Дельце действительно было из ряда вон выходящим. Не то, что вокзальная обдираловка граждан… «Сделаешь – озолочу, – говорил Феликсу старинный приятель Корнилыча. – Очень прошу, постарайся».

Она сидела в прокуренной гримерной перед зеркалом, потная, запахнувшись в толстый вылинявший махровый халат не первой свежести. Сидела, расставив по-мужицки ноги, распластав жирные ляжки на стуле. Медленно снимала толстый слой грима ватным тампоном. Отклеила ресницы, умылась и снова села перед зеркалом, тупо уставившись в одну точку. Волосы склеились от пота и стояли теперь дыбом. Хороша! Знал бы кто, что эта образина и есть Екатерина Буранова – любимица публики, сверхъяркая звезда первой величины.

Двадцать лет назад она стремительно взлетела на вершину музыкального Олимпа. Ее карьера не вызревала на широких просторах необъятной родины: в гастрольных поездках по колхозам, на целину, на БАМ, по грязной российской глубинке. Ей повезло. В мюзик-холле у нее был маленький номер. Всего пять минут. Но тоненькая девочка с печальными серыми глазами и бюстом четвертого размера приглянулась безнадежно стареющему донжуану, отбирающему «музыку» для юбилея одного из высоких партийных чинов.

Катенька отдала ему свою девственность безропотно, по первому же требованию, но он, выпив от волнения больше обычного, так и не смог сделать ее женщиной. Но зато, то ли испытывая чувство вины, то ли чтобы загладить неловкость, сделал знаменитой певицей в самые короткие сроки.

После банкета Катя снялась сразу в трех музыкальных передачах и приняла участие в четырех концертах, посвященных главным праздникам страны: Дню Военно-морского флота, Международному женскому дню, Празднику трудящихся и Дню Победы. Таким образом в кратчайший срок – с февраля по май – она стала любимицей каждого жителя могучей державы.

Быстрая слава не вскружила ей голову. Она долгое время не могла к ней привыкнуть, не верила, что это именно она, Катя, вызывает бурю восторга у зрительного зала. Ей даже казалось, что произошла какая-то ошибка, что эти люди аплодируют так каждому, выходящему на сцену.

Но через пять лет она привыкла, перестала стесняться и убегать со сцены сразу после своего номера. Меньше времени отдавала репетициям и больше проводила за столами, накрытыми в ее честь поклонниками. Благо от них отбоя никогда не было.

В расцвете своей славы она вышла замуж за одного из своих самых настойчивых ухажеров. Но уже через год ей показалось, что она ошиблась, продешевила, могла бы сделать куда более блестящую партию. Она развелась и снова вышла замуж, на этот раз за человека более состоятельного, хотя и более пьющего.

Второй муж оказался чрезвычайно ревнивым и скорым на расправу. Не раз и не два Кате приходилось замазывать гримом синяки перед выходом на сцену. Ее жалели. Особенно мужчины. Каждый говорил: «А вот со мной бы…» С ними она не знала бы горя. Не знала бы побоев и жила бы как у Христа за пазухой. Катя верила. Оставив второго мужа, она решила не устраивать больше громких помолвок и торжественных свадебных церемоний.

Ее третий муж, с которым она предпочла жить в гражданском браке, был страшно недоволен тем, что Катя не желает больше громоздить в паспорте печати. Полтора года он ныл и требовал, чтобы они наконец оформили их отношения по-человечески. Однако вскоре после регистрации Катю ждал неприятный сюрприз. Оказалось, что у мужа давно уже роман с молоденькой танцовщицей из ее труппы. Катя бросилась к директору, и девушку тут же с позором изгнали. Каково же было ее удивление, когда, вернувшись домой, она застала ту же девушку хлопочущей в кухне, как у себя дома. Муж объяснил, что сегодня подал документы на развод и на раздел имущества. А это его будущая жена. Так что прошу любить и жаловать.

Вцепившись в волосы молодой авантюристке и с остервенением вырывая рыжие крашеные патлы, Катя за ее криками не расслышала, как дверьотворилась и на пороге возникли два добрых молодца в милицейской форме. Они не узнали знаменитую певицу. Без грима ее никто не узнавал. Посмотрели документы, решили, что тезка. Катя попыталась запеть, но дала петуха от волнения и была препровождена в 5-е отделение милиции на основании заявления потерпевшей.

