— Допустим, понимаю, — отстранил ее Воронцов. — Но скажи мне, что ты такое бормотала вчера?

Воронцов заглянул Лие в глаза и не удержался:

— Господи! Да с тобой уже два дня разговаривать невозможно. Ты хоть что-нибудь понимаешь? Хоть что-нибудь? — он принялся трясти ее за плечи.

Глаза девушки округлились. Она смотрела на Воронцова и в то же время сквозь него.

— Они найдут меня — вот что я понимаю, — с надрывом заговорила она. — Найдут и убьют. Чуть раньше, чуть позже — какая разница. Меня уже ничто не спасет. Я устала бояться! Устала прятаться как мышь! Я сейчас…

Лия вырвалась из его рук, схватила пальто, надела, дрожащими руками принялась застегивать молнию.

— Я знаешь, что сейчас сделаю? Я пойду домой. Буду сидеть и ждать. Курить травку, веселиться и ждать, когда они явятся! Может, они будут столь добры и сделают так, чтобы я даже не заметила смерти. Просто перенеслась из одних грез в другие, бесцветные…

Воронцов потянул Лию за рукав, прижал к себе, обнял двумя руками.

— Ты никуда не пойдешь. Ты останешься у меня, — говорил он тихо, гладя ее по спине. — Я смогу тебе помочь.

Лия мотнула головой, отстраняясь:

— Думаешь, я совсем дура, да?

— Не понимаю…

— Зачем тебе помогать мне? С какой стати? Ты не смотри, что я в таком состоянии. Я ведь не вчера родилась. Если ты провел со мной ночь, то это еще не повод совать голову в петлю.

У Лии начиналась истерика.

— Ой, а может, ты в меня влюбился, а? — вопила она как сумасшедшая. — Сейчас, конечно, такого уже не бывает. Сейчас спят просто так, от скуки. Но ты-то у нас — старой закалки! В вашем коммунистическом прошлом такое, вполне возможно, случалось. Нет, не влюбился? Чего глаза прячешь, заступничек?

Она остановилась только для того, чтобы набрать в легкие побольше воздуха и продолжить, и тогда Воронцов сказал:

— Мою жену убили. Зверски убили. Давно. И меня не было рядом. Поэтому я хочу помочь тебе.

Лия даже рта не смогла раскрыть. Смотрела на него так, словно бежала и на полном ходу врезалась в кирпичную стену. А Воронцов прошел на кухню, выпустил наконец Дика, сел в кресло. Лия сбросила на пол пальто, подошла к Николаю, уткнулась в его колени и заплакала.

Сначала тихо, просто слезы катились из глаз и обжигали ему руки. Потом навзрыд — в голос, отчаянно и горько. Воронцов только повторял ей:

— Поплачь. Вот так. Это хорошо. Лучше выплакать все — и горе, и страх, чем пичкать себя всякой дрянью. Плачь.

Пока Лия обливалась слезами, Воронцов напряженно думал. День близился к вечеру, а сегодня ему обязательно нужно было навестить Пашку Чубатого. Он бы так и сделал, если бы Лия не привела сюда своего дружка. Теперь по крайней мере одному человеку известно, где она скрывается. А то, что известно одному, как правило, известно всем. А значит, уходить из дома и оставлять ее одну небезопасно. С собой ее брать тоже никак нельзя. Что, спрашивается, делать?

Вера! Не успел он обрадоваться этой мысли, как тут же тяжело вздохнул. Неизвестно, что она за человек. Он ведь обидел ее сегодня. Может, до сих пор расхаживает по своей квартире с метлой, шаркая шлепанцами, и костерит его на чем свет стоит. «Шансов почти никаких, но попробовать стоит», — в конце концов решил Воронцов и снял телефонную трубку.

— Вера? — осторожно спросил он.

— Да. Что-то случилось?

— Это Николай, — Воронцов был уверен, что она приняла его за кого-то другого. Тон был ровный, приветливый и немного встревоженный.

— Я узнала. Поэтому и спрашиваю: что у вас там стряслось?

— Почему вы решили, что у меня что-то…

— Думаю, после нашего предыдущего разговора вы бы позвонили мне только в случае крайней нужды. А раз позвонили, значит, не могли без меня обойтись.

— Так и есть, — признался он, с благодарностью подумав о том, что женщина сама себе все объяснила гораздо лучше, чем сделал бы это он. — Нужна помощь.

— Что я могу для вас сделать? — Вера говорила строго, но было понятно — не откажет, о чем бы он ее ни попросил.

