А сюрприз уже пробирался по темному подъезду на цыпочках, прижимаясь к двери, уже протягивал руку, чтобы отыскать дверной звонок, и догадался, что его нет…

В дверь постучали тихо-тихо. Жанна так и подпрыгнула на месте. Сердце зашлось от страха. Но потом плюнула, сообразила – пришла-таки подружка, побежала открывать. На лестничной клетке была темень, хоть глаз выколи. А свет в коридоре она не зажигала из экономии. Но тот, кто там стоял, разглядел ее: быстро прошмыгнул в квартиру, прижал Жанну к стене, закрыл рукой рот, запер дверь. Она чуть не задохнулась, дернулась, но тут разглядела лицо гостя.

Она так часто видела это лицо во сне последнее время…

– Есть еще кто-нибудь? – хриплым шепотом спросил Волк.

– Никого, – так же тихо зашептала Жанна. – Соседка в больнице.

– Ну тогда вот и я, – сказал он решительно и спокойно.

– Ага…

Жанна настолько растерялась, что начисто потеряла дар речи. Она смотрела в глаза Волку, и комната тихонько покачивалась. Пол уходил из-под ног, проплешины на стенах расплывались в причудливые пятна. Машинально она начала отступать в свою комнату. Волк двинулся за ней. Их полное молчание было иллюзорно: оглушительное биение сердец, шумное дыхание, скрип половиц аккомпанировали внутреннему смятению. Воздух стал густым и вязким. Что-то должно было случиться немедленно, без разговоров и длинных объяснений. Она пятилась мелкими шагами, он, пошатываясь, шел за ней. Она – качнется и шагнет. Он – подастся вперед, повторит ее движение. Как игра. Только кто же из них водит?

Когда за спиной оказалась стена, он настиг ее, приблизился вплотную. Он был ниже ростом. Смотрел на нее, чуточку подняв подбородок. По лицу пробежало что-то вроде улыбки. Когда погас свет, она поняла, что он сейчас бросится на нее. Поняла за секунду до того, как он сделал это…

Сергей с детства чувствовал в себе некоторый изъян, неполноценность. Другие дети казались ему более опрятными, более интересными, более счастливыми. И всем им он завидовал. Завидовал не игрушкам, не монеткам на карманные расходы, не джинсам, которых у него не было. Завидовал чему-то другому, чего он, Сережа, по какой-то странной случайности, по глупому упущению судьбы, был лишен.

Из окон его комнаты хорошо был виден салют с Петропавловки. По праздникам, как только начинали палить, прибегали соседские мальчишки и девчонки и намертво прилипали к окошку. После каждого залпа они хором вопили от восторга. Глаза у всех были круглыми, глупые улыбки блуждали по радостным лицам. Сережа изо всех сил изображал радость и присматривался к детям. Нет, они не притворялись. Их радость была подлинной. Вот этого он никак и не мог понять. Чему они радуются? Почему им так весело? Он завидовал этой радости, но никогда не испытывал ее сам. Если все вокруг веселились, он знал – нужно веселиться.

В старших классах он прибился к компании отличников. Его мало интересовали одноклассники, потягивающие потихоньку после уроков родительские запасы портвейна. Правда, отличники тоже порой бомбили запасы родителей. Но, как правило, это был хороший коньяк, и пили его буквально по капле, доливая в бутылку заварку под цвет. А потом говорили о литературе. Громко спорили о вырождении Маяковского от «Облака в штанах» до «молоткастого и серпастого», тихо рассуждали о Замятине, Гессе. Листали вышедшего совсем недавно Маркеса. И при этом что-то такое стояло в их глазах, чему Сережа завидовал больше всего на свете. Завидовал и не понимал – что это? То ли неведомое ему чувство, то ли состояние души. Ему казалось, ответ можно найти в тех книгах, о которых говорят мальчики. Он читал «Сто лет одиночества», внимательно прислушиваясь к себе, но книга никакого восторга не вызывала. Скучная довольно книга. Он испугался, что упустил нечто важное, заставил себя прочесть книгу три раза подряд. Нет, что-то Бог позабыл вложить в его душу.

