Перемещаясь от одной кучи к другой где ползком, где короткими перебежками, Генка убедился, что объект его не думает выходить на пустырь, а, скрытый мусорными трущобами, движется влево, по его следам.

Выждав, когда он скроется за одной из самых больших куч, Генка почти не таясь, так как от дома № 8 его уже нельзя было видеть, перебежал пространство между свалкой и улицей Уфимской, что, пересекая Степную, вела к центру.

Здесь Генка припал к палисаднику углового дома и, часто глотая воздух, отдышался.

Надо было заметить, в какую из улиц повернет неизвестный. А он долго не появлялся и вдруг вынырнул из-за куч, как из-под земли, шагая прямо в сторону Уфимской.

Генка, не отрывая глаз от дома № 8, перебежал Степную. Одолел почти квартал до Калужской. Неизвестный продолжал идти следом.

И лишь в ту минуту, когда пересекал Степную, Генка с изумлением отметил, что наблюдает совершенно за другим человеком — не за тем, что прошел мимо него к усадьбе Дроли!

Мужик был в кепке и телогрейке, а этот в пальто! Головного убора Генка не мог разглядеть.

Чтобы пропустить неизвестного вперед, Генка, двигаясь еще осторожнее, быстренько повернул на темную Калужскую улицу и под прикрытием частых тополей — от дома к дому — стал красться по ней.

В этом была счастливая Генкина ошибка. Он думал, что неизвестный пройдет по Уфимской дальше, к центру города, а тот свернул по тротуару на Калужскую.

Генка метнулся дальше по улице.

Они словно бы поменялись ролями, и вместо того, чтобы преследовать, Генка уходил от преследования.

Так одолели квартал. Потом еще один…

И когда Генка оставил позади очередной перекресток, когда прошел еще два или три дома — он увидел вдруг, что неизвестный остановился, не доходя до перекрестка. Остановился и вглядывается в темноту…

Тяжелый, оглушительный молот застучал в Генкиной голове, и, спасаясь, он буквально пополз вдоль домов, припадая спиной к шершавым заборам…

А когда неизвестный побежал в его сторону — Генка тоже бросился бежать. Но осторожность не оставила его при этом, и он побежал неслышно, в спасительной близости к домам и огородам…

Генка издалека увидел своим напряженным зрением чей-то силуэт впереди, но пробежал еще два дома, прежде чем ухватился руками за высокий, частый плетень, рванулся всем телом и упал на землю в саду за плетнем…

Это был Тосин сад и Тосин плетень. Позже Генка никак не мог объяснить, почему он сразу не прыгнул в какой-нибудь двор, едва заметив, что неизвестный идет по Калужской… Это надо было сделать, чтобы пропустить неизвестного вперед. Но, может быть, Генка боялся налететь на собаку… Он не уверен — думал ли об этом. С самого начала он спешил добраться до Тосиного плетня, словно бы только здесь его ожидало спасение.

Он ушиб локоть и ободрал лицо о какой-то куст, но боли не почувствовал, а в одно мгновение распластался на спине вплотную к плетню и даже задержал дыхание. Он не выбирал позу, а упал — и сник…

Лишь после того как неизвестный остановился где-то в нескольких шагах от него, Генка осторожно повернулся на бок, чтобы вскочить, если это понадобится, и чтобы видеть тротуар за плетнем.

Услышал легкое постукивание на булыжниках: человек шел от противоположного угла навстречу Генкиному преследователю.

— Что задержался?

Если бы Генка находился в других обстоятельствах — он крутнул бы свою кепку и сказал: «Вот это да!» — голос был женским.

Она подошла и остановилась возле плетня, рядом с Генкой. Плетень чуть скрипнул, когда она привалилась к нему спиной.

— Ровно десять… — угрюмо ответил ей неизвестный, подходя и останавливаясь рядом.

Ну, конечно: не разговаривать же им на перекрестке или под чьими-то окнами. А тут кошка не пробежит незамеченной и пустой сад рядом…

— Никто не проходил? — опять угрюмый, его голос.

— Нет. А что? — Перед самыми Генкиными глазами были ноги: женские — в белых фетровых ботах, и мужские — в хромовых сапогах.

— Показалось… Мелькнуло что-то.

— Боишься?

— Это уж не твое дело.

Женщина тихонько засмеялась. И тут же оборвала смех.

Он:

— Не могла прийти к Дроле?

