Мартинес столкнулся с выходящей оттуда леди Джульеттой Корбиньи. Она была бледна, а огромные глаза казались еще больше.

– Простите, лорд капитан, – сказала она и почти бегом поспешила прочь. Мартинес проводил ее взглядом и вошел в лазарет. Доктор Цзай развалился за столом и, подперев подбородок кулаком, созерцал полупустую мензурку с прозрачной жидкостью. Его дыхание отдавало резким запахом хлебного спирта.

– Боюсь, лейтенанту Корбиньи нездоровится, – сказал Цзай. – Дал ей кое-что для успокоения желудка. Ее вырвало на пол посреди допроса. – Он поднял мензурку и мрачно посмотрел на жидкость. – Кажется, она не создана для работы в полиции.

В Мартинесе закипела дикая, но бессильная ярость.

– Что удалось узнать? – спросил он.

– Практически ничего, – ответил Цзай. – Филлипс сказал, что не убивал капитана и не знает, кто это сделал. В принадлежности к культу тоже не признался. Кулон с аякой был подарен ему в детстве старой нянюшкой, что, кстати, подтвердить уже нельзя – няня умерла. Еще сказал, что понятия не имел о значении аяки, просто думал, что это красивое дерево, популярное среди садоводов.

Цзай опять рухнул на стол, отпив из мензурки.

– Когда сыворотка подействовала, он продолжал твердить то же самое, пока не начал подводить мозг. Тогда он запел. Гарсиа, комэскадрой и Корбиньи, пока не блевала, пытались вернуть его к теме смерти капитана, а он всё пел одно и то же. А может, разное. Трудно сказать.

– А что он пел?

– Не знаю. На каком-то древнем языке, мы не поняли на каком, но все услышали слово "Нараянгуру", значит, это было что-то ритуальное. Вот займутся им следователи, разберутся, что это за язык, и тогда лорду Филлипсу несдобровать. А если Следственный комитет на этой неделе свяжется с Легионом и передаст ему дело, то полклана лорда Филлипса тоже будут арестованы и им придет конец, потому что у Легиона гораздо больше средств убеждения, чем у нас, и врачи у них гораздо хуже меня – они гордятся, что у них признаются абсолютно все. – Он взглянул сначала на мензурку, а потом на Мартинеса.

– Извините, капитан. Я плохой доктор и плохой хозяин. Разделите со мной напиток утешения?

– Нет, спасибо, я уже достаточно выпил. И у вас будет жутчайшее похмелье.

Доктор устало улыбнулся.

– Не будет. Глотну то, глотну сё, и очнусь новым человеком. – Он погрустнел. – А потом комэскадрой опять превратит меня в плохого доктора, заставив вкалывать препараты в сонную артерию беззащитного бедняги, по-моему, пальцем никого не тронувшего, но мое мнение никого не интересует, он всё равно умрет… и кто ж меня за язык тянул, когда зашла речь о ранах капитана. – Он добавил спирта в мензурку. – Я-то думал, буду отличным детективом, выискивая улики, как в полицейских сериалах, а вместо этого вляпался во что-то грязное, мерзкое и низкое, и честно говоря, хочется, чтобы вырвало и меня, а не только Корбиньи.

– Продолжайте пить, и вас вырвет, – сказал Мартинес.

– Стараюсь, – ответил Цзай, подняв стакан. – До дна.

Мартинес почувствовал горький привкус поражения. Он вышел из лазарета, поклявшись, что когда его в очередной раз осенит, он будет молчать.

***

Вызов от Гарсиа заставил Мартинеса подскочить на кровати и броситься на гауптвахту, на ходу застегивая мундир, надетый прямо на пижаму.

– Его всю ночь охраняли, лорд капитан, – быстро доложил Гарсиа, как только Мартинес вошел. – К нему никто не мог приблизиться.

Мартинес заглянул в камеру лорда Филлипса и тут же пожалел об этом.

Ночью Филлипс порвал подкладку амортизационного ложа, служившего ему постелью, вытащил поролоновый наполнитель, и пихал его себе в рот, пока не задохнулся.

Задохнулся и умер. Филлипс почти вывалился из ложа, изо рта торчал поролон, лицо почернело. Глаза остались широко открыты, словно он смотрел на лампочку в клетке. Кусочки поролона летали в воздухе, как пыль.

Доктор Цзай склонился над ним. Глаза покраснели, а руки дрожали, когда он проводил поверхностный осмотр.

– Он знал, что расколется, – заявила пришедшая Миши. -Рано или поздно он бы проговорился. Поэтому решил умереть, выгораживая друзей. – Она покачала головой. – Не думала, что у него хватит смелости для этого.