Генералы на балконе Каса Росада расплывались в улыбках. Они были уверены, что успех Перона — их успех, что ГОУ возродится, что Гитлер высадится на побережье Аргентины безлунной ночью не в виде бесприютного трупа или призрака, а в ореоле триумфатора, который сдерживает свои обещания.

До встречи с Пероном на социальном часе Ра-Дио-Бельграно Эва Дуарте безрезультатно трясла погремушкой «любовь к народу» в надежде сблизиться с депутатами-социалистами. Эти люди принимали ее за мелкую интриганку и легкомысленную девицу, которая, не добившись успеха в мире кино и театра, пыталась утвердиться в политике. Депутаты, сталкивающиеся с ней ранее под лозунгом «любовь к народу», замечали в Эвите лишь сексуальный призыв, тогда как ее амбиции были лишены сексуальной окраски. Она могла завоевать лишь такого человека, который, как и она, презирал любую сексуальность.

Мужчина для нее был статистом, лишенным возможности вырваться за рамки предписанной ею роли. По этой причине признанные дамские угодники испытывали к ней откровенную неприязнь. Мужчина, по мнению Эвиты, не мог стать ни соратником, ни спутником жизни. Он навсегда оставался подчиненным, неразумным ребенком.

Такому подчиненному, огражденному от восприятия магии прекрасного пола и победившему благодаря ей и ее безумству, Эвита диктует вечером 17 октября свою волю, волю женщины, не знающей любви:

— Теперь больше нет причин откладывать женитьбу…

После кратковременной обжигающей эйфории, пережитой на балконе Каса Росада, Хуан Перон снова попал в руки Эвиты. Полковник был грустен, подавлен и растерян. Эва Дуарте требовала женитьбы, как требуют немедленной уплаты старого долга, с которым и без того уже слишком долго мешкали. Перон, желая сохранить пути к отступлению, напустил на себя мрачный вид. Те, кто встречались с ним в течение четырех дней до принятия рокового решения, видели его удрученным, словно он вновь оказался в заточении.

Перон отчаянно боролся в эти дни, как борется утопающий, потом сдался под гнетом усталости, отступил перед крикливым напором. Ему с трудом удалось убедить Эву сохранить гражданское бракосочетание в тайне на какое-то время. Он пообещал Эвите, что воображение публики можно будет поразить религиозной церемонией в великий день декабря. Для них будут звонить рождественские колокола. Они воспользуются этим звучным фоном.

В тот фатальный день 21 октября Перон испытал даже некоторое облегчение, убедив себя, что в женитьбе есть хотя бы одно преимущество: его перестанут постоянно дергать. И сдался, утешая себя таким образом.

Холодная и жесткая Эвита тенью промелькнула в той неафишируемой, но все же вполне официальной церемонии. Здесь не было места ни чувственности, ни соблазну. Сцену бракосочетания она играла так же скованно, как если бы все происходило перед кинокамерой. Это была мистическая женитьба, и Перон исполнял в ней роль манекена. Эвита же соединялась неразрывными узами с одним божеством — с толпой.

Эвита входит в кабинет Хаима Янкелевича на Радио-Бельграно. Вынимает из сумочки свидетельство о браке четырехдневной давности, которое соединяет ее с полковником Хуаном Доминго Пероном, и сует документ хозяину под нос.

После публичных объятий и поцелуев, дарованных Перону президентом Фаррелем на балконе Каса Росада, пришла пора и Радио-Бельграно снова заполучить прекрасную Эвиту. Но триумфальное возвращение на место, с которого она была изгнана, как и подобострастные улыбки руководителей радиостанции, уже не кажутся девушке из Хунина достаточной компенсацией. Она говорит:

— Я хочу, чтобы мне заплатили за те десять дней, что меня не было на работе…

Ошеломленный такой наглостью, Янкелевич не только соглашается на это возмещение ущерба, но и предлагает Эвите значительную прибавку к жалованью.

Профсоюзы остаются оплотом Эвиты. Отныне лидеры ждут от нее оправдания своих бессмысленных действий. Брамулья и Сиприано Рейес прониклись фантазиями Эвы Дуарте. Они с нетерпением готовят первые мероприятия, оправдывающие поддержку, которую они оказали полковнику.

