– Не в первый, – покачала головой жена, – индейцы в Аргентине не живут в городах, но к ним тоже относятся, как к скоту. В царские времена, похоже, обращались с евреями, поляками, латышами…, – они говорили дочери, что революция покончила с чертой оседлости, разрушила тюрьму народов и освободила угнетенную женщину.

– Любой человек может учиться в университете, – улыбалась Анна, – получить образование. Женщины становятся депутатами, заседают в Советах, ставят трудовые рекорды. Ты у нас будешь гражданином нового общества, милая, – она целовала бронзовые, теплые волосы.

Теодор стоял на балконе, думая о жене и Марте. Он должен был увидеть семью через несколько дней, после окончания операции.

Анна, по телефону, забронировала номер в «Уолдорф-Астории». У нее имелась доверенность, выписанная мистером Рихтером, на получение вкладов из банковских ячеек. У аргентинской конторы были счета и в Америке. Резиденты в Нью-Йорке, по документам, работали торговыми представителями. Некоторые счета закрыли. Средства лежали на складах, под видом американских товаров, отправлявшихся в Европу. Остальное получала Анна. Пакетбот из Веракруса выгрузил домашнюю утварь в Нью-Йорке, ящики ждали в порту. Груз уплывал в Ливорно, с Янсоном, а жена и дочь ехали в Гавр.

– Мы ненадолго расстаемся, – сказал себе Теодор, – до зимы. Может быть, – он вздохнул, – когда Анна отдохнет, все получится. Ей всего лишь тридцать четыре…, – он хотел еще ребенка.

В Цюрихе он открывал контору, нанимал персонал и размещал, груз в банковских ячейках. Они привозили в Швейцарию золотой запас партии, неприкосновенные средства. Они очень аккуратно, отчитывались по тратам. Драгоценности покупались с разрешения Москвы. Анна относилась к золоту и бриллиантам, как к достоянию Родины, и не считала их личным имуществом. Теодор понял, что у них и нет личного имущества, только несколько чемоданов с одеждой.

В Цюрихе его ждал французский паспорт. С ним Теодор ехал в Испанию. Их руководитель, Эйтингон, тоже летел в Испанию, под именем генерала Котова. Судя по всему, в Мадриде собиралось много представителей иностранного отдела, однако все они представлялись военными специалистами.

Составив короткий список из двенадцати человек, они передали сведения в Москву. Теодор встречался с третьим секретарем посольства, ответственным за разведывательную работу, в парке на берегу реки Потомак или в скромных ресторанах. За каждым из двенадцати установили негласную слежку. Теодор и Анна сами посмотрели на этих людей.

Он проводил капитана Мэтью Горовица до здания штаба армии, на Конститьюшн-авеню, и видел, как Меир Горовиц садится в поезд «Колумб». Теодор лично проверил их квартиру, записывая наблюдения в блокнот. То же самое сделали и с остальными десятью. Когда Анна уезжала, решение из Москвы еще не пришло.

Вернувшись с балкона в комнату, он, аккуратно, повесил пиджак на плечики. Теодор сказал жене, что Москва, скорее всего, какое-то время будет раздумывать. В конце концов, человек, которого они надеялись получить сейчас, был не однодневкой.

Разговаривая с Москвой, Теодор узнал, что для устранения Троцкого будут использоваться агенты в коммунистических кругах США и Франции. Это была его идея. Янсон, из Мехико послал радиограмму Эйтингону. Он напоминал, что Троцкий подпускает к себе только проверенных людей. Теодор все время слышал голос Анны: «Партия приняла решение, и мы должны его исполнять. Мы солдаты партии, а она не ошибается, Теодор».

– Не ошибается, – Янсон сидел на краю ванны, наполнявшейся чистой, горячей водой: «Это сантименты, слабость…, Анна права». Он вытер запотевшее зеркало.

– У меня морщины, – понял Янсон, – тридцать восемь исполнилось. Кажется, революция только вчера случилась, только вчера я Анну встретил…, – Янсон вспомнил, как они купались в Каспийском море, с матросами.

– Жара стояла, – лежа в ванной, он медленно курил папиросу, глядя в потолок, – совсем, как здесь.

