Феликс пересказал ему все события вплоть до сегодняшнего вечера.

– Значит, я помешал тебе, – задумчиво сказал Корнилыч.

– Мне никто не помешает. Я все равно его найду.

– Глаза у тебя, парень, больно горят. Не воровских ты кровей. Долго не протянешь. Тебе бы в проповедники податься. Вот где ты преуспел бы. Пьешь, смотрю, мало, до баб не охоч. Такая краля рядом с тобой высохла! Может, и впрямь твое призвание в попы податься? Ну с этим сам разберешься после моей смерти.

Корнилыч засмеялся и зашелся тяжелым кашлем.

Очнулась Нора в своем «вольво», когда уже стемнело. Мимо несся поток машин. Похоже, начался час пик. Неужели она заснула? И так надолго! Голова раскалывалась. Может быть, она потеряла сознание, да так и пролежала с утра в машине? Но ведь кто-нибудь обязательно бы заметил, растолкал, вызвал «скорую» в конце концов.

Больше всего ее тревожило то, что она ничего не помнила. Абсолютно ничего. Рядом стояла ее сумка. Розовое пятно от крембрюле впиталось в мягкий чехол переднего сиденья.

Значит, она выехала из дома утром, а сейчас вечер, и она сидит в машине неподалеку от дома. А огромный кусок дня между утром и вечером вырезан из памяти. Словно его и не было. Нора уставилась на сплошной поток машин с зажженными фарами. Так ведь его и не было! Для нее, по крайней мере, не было. Совсем.

Ей стало страшно. Может быть, в той аварии пострадала не только сестра, может быть, и у нее начинаются какие-то отклонения в психике? Или она просто спала? Выехала, захотела спать и уснула за рулем на целый день.

Это был шок. Полчаса от ужаса она не могла двигаться. Мозг метался в поисках разумного объяснения случившемуся, но никак не мог подобрать никакого, даже самого фантастического объяснения.

А потом – нужно же что-то делать. Во-первых, нужно вернуться домой и позвонить маме, она, наверно, страшно волнуется. Во-вторых, нужно взять себя в руки. Скоро Дима вернется с работы. Он не должен ничего заметить. А в-третьих, завтра же она поедет к врачу и попросит направление на полное обследование. Может быть, это был сердечный приступ? Или еще какое-нибудь недомогание? Нужно провериться.

Нора заставила себя двигаться. Вышла из машины, обошла ее. Все тело гудело так, словно она занималась тяжелой физической работой. Но было еще что-то. Что-то неуловимое, почти незаметное. Может быть, запах? Что за ерунда? Но ей казалось, что она чувствует едкий чужой запах. Запах мужского пота, смешанный с дешевым одеколоном.

У сестры в голове тоже была полная чехарда с запахами, и Нора отогнала от себя неприятную мысль. Она собрала последнюю волю, остановившись все-таки на том, что это был сердечный приступ, и, ступая как можно осторожнее и тише, чтобы не потревожить свое больное сердце, сердце, стучавшее с такими перебоями, села за руль.

Дома ее продолжал преследовать все тот же незнакомый запах, и она с тревогой отмечала, что он не вызывает у нее отвращения. Почему-то – не вызывает. У брезгливой Норы, привыкшей к запаху стерильной чистоты… Она отправилась в душ, стала раздеваться, продолжая думать о странном приступе, о враче, о сестре. И вдруг опустила руки. Белые ажурные трусики были надеты наизнанку.

Этого не могло быть. Не могло! Нора прекрасно помнила, как тщательно собиралась к маме сегодня утром. Как приняла душ, надела новое белье. Она помнила! И вдруг словно что-то прорезалось в памяти. Не конкретное что-то, а лишь какие-то ощущения. Она раздета, рядом вода, и ее скрутила волна нахлынувшей страсти, которую не с кем было разделить. Нора чуть не взвыла. То, что с ней сейчас творилось, она уже испытывала однажды. Валентин, озеро… Почему же ей кажется, что все это случилось с ней не восемь лет назад, а сегодня? Наваждение? Галлюцинации? Как у сестры?

Когда Дима вернулся домой, Нора лежала в постели под теплым одеялом.

– Я очень плохо себя чувствую, – пролепетала она.