Выходной день, в котором отказывали хозяева рабочим, сделал для сплочения демонстрантов больше, чем все трубы, прославлявшие дело освобождения угнетенных. Этот свободный день словно в насмешку был назван «днем нации», а ведь совсем недавно нацистская Германия пережила последнее потрясение. Вновь обретенный выходной день, на лету подхваченный рабочим классом, стал солидным козырем в пользу Хуана Перона.

Перон, кумир обездоленных и искупитель бед пролетариев, в конце 1945 года высказывал те же идеи, которые пламенно провозглашала в своих импровизированных речах Эвита. Он хотел лишь покоя. Знал, что с ним покончено, что он оказался вне игры вместе с Гитлером и Муссолини. Но Эвита только что сумела возродить фальшивого кондотьера ГОУ и сама возродилась с успехом Перона.

С лица Перона не сходит двусмысленная улыбка властителя, которому возвращают корону в тот момент, когда нож гильотины готов упасть на его шею. Он улыбается широкой, неподвижной улыбкой. Но Эвита еще не успокоилась. Ей нужно венчание в церкви — настоящая свадьба, возвещающая добрую весть в сиянии славы. Эва не любит Перона и не восхищается им, а просто толкает впереди себя. Это ее маска на большом красном карнавале.

Теперь Перону обязательно понадобится красивый мундир. Он должен снова надеть свое облачение фюрера, но не нацистского, а рабочего. Фасон не важен, главное, чтобы он кружил головы! Нет больше бога вояк, есть бог рабочих… Это звучит еще лучше, еще пламеннее…

Организация ГОУ умерла. Да здравствует Всеобщая конфедерация труда! Власть все-таки стоит нескольких низких поклонов перед тремя главарями, какими бы они ни были… Три слова объявляют о рождении империи.

На исходе ночи 9 декабря 1945 года три закрытых машины подъезжают к зданию, примыкающему к советскому посольству. Здесь проживает сеньорита Дуарте по соседству с полковником Пероном.

Двое мужчин в темных, почти траурных костюмах, выходят из личного «паккарда» Перона и поднимаются в квартиру. Некоторое время спустя появляется Перон под руку с Эвитой. Эвита уже успела приобрести репутацию элегантной модницы и имела, наконец, средства, чтобы нацепить на себя сверхшикарный наряд, но на этот раз она пренебрегла такой возможностью. У нее немного мрачный, неожиданно растерянный вид.

Мужчины в черном устраивают краткое совещание. Пероны садятся в «паккард». Двое мужчин, поднимавшихся за ними в квартиру, следуют в двух других машинах вместе со своими спутниками. Машину супругов ведет шофер в ливрее. Процессия направляется к городу Ла-Плата, столице провинции Буэнос-Айрес. Венчание должно происходить в Магдалене, старой церкви, построенной в испанском стиле. Возле церкви их ждет туча журналистов и операторов с камерами. Эвита облегченно улыбается. Матери Эвиты здесь нет. По мнению невесты, она недостаточно представительна для торжественной церемонии. Нет никого из ее семьи, если не считать брата Хуана, которому Эвита подарила новый щегольский костюм. Брат — ее единственный свидетель. Она не пожелала видеть сестер. Эвита мстит им забывчивостью.

Здесь журналисты узнают, что гражданская церемония состоялась через четыре дня после триумфа 17 октября. На обеде после венчания новобрачных окружают только профсоюзные шишки. Можно подумать, что Перон принадлежит им, как будто они создали эту пару. Но Эвиту никто не создавал. Под глазами у нее круги от усталости. Она ест то слишком быстро, то слишком медленно…

Чтобы подчеркнуть смысл этой церемонии, она пригласила четверых бедняков-дескамисадос на небольшой прием с угощением после свадебного обеда. Это почетные гости, представители армии Эвиты, той армии, что принесла победу 17 октября. Они — часть толпы, прибывшей из пригородов, толпы, в которую Эвита вдохнула свою энергию и свое отчаяние, толпы, которую она толкнула в объятия Хуана Перона.