Он рассказывал, что рыцарь Рамбер, пытая невиновных, приказывает выжимать им кровь из‑под ногтей, вонзать им в тело железные спицы. Что в главной башне, где живет сам барон, есть полутемный подвал, а в нем — потайной люк с лестницей вниз на сорок ступеней и там железная дверь в тюрьму. Туда и запирают «провинившихся», да не просто, а связав руки за спиной или надев железный ошейник, цепи на руки или тяжеленное кольцо на ногу. А в тюрьме полная тьма, затхлая духота, стены и пол мокрые от сырости. Там ядовитые жабы и пауки.

— А что же сам барон, почему он допускает такую несправедливость и такие ужасы? — с возмущением спросил Ив.

— Барон! — с усмешкой сказал Фромон. — Он подозревает всех людей в предательстве. Все дозорщики у нас из чужих вилланов набраны, из дальних деревень. А вот эта стена между дворами, думаешь, от воинов чьих–ни4удь поставлена? Нет. Это от наших рабочих с нижнего двора: вдруг они бунт затеят. Да и затевали не только у нас в Понфоре, айв других замках. Вот наш барон и трясется за свою шкуру. Хе–хе–хе…

— Трясется? Как же это? Ведь он рыцарь! — воскликнул Ив.

— Все они рыцари. Клещ тоже рыцарь, — продолжал Фромон. — Ты, я вижу, дружок, наверное, про рыцарей воображаешь. У них много кой–чего в их законах записано. И честь, и щедрость, и покровительство простому л «аду, беднякам, вдовам да сиротам, и охрана добра своих вилланов. Сам ты небось знаешь, как «богатеют» в деревне вилланы.

— Куда там! — согласился Ив, вспоминая нищету своего отца.

— Сеньоры дают вилланам грамоты за своей подписью, что будут мало с них податей брать, — продолжал Фро–мон. — А на деле что? Плюют на эти грамоты и снимают со своих вилланов последнюю рубаху, грабят, жгут, обращают в жалких рабов. Деревни наши беднеют и беднеют, народ стиснул зубы, молчит до поры до времени, а потом как подымется! А ты что ж думаешь, рыцари не чуют этого? Чуют, да еще как! Вот и строят кругом себя стены. Гляди, сейчас наш благочестивый мессир король принялся за сеньоров, правда за маленьких, больших он не трогает, они ему пригодятся для войны или еще для чего‑нибудь. Людовик Толстый хитер, понял, что народ недоволен своими сеньорами, он и давай жечь и отбирать у них замки: и народу угождение, и себе прибыль.

Много еще рассказывал звонарь Иву про рыцарей и про барона де Понфора, про жизнь подневольных вилланов в замке. Про себя он не рассказал ничего — ни откуда он, ни почему он очутился здесь. Только повторил, что он не клирик, что неграмотный и, кроме «Pater noster»[15], никакой другой молитвы не знает.

— У меня с ними только одно сходство есть, один грех, — закончил он свой рассказ, хитро прищуривая глаза, — люблю пригубить винца, к величайшей славе божьей, а уж в большие праздники — на пасху, например, или в троицын день — так я любого монаха перепью. Хе–хе! Ох, и зададут же мне черти в аду! А ты вот что, парень, помалкивай‑ка, никому не говори, что я тебе тут наболтал, я ведь, грешным делом, сегодня… — И он сделал выразительный жест: приложил большой палец руки к губам и запрокинул голову. После этого он замурлыкал веселую песенку о короле Дагобере и с нею ушел, пошатываясь.

Через день, обычный теперь для Ива разговор со звонарем, приходившим погреться на солнце, был прерван неожиданным появлением Госелена.

— Наконец‑то я тебя нашел! — еще издали воскликнул жонглер, протягивая руки Иву.

Лицемерие этих надуманных слов не ускользнуло от Ива.

— Ну, мой дорогой, на этот раз я для тебя расстарался!!

Он похлопал Ива по плечу и недоверчиво посмотрел на звонаря.

— Сядем‑ка вот сюда, — сказал Госелен, похлопывая по краю бревна, и, видимо не желая говорить при незнакомом человеке, усадил Ива и, сев совсем близко к нему и спиной к звонарю, заговорил быстро и почти шепотом: — Я никак не мог понять, куда они тебя девали. Спрашивал, спрашивал у того, у другого — никак! Просто беда! Я даже, поверь мне, испугался за тебя. Клянусь святым отцом! Узнал совершенно случайно только сегодня утром. Но не в этом дело, а вот в чем. Ты отлично знаешь, как я всегда для тебя стараюсь, и если мы с тобой доберемся до Парижа, то я…

— Ты в этом сомневаешься? — с тревогой воскликнул Ив.