Агент, которого они надеялись получить сейчас, должен был работать на будущее. В Москве знали об опытах в лаборатории Резерфорда, в Кембридже, о работе Нильса Бора, в Копенгагене, о деятельности нобелевского лауреата Гейзенберга, в Германии, об итальянском ученом Ферми. Ядерную физику ждал успех. Теодор написал Эйтингону, что рано или поздно кто-то получит действующее атомное оружие. В Советском Союзе велись подобные исследования, однако до результата было далеко.

– Все для блага коммунизма, – сказал себе Теодор, – после краха капиталистической системы гонка вооружений закончится. Пока нам надо быть начеку, мы окружены врагами. Даже в Советском Союзе есть лазутчики Запада…, – получив разрешение из Москвы на вербовку Паука, Янсон решил ничего не говорить Анне. Их направляли в Европу. Паук, после завершения операции, переходил под непосредственный надзор Эйтингона. Анна с ним бы никогда не встретилась. Янсон, после начального этапа, передавал Паука американскому отделу.

Теодор потушил окурок в серебряной пепельнице.

– Паук однофамилец ее матери, но все равно, не надо ей знать. Мало ли что. Во многих знаниях, как известно, многие печали, – он помнил тихий голос пастора на уроках Закона Божьего. Ребенком, Теодор ходил с матерью на мессу, в Риге. Янсон, иногда, ловил себя на том, что ему нравится в церкви. Он никому не упоминал о таком, даже Анне.

– Они однофамильцы, – повторил Теодор, – не родственники. Горовицей много, пять страниц в городской телефонной книге. Анна говорила, что Фрида Горовиц была единственным ребенком.

Теодор подозревал, что у половины работников иностранного отдела, есть родня за границей. Дзержинский, однажды, ядовито заметил: «У меня братья и сестры в панской Польше. Может быть, вы, товарищи, и меня отстраните от работы?».

– Дзержинский приговорил к расстрелу собственного брата, – Янсон закинул руки за голову, – за контрреволюционную деятельность. Ленин отменил приказ, велел Феликсу Эдмундовичу его отпустить. Ленин был мягким человеком, добрым…, – в иностранном отделе могли перестраховаться и отозвать Анну в Москву, не разрешив ей дальнейшую работу за границей. Теодор махнул рукой: «Эйтингон написал, что мать Анны и будущий Паук однофамильцы. Анна больше его не увидит. Никакой опасности нет».

Набросив халат, он заказал кофе в номер. Работать предстояло всю ночь. Завтра Теодор предполагал познакомиться с Пауком лично.

Мальчик в форменной курточке принес кофейник. Негр белозубо улыбнулся, приняв деньги: «Спасибо, сэр!». Теодор проводил глазами черные, кудрявые волосы под фуражкой:

– Все ради детей. Марты, этого мальчика. Чтобы они жили в другом мире, мире без войн, без угнетения…, – Теодор включил лампу под зеленым абажуром.

– Как у Владимира Ильича, – отчего-то подумал он, – в кремлевской квартире. Марта скоро пойдет в Мавзолей. Они годовщину революции в Москве встретят…, – седьмого ноября Анна готовила торжественный обед, для семьи. Они сидели с Мартой, рассказывая ей о революции и гражданской войне, о Ленине и Сталине, слушая ее восторженный голос. Теодор и Анна обещали дочери, что очень скоро она поедет в Советский Союз, и увидит, своими глазами, мощь Родины и новое, социалистическое общество. Теодор посмотрел на часы: «Анна скоро в Нью-Йорке будет».

Жену встречал гостиничный лимузин. Следующие несколько дней она занималась делами, а потом забирала Марту из школы. Включив радио, Теодор поймал Берлин. Передавали «Страсти по Матфею» Баха, дирижировал Караян. Он слушал знакомые строки Евангелия. Низкий, женский голос запел:

– Сжалься над нами, Господи, – Теодор начал писать.

Паук часто проходил мимо отеля Вилларда. О его привычках доложили следившие за ним люди, да и сам Теодор в этом удостоверился. После завтрака, Теодор пошел в галерею Филипса. В первый раз Янсон навестил музей, когда проверял квартиру на Дюпонт-Серкл, где жил Паук и его дальний кузен. Второй мистер Горовиц тоже был в коротком списке, однако, они колебались.