Две престарелые шлюхи отирали ей слезы, пока директор труппы не позвонил куда следует, дождался ответного звонка начальнику отделения и Катю выпустили, взяв не подписку о невыезде, а автограф. Директор привез Катю к себе, выслушал, влил в нее полбутылки коньяку, обласкал и уложил в постель, куда не замедлил явиться и сам сразу же после душа. Он всегда был Кате неприятен – слишком сопел, слишком лыс, слишком стар. Но ей теперь почему-то было все равно. Как только диван перестал скрипеть, директор смачно захрапел, а Катя провела бессонную ночь у окна с пачкой сигарет.

После суда, оставшись в маленькой однокомнатной квартирке вместо огромной трехкомнатной, разделив с мужем пополам каждую тряпку, Катя заметила, что ей не хватает денег. Нужно было купить кухонный гарнитур, нужно было то, нужно было се, а зарплату ей платили большую, но все-таки советскую. Кате снова пришлось преодолеть себя и заночевать на скрипучем диване директора, однако за эту ночь она сумела внушить ему мысль о заграничном турне, пусть даже по социалистическому лагерю, но все-таки заграничном, и подсказала, к кому обратиться и какие кнопки нажать, чтобы получить разрешение.

Последующие три года она не замечала мужчин и судорожно зарабатывала деньги, поменяла квартиру на большую с доплатой, восстановила уют. Теперь можно было подумать и о мужчине, который согреет наконец ее израненную душу. Но, оглянувшись по сторонам, Катя с удивлением обнаружила, что возле нее трутся только ее старые лысеющие знакомые. Ну конечно, она ведь тоже теперь не девочка. Ей уже…

Думать о возрасте было страшно. Ей ведь через год только сорок, а выглядит она на все шестьдесят пять. Кожа лица быстро состарилась, утомленная ежедневными пудовыми слоями грима, полнота, которая еще десять лет назад придавала ей пикантность, теперь делала тело похожим на тесто, поднимающееся на дрожжах. И никто больше не звал ее Катей в труппе. Екатерина Ильинична. И дело было не в ее славе, а в ее возрасте.

Иван, так звали ее директора, пришел после концерта в гримерную, сел и долго молчал. Катя напряглась, почувствовала: что-то случилось.

– В зале свободные места, – зловеще сказал он наконец и с сожалением посмотрел на Катю.

Катя вспыхнула, словно он дал ей пощечину, и сказала хрипло:

– Врешь, сукин сын…

– Вот отчет. Десять билетов остались непроданными.

– Ерунда, ты разве не знаешь, как это делается? Оставили для своих, а потом…

– Я проверю.

«Проверь, проверь, – думала она. – Кассиров своих проверь!»

Она теперь ни в чем не была уверена, кроме своей неувядающей популярности. Слава – это все, что у нее было в жизни. Она теперь оставалась на сцене довольно долго, затягивая время концерта. Благосклонно принимала букеты, подавала руки для поцелуев, подставляла щеки для поцелуев, посылала воздушные поцелуи в черную дыру рукоплещущего зала. Потом снова подходила к микрофону, снова пела, чтобы еще пятнадцать минут после этого наслаждаться аплодисментами.

Слава заменила ей все. Что еще оставалось в жизни? Концерты и посиделки в ресторанах. Да, ее окружали знаменитые люди. Если смотреть со стороны, наверно, это интересно. Но изнутри… Старый пень, сыгравший когда-то роль слащавого интеллигента, которого охмурили западные разведслужбы, рассказывающий каждый вечер один и тот же пошлый анекдот. Стареющая бывшая знаменитость, которую теперь никуда не приглашали играть. Режиссер, который за пьянство был с позором изгнан из театра и теперь считал себя диссидентом…

А куда пойти, кроме ресторанов? Неужели на концерт? Неужели в театр, где знает каждого актера как облупленного? Коньячок, сигаретка и ресторанный быт со временем сделали свое дело. В ее жестах появилась кабацкая развязность, а в голосе – специфическая хрипотца. Но народ на концертах выл от восторга. Великая песенная дива стала ближе и доступнее его пониманию.