— Мне нужно уехать на несколько часов. А Лие нужно остаться. Только у меня ей оставаться опасно. Не могли бы вы пустить ее к себе ненадолго?

— Ради Бога.

— Это означает «да» или «нет»?

— Да. Еще что-то?

— Ну если бы вы одним глазом посмотрели, не вертятся ли у нашего подъезда посторонние, был бы вам обязан по гроб жизни.

— Правда?

— И еще, Вера.

— Что?

— Простите меня. Вел себя как последняя свинья.

— Да что уж…

— Конечно, у меня есть и уважительные причины…

— Какие?

— Расскажу вам, когда все кончится, ладно?

— Хорошо. Только учтите, — у меня великолепная память.

— Лия поднимется к вам через полчаса.

— К этой тетке я не пойду! — прошипела Лия, как только Николай повесил трубку. — Лучше в петлю, чем к такой гадюке! — Поймав строгий взгляд Николая, она, словно оправдываясь, добавила: — Да и лицо у меня все распухло.

— Пойдешь. Жить хочешь — пойдешь. Сама виновата. Зачем притащила сюда этого мальчишку? Те, кто тебя ищет, наверняка прежде всего бегают по твоим друзьям. Кстати, ты хотя бы догадываешься, кто тебя ищет?

— Глеб, — тихо сказала Лия.

20 декабря 2000 года

В ресторане они выбрали столик в углу, подальше от чужих ушей и глаз.

— За что первый тост? — спросил Глеб, когда официант разлил по бокалам шампанское и удалился. — За твое преображение или за наши планы?

Галина сильно наступила ему на ногу. Лия смотрела на нее во все глаза. Во взгляде была невысказанная обида.

— За меня, разумеется, — прервала затянувшуюся паузу Галина и быстро осушила фужер.

Пока Лия сосредоточилась на шампанском, Галина бросила на Глеба строгий взгляд, который едва не заставил его покатиться со смеху. Старуха до сих пор считает, что держит его на поводке. В такие лета — и такая наивность. Впрочем, она с самого начала проявляла изрядную близорукость…

Освободившись, Шмарин в первую очередь отправился в областной город. Адресов, которые он хранил в памяти, набралось бы на целую записную книжку, если бы она у него была. В последние дни все шли к нему на поклон. Кто просил жену проведать и поучить, если что не так, кто девок проверить. Только такие просьбы Глеб пропускал мимо ушей. Лишь одну запомнил — нужно же где-то оклематься на свободе. Да и просильщик понравился — глаза мутные стали совсем, как про свою бабу заговорил, хотя седой весь и сморщенный. Ревнивый, видно. Такой убил бы за один взгляд, брошенный на сторону. Вот только одна беда — убить бы мог только бабу свою или кого другого — за нее, а так — кишка тонка.

Большинство просильщиков наводили на дружков-должников. Тут Шмарин тоже понимал — неспроста. Были бы дружки настоящие, берегли бы общие бабки как зеницу ока. А раз наводят на них, значит, добро свое назад получить уже не рассчитывают. Вот и сдают зверю лютому Шмарину в надежде на отмщение. Здесь уже пахло по-другому. Деньги — какие-никакие — не помешают. Тем более засела у Глеба в голове мечта добраться до южного города Ашхабада. Всю детскую дурь про малину и братву мысль эта из головы Шмарина выжила. Разрослась, зашелестела листочками, пустила корни. Запала, одним словом.

Шмарин вышел на свободу в конце лета. Вдохнул полной грудью запахи цветущих трав, смешавшиеся в раскаленном мареве, колышащемся над землей. Опьянел на минуту так, что ноги подкосились. В груди истома незнакомая и ужас под сердцем: каково это будет своей-то волей жить?

Поездом добрался до областного центра. Отметился честь по чести и первый же визит нанес Марии — женушке ревнивого старикана. Открыла рябая востроносая женщина с насмерть испуганными глазами. Возраста неопределенного, да и пола, если бы не знал наверняка, — тоже. Была у Шмарина мысль, что не зря ревнует старик, что жена — молодка и раскрасавица, у которой под бочком и ночку скоротать можно, да тут же пропала. Прошел в комнату степенно, сел за стол, усадил бабу напротив и устроил ей допрос с пристрастием по всей форме! Баба белая сидит, как полотно, глаза вот-вот из орбит выпрыгнут, зубы стучат — на расстоянии слышно. Что с нее взять?