Благодаря влиянию товарищей (друзьями он никогда не отважился бы их назвать) он хорошо закончил школу: половина четверок, половина пятерок. Прочел всю русскую и мировую литературу, изданную и доступную к тому времени, поступил в университет на исторический. Преподаватели называли его «ходячей энциклопедией», прочили аспирантуру, тянули на красный диплом. А он снова завидовал. Завидовал ребятам, приехавшим из тьмутаракани, которые весь семестр пили пиво, гуляли с девчонками, а перед экзаменом, единожды пролистав учебник, получали те же пятерки, что и он, сутками просиживающий в библиотеке. Ребятам, которые везде были душой компании, дурачились, как малые дети, а потом высказывали умные мысли. Свои мысли. Все, что говорил он, было вычитано в умных книгах, а эти оболтусы раздаривали идеи направо и налево.

На третьем курсе все переменилось. Сергей встретил Дару. Зашел за программкой к долговязой соседке, поймал взгляд Дары и почувствовал, что уйти не может. Девочка была необыкновенная. Не то что его соседка. Совсем не то. Она была совсем не так одета, не так двигалась, не так говорила. У нее были говорящие глаза. Сергей почувствовал острую зависть. «Ты как насчет бриджа?» – спросила соседка. Он остался. Терпеть не мог карточные игры, но нужно было присмотреться, потянуть время. За картами он говорил мало, Дара вообще молчала. Когда он вошел, она сжалась в комок, но постепенно успокоилась, расслабилась. Значит, он взял нужный тон. Значит, и дальше нужно держаться так же. «До встречи», – сказал он, уходя.

В тот же вечер Сергей вернул программку и снова задержался. За полчаса соседка выдала ему все, что знала о Даре: где учится, как живет, как дает пасы… Дара, оказывается, заканчивала девятый класс, хотя выглядела гораздо старше. «Это хорошо, – решил Сергей, – будет время приручить ее…»

Через полтора месяца в квартире Дары раздался телефонный звонок. Незнакомый голос, странные слова… Дара бросила трубку. Но отметила про себя – это не мальчишки из школы, голос взрослый. Два дня она ходила, недоумевая, кто же мог позвонить ей. Через два дня незнакомец позвонил снова, сказал, что она для него очень много значит. Дара снова бросила трубку. Но на этот раз сердце ее отчаянно колотилось. Господи, да кто же это и что ему надо? Через неделю, когда показатель ее настроения прочно застрял на отметке «ноль», она сняла трубку и услышала:

– Я видел тебя сегодня, ты была необыкновенно грустная…

– Вы наблюдательны, – ехидно сказала Дара.

Сегодня ей было «все – все равно». Удавиться хотелось, так почему бы не переговорить с этим придурком?

– Я бы все на свете отдал, чтобы развеселить тебя, моя королева, – стала нашептывать трубка, – ты печальна, глаза твои затуманены, но ты по-прежнему прекрасна.

Трубка шелестела обволакивающе-мягко. Трубка ничего не требовала от нее, ничего не хотела. Никто никогда так не разговаривал с Дарой. И тем более никто из взрослых.

– Кто ты? – спросила она через месяц, привыкнув к регулярным звонкам незнакомца.

– Я немолодой человек, – грустно усмехнулась трубка. – И вряд ли сделал бы тебя счастливой, если бы мы встретились. Но ты так много для меня значишь. Позволь мне…

И Дара позволяла. Он говорил – она слушала. В сердце рождалось томление от этих разговоров, она внимательнее посматривала по сторонам. «Сегодня ты была…» – говорила трубка, и Дара недоумевала: «Где же он ее видит? Почему она не видит его?»

Сергей потирал руки. Девочка созревала для дальнейшей работы. Он подружился с соседкой и был приглашен к ней на день рождения в конце мая. Он вовсе не собирался открываться Даре. Напротив. Он собирался стать конкурентом самому себе. Он тщательно разрабатывал два разных стиля общения – по телефону и живьем. При непосредственном общении он был удивительно прост и как будто все время о чем-то умалчивал, о чем-то главном. В конце года, к декабрю, он был лучшей «подружкой» Дары. Она звонила ему в любое время, могла сама позвать в кино или в театр. Он вел себя с ней как старший товарищ – но и только. Она спрашивала у него советов. Он охотно давал их. Советы были предельно просты, но со временем он внушил ей мысль о том, что все гениальное – просто.