— Ну?.. — хлопнула она кукольными глазами. — Еще ничего не скажешь?

— Подожди, еще нельзя… — сказал Генка, стараясь не глядеть в глаза Тосе. И добавил: — Ты знаешь, я — как сказал… Но это не только моя тайна. Я потом тебе как договорились. Ладно?

— Ладно! — сказала Тося. — Но ты тоже — никому про мое! А мне еще в канцелярию надо! — И побежала улаживать свои бесконечные пионерские дела.

Генка проводил глазами ее бант и почувствовал себя виноватым перед Лией — в нее он ведь тоже был влюблен.

Прошелся раза два мимо шестого «а», потом заглянул в открытую дверь и увидел, что Лия сидит за партой с каким-то мальчишкой, прямо — голова к голове, и что-то рассказывает ему, уткнув палец в книгу.

От этой коварной измены к Генке пришло облегчение: виноват не он, а Лия, и пусть на себя пеняет, что он так здорово познакомился с Тосей.

Сразу после уроков Толячий побежал домой — демонстрировать перед родителями свое учебное рвение. А Генка, Фат и Слива — к станции, на автобусную остановку.

В одиннадцать часов и пять минут уходил вечером последний автобус на строительство содового завода, что находилось километрах в тридцати от города.

Автобус, ближайший к содовому, уходил в десять часов тридцать пять минут до геологоразведки.

А следующий в одиннадцать двадцать — на Анненку.

Фат хотел немедля отправиться на содовый, но Генка решил, что с Толячим надо говорить вместе — это во-первых. А во-вторых, если тетка Роза, мать Фата, пожалуется матерям Генки и Сливы, что Фат вовсе не бывает дома, — громы и молнии будут бушевать во всех трех семьях.

Фат признал доводы основательными.

Содовый завод существовал пока только на бумаге. Но над огромными котлованами уже возвышались — из чугуна и железобетона — скелеты будущих цехов. Городок строителей разрастался день ото дня, а на станции то и дело разгружали огромные дощатые контейнеры с пометкой: «На строительство содового завода».

Если удавалось заглянуть между дощечками — в контейнерах можно было увидеть самые необыкновенные механизмы, огромные чаны и многотонные узлы хитро переплетенных труб самых разнообразных диаметров и раскрасок.

Представление о людях, которые интересовали друзей, никак не вязалось с этой удивительной стройкой, где возводился завод, равного которому не было во всей Европе.

Отягощенные новыми заботами, они совсем выбросили из памяти своего давнего и кровного недруга — садовладельца.

Даже перестали замечать на улице всякую дохлятину.

Каково же было их удивление, когда, распахнув монастырскую калитку, они услышали от Генкиного и Сливиного крыльца его мощный бульдожий голос:

— Я приведу санинспекцию! Я этого не оставлю так! Я научу вас, как воспитывать детей! Жуликов растите! Головорезов!

Фат быстро метнулся через полуподвальное окошко в котельную.

Генка и Слива, не долго думая, — за ним.

Мигом взлетели на третий этаж. Толячий уже поджидал их.

Генка хотел сказать: «Тихо!» Но Фат вместо того, чтобы замереть на минуту, кинулся к пролому в стене и, рискуя быть замеченным, высунулся во двор.

— Увидят! — Генка попытался оттащить его за руку.

Фат оглянулся и, бледный, со сдвинутыми к переносице бровями, проговорил сквозь зубы:

— Толстый…

Слива достал из кармана платок и раза два дунул в него через нос.

Генка отстранил Фата и сам высунулся в пролом.

На крыльце стояли матери: Генкина и Сливина, чуть в сторонке от них — Катя, с любопытством разглядывавшая гостя; а напротив, ударяя в землю известной нам дубиной, — садовладелец.

Генка мысленно обругал себя: как он мог забыть и эту всегдашнюю дубину, и эту квадратную фигуру с животом, выпирающим чуть ли не до подбородка!

— Расплодили голодранцев! — кричал Толстый. — Кто вы такие?! Зачем приехали?! Шляетесь по всему белому свету, и — как дома везде! Убирайтесь, откуда явились! Мы здесь без ваших железных дорог проживем! Захламили, запоганили все!

— Вот гад… — выругался Фат сквозь зубы.

