— У меня есть вопрос, — неожиданно объявил Генка.

— Говори, — разрешил из-под челки Слива.

— Ведь завтра об этом деле уже все будут знать? — спросил Генка.

— Ну, ясно… — проворчал Фат.

— А что, если один человек знает, что у меня есть тайна и я обещал, что скажу ему первому, когда можно будет?

— А зачем обещал? — спросил Слива.

— А если уж никак нельзя было?

— Кто это? — спросил Толячий.

— Это я потом скажу… — увильнул Генка. — Надо же предупредить, что скажу. Вас же я предупреждаю?

— А человек верный? — мрачно спросил Фаг, недовольный тем, что у Генки был какой-то еще свой секрет.

— Верный! — с готовностью заявил Генка. — Вот так! — Сел и показал над макушкой.

— А мы Аркадию Антоновичу обещали, что никому не скажем… — напомнил Слива.

— Дак то вы обещали, а я обещал раньше! — сказал Генка. — Если бы я был с вами, я бы ему сказал, что уже обещал кому-то.

— Конечно, он же раньше обещал, — неожиданно поддержал Фат, не чтобы отомстить, но чтобы чуточку напомнить Сливе и Толячему о жизненной несправедливости, в результате которой первым досталось говорить об операции Толячему и Сливе, тогда как честно было бы сделать это вчетвером.

Слива понял его.

— Ну, если раньше… — сказал Слива. — А нам ты еще раньше говорил, что никому не будешь рассказывать!

— Так я же объяснил! Нельзя было! Раз уж попался, так…

Фат оглядел друга с нескрываемым сожалением. Он понял, о ком идет речь.

— Смотри только, чтобы тихо все… — проворчал Фат.

— Это не сомневайтесь, — заверил Генка, стараясь быть абсолютно спокойным и даже озабоченным: он вовсе не стремится похвастаться перед кем-то, просто обещал — вот и все, тут уж ничего не поделаешь.

Его старание да и весь спор оказались напрасными.

Генка должен был опять пробраться через коровий рынок. Но, выйдя из-за сарайки, он уже по привычке сначала выглянул через щелку в заборе на базарную площадь, потом одним глазом осмотрел монастырский двор и увидел Катю.

Она сидела на кирпичах возле ворот, как делала это всегда, если хотела о чем-нибудь предупредить Генку.

Например: возвратился отец, была учительница или кто-то наябедничал на него…

Генка сберег для Кати всю свою долю тянучек и решил порадовать ее до того, как отправится в ближние выселки.

Незаметно перевалился через забор.

— Катя! — поманил ее.

Катя поднялась и, всхлипывая отчего-то, подошла.

— Пропадаешь весь день! — сказала она голосом матери.

— А что случилось?

— Ничего! — сказала Катя. — Вот скажу папе — он ему щелкнет!

— Подожди, — остановил ее Генка. — Кому ему?

— А ему! Которого надо подслушивать!

— К-кому? — Генка даже заикнулся. — За что?

— За то, что щелкает, — рассердилась Катя. — По носу! Понятно?

Генка быстро достал тянучки.

— Ничего не понимаю. Катя… Бери, бери! Это все тебе. Кого он щелкает? За что щелкает?

Катя сунула одну тянучку в рот и пожевала ее.

— Ну, ты ж говорил, что надо его подслушивать?

— Кого его?

— Ну, того, который в тир ходит! Сказал, что он плохой.

Генка догадался наконец, о чем речь.

— Ну… — сказал Генка.

— Я всегда смотрела. А сегодня он идет.

— Так-так, Катя… — заволновался Генка. — И что же дальше?

— Что! Я пошла к нему!

— К тиру?

— Ну да!

— И что ж он говорил?

— А он ничего не говорил!

— За что же щелкнул тебя?

— А мне стало смешно.

Генка вздохнул.

— Катя, что-то непонятное у тебя: никто ничего не говорил, а тебе стало смешно…

— Да это тот сказал ему, который без волос! Я даже назло запомнила!

— Что он сказал? — спросил Генка.

— Тот взял ружье, а который без волос говорит: в восемь, говорит, у Толстого. Сейчас закрою, говорит, эту лавочку. А мне стало смешно. А он меня не видел. Наклонился потом через стенку и говорит: «Ты откуда?» А я говорю: «Это совсем не лавка — это тир». А тот, которого надо слушать, как щелкнет меня в нос! Я так и заплакала… — Катя всхлипнула опять.