— Нет. И ты больше не пойдешь туда.

Плетень скрипнул. Должно быть, сказанное женщиной удивило неизвестного, и он повернулся лицом к ней.

— Что, что?

— Купец велел. Затем и вызвала.

— К черту Купца! Под забором я ночевать буду?

— За нами кто-то глядит… — Он горячился, а она говорила спокойно, не повышая голоса. — Дроля сейчас закрылся и будет отлеживаться. Так велел Купец. Можешь идти колотить в забор.

Неизвестный выругался. Но женщину это, кажется, не удивило.

— Хочешь, чтобы накрыли всех вместе с тобой и Дролей, — иди, — сказала она.

Впившись ногтями в землю и почти не дыша, Генка медленно — миллиметр за миллиметром — развернулся. Поднял голову… и обомлел, открыв рот, когда увидел серые в тусклом свете молодой луны лица разговаривающих.

У плетня стоял Корявый, а рядом с ним — та женщина, которую он ограбил, которой собирали триста рублей «детишкам на молочишко»!

Генка ткнулся носом в землю и больше не пытался двигаться. Он был поражен тем, что увидел. Все разом перевернулось в Генкиной голове, и даже страх пропал куда-то, вытесненный изумлением.

Женщина с красивыми тонкими бровями и Корявый!

«Вот это да! — сказал про себя Генка. И повторил еще несколько раз: — Вот это да! ВОТ ЭТО ДА!..»

Молот в голове его теперь уже не стучал, а ухал всей тяжестью в десяток или даже сотню тонн.

— Значит, выманила — и концы в воду? — спросил Корявый.

— Нет. — Она пошуршала какой-то бумагой. — Вот деньги. Месяца на четыре тебе хватит.

— Так… — сказал Корявый.

— Ты должен сегодня же, прямо сейчас убраться куда-нибудь из города и уехать. Подальше. Это Купец велел. Он сказал, что не даст мусорам зацапать тебя. Понял? А Купца ты знаешь. И с год или два не появляйся.

— Так… — повторил Корявый. — Значит, Гвардеец обтяпал дело, а мне мотать? — зло спросил он. — Ведь я знаю — это Гвардеец обтяпал с одноруким!

— Ты свое получил за это, — сказала она, помедлив.

— А паспорт я где возьму?

— Паспорт добудешь.

— Нет! — вдруг уперся Корявый. — Скажи своему Купцу, что я не буду шнырять по городам, приключения на свою шею искать! С какой стати? Кто пришил однорукого — тот пусть и мотает! А то они будут чаи хлебать, а я — отсиживайся в подворотнях! Ладно придумано! — Корявый хохотнул. — Что он — боится, что выдам, если накроют?

— А вдруг выдашь?

Корявый оттолкнулся от плетня так, что ивовые прутья прогнулись и затрещали.

— Слушай меня, собака! И передай своему Купцу, что Корявый десять раз бывал у мусоров, но всегда выворачивался и никого пока не выдал!

— Потому что некого было выдавать…

Генка услышал звук удара по лицу.

— Ладно… — сказала женщина. — Это сойдет… Об этом разговор особый… Последнее слово: уезжаешь?

Корявый долго молчал.

— Куда я попрусь… — Голос его зазвучал не так уверенно, как раньше. — Скрутят на первой станции, еще хуже, зачем когти рвал?.. — Корявый явно струсил после своего удара и как бы оправдывался теперь.

— Уезжай, куда хочешь, и быстро! Пока милиция ходит вокруг да около! Тебя не ищут, не дрожи! У них по горло других дел, чтобы гоняться за тобой из-за какой-то царапины, когда и свидетелей-то ни одного не найти уже! Но могут наткнуться случайно. А этого не должно быть.

Возможно, подействовали ее слова или что-то другое, но к Корявому опять вернулось упрямство.

— А! — вдруг с яростью сказал он. — Плевал я на все! Никуда я к черту не побегу сейчас! А уеду, так спокойно. Что я, будто у меня двадцать легавых на хвосте — кинусь сейчас драпать по шпалам!

— Ну, гляди… — сказала женщина своим прежним спокойным голосом. — Болтать некогда… У меня в одиннадцать последний автобус.

— Ага! — обрадовался Корявый. — Тебе не хочется ночевать под кустом! Тебя Купец ждет на мягкой перине! А Корявый — топай!