— Мы не знаем… — робко вставила Генкина мать. — Если это они — накажем, конечно. Вы уж извините, мы приберем там…

— А это не они! — вдруг заявила своим звонким голосом Катя. — Они не бросали, я видела.

— Тебя не спрашивают! Брысь, когда взрослые разговаривают! — цыкнул на нее Толстый.

— Я не брысь, я же не кошка, — обиделась Катя. Но мать привлекла ее к себе и спрятала за спину.

— Мне ваша приборка не нужна! — продолжал Толстый. — А за ущерб судом ответите!

Генка отошел от пролома, остановился против Фата.

— Не ошибся?..

— Да я же говорил, что где-то видел его! А как из головы вышибло!

Генка рассеянно глянул по сторонам. Какая-то смутная, но очень важная мысль появилась в его мозгу, когда он глядел во двор. Он уже почти схватил ее за кончик… А она выскользнула. Что-то в связи с Толстым…

Слива тоже ненадолго высунулся через пролом.

Толячий, глядя то на одного, то на другого, ничего не понимал и, сгорая от любопытства, боялся лезть с вопросами.

— Ладно, — сказал Генка, отчаявшись поймать свою ускользнувшую мысль. — Садимся, некогда.

Толячий сел первым и, как непосвященный, в одиночестве.

Троица опытных разведчиков — друг подле друга — напротив.

— Слушай, — сказал Генка. — Раз уж мы сказали тебе главное — будешь знать все. Мы дали слово, что пока не доведем это дело до конца — никому не скажем. Ты будешь четвертый. Клянись, что перед нами ничего не будешь скрывать, а другим под пыткой не выдашь, что сейчас услышишь и что узнаешь потом.

Толячий сделал глотательное движение.

— Клянусь!..

— Все, — сказал Генка. — Теперь кровью связаны. Мы уже знаем, кто убил полковника, но еще не нашли его. Чтобы понятней — я тебе все по порядку… Коротко, конечно. С чего бы это… Ну, в общем, с начала.

Повторять Толячему не приходилось: хоть и отличник, он был своим, базарным, и прекрасно знал в лицо всех, кого ему называли, за исключением Дроли и мужика в телогрейке с разорванным хлястиком. Этих, в случае чего, он угадал бы по внешним приметам, которые не зря запоминал Генка.

К концу инструктажа Толячий настолько загорелся предстоящей операцией, что его приходилось то и дело сдерживать.

Фат нарисовал в Сливином блокноте схему, как найти дом Корявого на левом берегу. Толячий запомнил ее, самостоятельно повторил на оборотной стороне листка, после чего схему сожгли.

Совместными усилиями посвятили Толячего в основы разведывательного дела, где главное — не выдать себя и не вспугнуть противника.

Фат даже посоветовал Толячему, где укрыться. Там, на левом берегу, неподалеку от дома Корявого, на противоположной стороне улицы, кто-то возводил пятистенок. Если даже окна заколочены крепко — можно влезть под срубом, найти какую-нибудь щелку и глядеть, как из крепости.

За Генкой оставался прежний объект — перекресток улиц Капранова и Салавата Юлаева.

А Сливу освободили от обязанности дышать воздухом свалки.

Пусть Дроля «отлеживается», если ему так хочется.

Теперь наиболее интересным стал дом садовладельца — дом, за которым они могли бы уже давно и без малейшего риска наблюдать!

Сливе разрешалось гулять по улице, заходить во двор, сидеть у амбразуры на лестничной площадке — никакой Гвардеец не проскользнет к Толстому мимо бдительных Сливиных глаз.

— Сбор здесь, у ворот, как погаснут лампочки, — напомнил Генка Толячему. — За исключением, если уж очень надо будет задержаться.

— Дом бросать, когда выйдет кто-нибудь? Следить за этим, кто вышел? — еще раз уточнил Толячий.

— Если это незнакомый кто или тот мужик, а за остальными — не надо! Их мы и так знаем… — ответил Генка.

— Так я бегу. — Толячий поднялся.

Пришлось коротко втолковать ему, что спешкой ничего не добьешься, скорее — испортишь все…

Сейчас он должен зайти домой, еще раз отметиться у родителей, потом не спеша, вроде за чем-нибудь по делу, отправиться через Быстряк, так как главные события чаще всего происходят с наступлением сумерек.