Она продолжила фразу прежде, чем Энтони успел возразить.

— Вы очутились здесь потому, что по какой-то причине совесть у вас оказалась величиной с рытвину на Грейфолд-авеню. Наверно, в один прекрасный день поняли, что в детстве у вас было все, а у других — ничего. Так вы и оказались здесь, в кейвтаунской глуши, пытаясь на свой манер выполнять функции «Корпуса Мира». И вы так чертовски уверены в своей правоте, что не допускаете и мысли, будто другие тоже могут делать что-то нужное.

— Судя по тому, что я здесь увидел, вы действительно делаете нужное дело.

— Но мыслю я по-прежнему неправильно, да, падре? Я делаю это не потому, что Господь спустился и надоумил меня. Не потому, что я считаю себя настолько важной персоной, чтобы превратить ад в рай. Я делаю свое дело только потому, что оно должно быть сделано. Делаю все, что могу, и при этом испытываю удовольствие. Вот что вас заботит. Вы и подобные вам не приемлют радости. Я для вас недостаточно серьезна. И недостаточно напыщенна.

— Недостаточно напыщенны?

Она встала.

— Слезьте со своего боевого коня, падре. Пока вы примеряете ангельские крылья, этот мир висит на волоске. То, что мы можем сделать, даже не капля в море. Это меньше, чем дым. Это ничто. Очнитесь, пока не поздно. Если вы хотите научиться жить здесь, то, по крайней мере, будьте реалистом. Не надрывайтесь, пытаясь изменить мир. Иначе этот город рано или поздно убьет вас.

— Вчера вы сердились на то, что я пытался защитить вас. Сегодня утром вы сердились на то, что я хотел помочь вашей сестре. Сейчас вы сердитесь на то, что я до сих пор не ушел?

— Сержусь? — Она пожала плечами. — Чересчур громко сказано. Просто я видела слишком много таких людей, как вы. Они приходили и уходили так часто, что я устала вертеть головой. Вы хотите изменить порядок вещей. Однажды вы очнетесь и поймете, как малы ваши силы. И тогда вы уедете. А люди, которые начали рассчитывать на вас, почувствуют себя чуточку хуже, чем прежде. Вы отслужите свой срок и вернетесь в красивую, украшенную розами, маленькую церковь с рвущимся в небо шпилем. А мы по-прежнему останемся здесь. Все еще пытаясь что-то сделать и находя радости в этих маленьких свершениях.

— Никакая маленькая, украшенная розами церковь меня не ждет.

— Нет? Значит, церковная инспекция? Проповеди по всемирному телевидению? Политика? Что же? Только не говорите мне, что вы решили остаться здесь навсегда.

Гость тоже поднялся. Лишь оказавшись со священником лицом к лицу, девушка поняла, насколько он выше и мощнее ее.

На такие широкие плечи можно было взвалить все проблемы Кейвтауна — если бы преподобный Хэкворт согласился на это.

— В первый раз мне предстоит пробыть где-то долго-долго, — сказал он. — Я собираюсь остаться. Но не потому, что стремлюсь что-то доказать вам или себе. Я остаюсь потому, что мне больше некуда идти.

Прежде чем Кэрол успела открыть рот, он отвесил короткий поклон.

— Благодарю за угощение. Я должен подумать.

А затем он ушел, оставив девушку доискиваться причины, почему в присутствии Энтони Хэкворта она говорит намного более горячо, чем ей того хочется. О чем бы ни шла речь.

Энтони стоял на Восточной улице у входа в церковь Двенадцати апостолов и смотрел на раскинувшийся напротив пустырь. Когда-то Альбион-парк был зеленой жемчужиной, но когда-то и Кейвтаун представлял собой город, которым можно было гордиться. Сейчас же парк превратился в мусорную свалку. Изношенные и поломанные скамейки вывозились исправно, но никогда не возвращались на место. Фонтаны не включались даже летом, потому что дно у них было в трещинах; ни цветка не росло на огромных клумбах, окружавших покрытый пылью памятник первым поселенцам, прибывшим в эти края из Старого Света.

Когда-то в парке играли смеющиеся дети. Сейчас он стал прибежищем торговцев наркотиками и проституток.