Нора была так потрясена происшествием, что целую неделю после этого пролежала в постели. Дмитрий не на шутку обеспокоился, но она убедила его, что нет ничего страшного, нужно только отлежаться. Все эти дни с ней творилось что-то неладное. Из снов сплетались фантастические картины, пропитанные озерным духом и чужим запахом. Сумасшедшие видения возникали перед глазами, словно реальные воспоминания. Валентин стоял перед ней совсем молодой, со здоровыми ногами, со своим привычно наглым взглядом. Валентин дышал ей в шею. Валентин расстегивал ее блузку…

Нора никак не могла вырваться из этих видений. Не то чтобы не могла – не желала. Ей хотелось, чтобы фантастический сон никогда не кончался. Пусть она тихо сходит с ума. Ах, сестренка! Если ты в своем сумасшествии каждый день тешишься подобными видениями, то еще неизвестно, кто из нас потерял больше. Вспыхнула жаркая ревность к сестре. А вдруг им досталось одно сумасшествие на двоих? Вдруг Нора каждый божий день на протяжении этих лет живет вот в таких же ярких дурманящих воспоминаниях? Плавающие картинки были сейчас реальнее самой лежащей под одеялом Норы, реальнее стен ее спальни.

Нора уплывала в волнах видений все дальше и дальше. Ей было не оторваться от сладких грез. Когда Дмитрий приходил домой, она невпопад отвечала на вопросы или попросту не отвечала ему, боясь спугнуть очередную сладкую волну. Постепенно из обрывочных воспоминаний сложилась полная картина. Да, думала теперь Нора, этот день она провела с Валентином. Пусть мысленно. Хотя как же – мысленно, ведь был еще этот запах, и ее белье…

Но все-таки это не могло быть реальностью. Ведь Нора теперь уже старше его, а привидевшийся Валентин остался таким же молодым, как в тот злополучный день, в тот счастливейший день… Остался таким, каким она любила его, любила до беспамятства. И еще одна деталь – ноги у него были здоровые. Он ведь последние годы ходил на костылях, она не раз и не два встречала его в городе. А тут – абсолютно цел. Она хорошо помнит его ноги… Нора тихо засмеялась. Ничего на свете не существовало, кроме ее воспоминаний…

Неделю Дмитрий присматривался к жене. Ну заболела, пусть полежит. Ну отвечает странно, голос непривычный, интонации. Но ведь человек болен. Чего же от него требовать? Но когда Нора перестала слушать его, когда стала тихо смеяться, уткнувшись в одеяло, он вызвал врача. Врач недолго разглядывал пациентку. Сказал что-то о возможном нервном срыве, рассказал о кризисах, которые случаются с женщинами сплошь да рядом, предложил положить Нору в свой стационар.

– Это заведение не столько лечебное, сколько курортно-санаторного типа. Ей пойдет на пользу. Обследуем тщательно. Витаминчики поколем. Массаж, пенка кислородная. Уверяю вас, через неделю все встанет на свои места…

Нора вернулась через три недели. Привычная, знакомая Нора. Только сияющая, как никогда. В медицинской карточке, которую завотделением дал пролистать Дмитрию, значился только один диагноз – беременность.

– Это все объясняет, – сообщил ему врач. – Женщины во время беременности совершенно непредсказуемы. Плаксивы, капризны, много спят и порой патологически много едят. Моя жена первые два месяца беременности просидела в обнимку с холодильником. А меня на дух не переносила. Это все нормально. Это проходит.

– И что я должен делать?

– Балуйте ее. Берегите. Выполняйте все ее капризы. Только не позволяйте слишком много есть. Иначе она после родов расплывется и из стройной, хрупкой девочки превратится в жирную корову. – В голосе врача зазвенели гневные нотки, и Дмитрий удивленно посмотрел на него. – Извините, все, разумеется, всё знают, но только на собственном опыте…

Дмитрий решил, что некоторое время нужно побыть с Норой дома. Он приготовился к тому, что она поминутно будет высказывать самые бредовые желания, просить его пойти туда, не знаю куда, принести то, не знаю что. Но Нора ничего такого не делала. Она не стала ни капризной, ни раздражительной. Ела и спала столько, сколько обычно. И вся светилась от счастья. «Она любит нашего будущего ребенка. Уже любит», – решил Дмитрий. И от этого возникло к ней необыкновенное уважение, которое он и сохранил на долгие годы, вместо полагающейся любви и страсти.