— Что ты! Что ты! Нисколько! Так вот, не буду зря терять время! Дело в том, что, как только я узнал, где ты, я тотчас начал придумывать, как тебе помочь, и придумал! — Госелен с самодовольной улыбкой хлопнул Ива по колену: — Слушай…

И Госелен наговорил Иву с три короба всякой чепухи о том, какие трудности ему пришлось преодолеть, чтобы пробраться в дом к маршалу, на какие уловки и хитрости пуститься, чтобы завладеть доверием рыцаря Рамбера и его дочери, и всё это во имя своих дружеских чувств к Иву. А теперь он «сломя голову» побежал к нему, чтобы тотчас же отвести к дочери маршала.

— Доставай свою книгу, и пойдем скорей! — закончил он свою болтовню, вскочил с бревна и начал теребить Ива за рукав.

— Постой, — сказал Ив. — А не можешь ли ты сделать так, чтобы нас отпустили с тобой поскорее, сегодня или завтра?

— Что ты! — воскликнул Госелен. — А празднество? Ведь ты помнишь, маршал пригласил меня на празднество. Я не могу отказаться от такой чести! Что ты!

— Ну хорошо, это тебя, а меня на празднество не звали, зачем же им меня держать, ты подумай!

— Ты прав, и я постараюсь, я сделаю всё, что только в моих силах, чтобы маршал разрешил тебе уйти из замка. Поверь моему слову! Ты же видишь, я сделал всё. что я пока мог сделать Пойдем скорей! Нас ждет дочь маршала! Бери книгу, и идем!

Теперь Урсуле пришлось дремать не только под звуки стихов жонглера, но и под звуки монотонного чтения школяра. Ив читал латинский текст своей книги медленно, однообразно, еще медленнее переводил, добросовестно стараясь поточнее передать смысл слов. Он выбрал места, выделенные в свое время его учителем. Это были цитаты из «Града господня» и других известнейших творений святого Августина и святого Бенедикта Нурсийского, который, по словам учителя, требовал чтения духовных сочинений как дела, угодного богу. Об этом Ив сказал Эрменегильде, немало дивившейся его образованности. «Как это, — думалось ей, — простой виллан может так много знать?» Но не одна образованность Ива понравилась ей. Пришлись по душе и его приятный голос, и большие добрые глаза, черные брови и пушок на верхней губе. Сравнение Ива с Госеленом окаг валось не в пользу жонглера. Урсуле тот тоже не нравился. «Вертлявый болтунишка», — говорила она, а про Ива сказала: «Парень степенный». Одним словом, с первого же дня появления Ива арфа уступила место книге. Иногда Эрменегильда брала ее в руки, с особой почтительностью ощупывала переплет и бережно перелистывала страницы, с восхищением всматриваясь в замысловатые завитушки заставок и заглавных букв, подзывала к себе Урсулу и показывала ей красиво, четким, круглым почерком исписанные черными чернилами страницы. Кормилица, удивляясь, покачивала головой и разводила руками. Задолго до полудня Эрменегильда говорила жонглеру: «Поди позови школяра». А Госелену только это и нужно было: куда охотнее он развлекал повара маршала, чем его дочь. Во–первых, можно было отбросить всякие церемонии, во–вторых, петь Полупристойные песенки про клириков и монашек, куда более веселые, чем слащавые песни трубадуров, и, в–третьих, получать в дополнение к обычной похлебке порядочный кусок жареного гуся с такой подливкой, от которой не отказался бы и сам король.

Ив, со своей стороны, поглядывал на маршальскую дочь и удивлялся, как это могло случиться, чтобы у такого уродливого отца была такая коротенькая дочка, и какая у нее белая, тонкая рука, и какие, должно быть, шелковистые эти струящиеся волнами волосы.

В первый же день их встречи пришел рыцарь Рамбер, послушал чтение, перевод и одобрил избранные цитаты. Потом самым ласковым образом начал расспрашивать Ива, откуда он родом и кто его отец, видал ли он своего сеньора и бывал ли у него в замке. О сеньоре Ив сказал, что видел его издали скачущим за охотничьими собаками, а в замке у него никогда не был.