Энтони слишком недолго прожил здесь, чтобы понять, когда начались эти изменения. Кейвтаун превратился в заброшенный угол после того, как из недр земли и с ее поверхности забрали все, что могли. Остались шрамы да пещеры от подземных выработок и поредевшие леса. Будь Кейвтаун окраиной Бостона или хотя бы Монтпильера, городские власти не пожалели бы на них денег, и никто бы этому не удивился. А там… Прежних жителей, строивших добротные каменные и кирпичные дома и прокладывавших широкие улицы с трехрядным движением, все больше и больше сменяли иммигранты, волна за волной затоплявшие город.

Пришельцы кое-как устраивались на новом месте; затем один за другим они переселялись в более престижные, более благополучные места с лучшими школами и видами на будущее. Оставался здесь лишь тот, кому по тем или иным причинам не удавалось реализовать свою «американскую мечту». Они упорно цеплялись за то, что имели. В Кейвтауне было лучше — ох, много лучше, — чем в какой-нибудь глубинке. Здесь оставалась надежда.

По крайней мере, до недавнего времени.

Энтони наблюдал за мужчиной, женщиной и двумя детьми, осторожно пробиравшимися вдоль края Альбион-парка. Руки родителей бережно лежали на детских плечах. Несмотря на воскресное утро, в парке, как обычно, не утихала деловая жизнь. Она же кипела и у входа в отель «Альбион» — временное пристанище для бездомных, располагавшееся у восточного угла парка.

Мимо церкви то и дело сновали прохожие, и Энтони не мог надивиться различию оттенков их кожи. С виду Кейвтаун ничем не отличался от многих десятков городков, разбросанных от канадской границы до Буффало и Бостона, но царившее здесь смешение рас было совершенно уникальным. Люди приезжали, люди уезжали, но оставляли здесь свой неизгладимый след.

Как исследователь человеческой натуры, святой отец сомневался в том, что это необычное сосуществование объясняется скрытым стремлением к равенству. Просто люди, которые не могли переехать в престижные предместья, предпочитали жить там, где их поселили, руководствуясь принципом «лишь бы не хуже». И именно поэтому в Кейвтауне не привилось расселение по расовому признаку. Черные жили дверь в дверь с белыми, азиаты — бок о бок с испанцами. В последнее время город наводнили вьетнамцы и выходцы с Ближнего Востока. Однако и они селились не кучно, а занимали дом там, квартиру здесь… Грейфолдские камни, единственный в городе район новостроек, были, если можно так выразиться, примером интеграции и мирного сосуществования.

Разделение на кланы осуществлялось в Кейвтауне тоже не по расовому признаку. Приход церкви Двенадцати апостолов был смешанным. В молодежные банды принимали всех без разбору. Они создавались по территориальному принципу, а поскольку народ здесь жил самый разный, то такими же пестрыми по составу были и банды.

Социолог решил бы, что тут есть над чем поразмыслить, но Энтони считал это абсолютно бесполезным. «Мустанги» и парни из «Стаи» могли быть всех цветов радуги, но это не мешало им оставаться бандитами, тратившими энергию на насилие и преступления. Городу надо было что-то делать с ними.

— Доброе утро, преподобный Хэкворт.

Энтони протянул руку супружеской паре с детьми. Они миновали парк, перешли через улицу и оказались у церкви. Это путешествие напоминало прохождение сквозь строй.

— Как дела, Бекки? Как дела, Эдвин? спросил священник.

Он выслушал их вежливые ответы и повернулся к детям.

— А ну-ка, Сьюзен, покажи своего дружка!

Маленькая девочка застенчиво улыбнулась и протянула ему плюшевого мишку.

— Он и спит с тобой?

Сьюзен кивнула.

— Здравствуй, Рон. — Энтони протянул руку мальчику. Рон вложил в нее свою ладошку, и священник с серьезным видом потряс ее. — Я хотел предупредить, что после занятий в воскресной школе будет угощение.

— Пирожки?

— Я обещал не рассказывать.

— Держу пари, что это пирожки!

Хэкворт остался стоять у входа, а семья поднялась по лестнице в его квартиру, которая по воскресеньям превращалась в школу. Еще десять минут он здоровался с прихожанами. Затем, когда ручеек посетителей иссяк, он тоже вошел внутрь. При его появлении пианист заиграл попурри на темы христианских псалмов, и медленная мелодия сопровождала путь священника к алтарю.