— Ладно, Кать, это мы ему отомстим… А дальше что?

— Дальше я стала там у зелененького киоска и плакала, а тот ушел.

— Хорошо, Катя, это было уже давно, а ты все плачешь.

— Да! А ты не идешь и не идешь!

Генка понял, что визит к Тосе придется отложить

Генкино известие произвело сильное впечатление на друзей. Все повскакивали на ноги.

Слива достал часы, пустил их по рукам. Каждый убедился, что уже пятнадцать минут восьмого.

— Надо бежать кому-нибудь за Аркашей… — неуверенно предложил Толячий, справедливо побаиваясь, что могут послать его.

— Что они, дураки, что ли, — не следят? — возмутился Фат. — А если дураки — нечего было нас сюда загонять…

Помолчали в растерянности. Слива отдал остатки своих тянучек Генке. Толячий и Фат тоже — для Кати.

— Так ты не побежишь куда хотел? — спросил Слива.

— Куда теперь, — сказал Генка. — Объясню потом.

— Ну, правильно… — отозвался Фат, шевеля в раздумье сдвинутыми к переносице бровями.

— Надо проследить за Толстым, — сказал Генка.

Фат кивнул, разглядывая монастырь.

— А мы обещали до полдевятого… — сказал Слива.

— А если они упустили их? — ответил Генка.

— Откуда следить? — сам у себя спросил Фат. — С улицы? Засекут, если догадались уже. Из амбразуры вашей…

— Матери погонят, — решительно заявил Слива, чью совесть уже успокоил единственный Генкин довод.

— С крыши! — сказал Генка.

Через несколько минут все было продумано до точки.

Фат захватил с собой длинную веревку на случай, если придется кому-нибудь спуститься в сад к Толстому.

Кати на улице уже не было.

Сумеречная базарная площадь, пустынная и грязная, отдыхала. Где-то шаркали метлы дворников.

Один за другим перебрались, как недавно сделал это Генка, в монастырский двор, нырнули в котельную, неслышно вскарабкались на третий этаж.

Отдышались.

Железо на Генкиной крыше, если ступать по нему ногами, грохотало, как минометная батарея. К тому же на крутом скате можно было не удержаться и головой вниз нырнуть прямо на кирпичный завал в саду Толстого.

Решили, что наблюдать будет кто-нибудь один, остальные подстраховывают.

Генка и Фат были уверены, что выяснят, кому спускаться, между собой. Но Толячий вдруг так убедительно заканючил предоставить это право ему, что и более сильные натуры не выдержали бы.

Толячий доказал, что они уже слишком много сделали без него, что первый пост у него сгорел, а на втором его тут же арестовали…

— Ну, это все равно, — сказал Генка. — Мы не делили: кто что. Хочешь ты — давай ты.

— Но замри, и чтобы — ни скрипу! — сердито напомнил Фат.

Сразу пригодилась веревка. Они крепко обвязали одним ее концом правую ногу Толячего, и он стал медленно выползать через пролом на крышу. Толячий прижимался к железу всем телом и скользил неслышно. Ему и усилий-то почти не надо было делать: если бы не веревка, на которой удерживали его, он через минуту уже спикировал бы в сад к Толстому.

Быстро темнело, но отсюда, с третьего этажа, фигура Толячего просматривалась хорошо.

Он приподнял левую руку.

Это был условный сигнал — Толячий достиг ржавого водостока, через щели которого легко просматривались калитка и двор садовладельца. Друзья остановили движение веревки и закрепили ее вокруг кирпичной кладки.

Ненадолго приподнятая правая рука будет означать появление во дворе человека. Приподняты обе руки — «Тащите назад!».

Фат, Генка и Слива наблюдали за Толячим, не отрывая глаз.

А время шло, и темнота становилась гуще.

Слива по нескольку раз в минуту глядел на часы.

Без двадцати пяти минут восемь… Без двадцати… Без пятнадцати… Чтобы разглядеть стрелки часов, пришлось отойти к противоположной стене чердачного этажа.

Фат и Генка — оба высунулись по грудь из пролома, чтобы не прозевать сигналов.