Рыцарь Ожье был связан родством со знатными семьями сеньсров Иль‑де–Франса, такими, как графы де Корбейль и сиры де Монтлери и де Монморанси, враждовавших с королем Людовиком VI, прозванным Толстым, унаследовавшим только год назад, в 1108 году, престол своего умершего отца, короля Филиппа I.
Молодой король со всем пылом принялся за борьбу с феодальной властью знатных сеньоров, за расширение своих владений и укрепление своей королевской власти.
Связанный родством с врагами короля, рыцарь Ожье в то же время вел непримиримую кровную борьбу с одним из ближайших друзей Людовика VI — сиром Рено дю Крюзье, прозванным «Черный Рыцарь». Из рода в род столетиями длилась смертельная вражда семей де ла Тур и дю Крюзье.
И теперь коронованный друг Черного Рыцаря не может не обратить своего алчного внимания на замок Понфор и заодно на весь домен, оправдываясь благородным чувством дружбы к сиру дю Крюзье. В любой день и час доаорный на верху главной башни может заприметить в рядах двигающегося к замку войска лиловое, украшенное золотыми лилиями королевское знамя…
На следующее утро после неудачной охоты на оленя рыцарь Ожье проснулся не в духе. Он без всякой причины накричал на своего шамбеллана, в обязанности которого входило будить своего господина. И на экюйе, помогавшего ему одеваться. Сверх рубашки были надеты короткие, до колен, штаны, стянутые поясом, длинные синие чулки, мягкие кожаные полубашмаки. Затем был надет льняной камзол, а на него — шелковый темно–желтый кафтан, узкий до пояса и падающий широкими складками к ногам. И когда наконец были пристегнуты на ремешках широкие рукава, рыцарь пнул ногой экюйе, сказав, чтобы тот убирался ко всем чертям, а шамбеллану приказал сказать монаху, что болен и не придет в капеллу слушать мессу.
Оставшись один, рыцарь лег ничком на каменный пол крестом: с растянутыми в стороны руками, головой к востоку — Иерусалиму, где находится гроб господень, отвоеванный у нечестивых сарацин доблестными рыцарями–крестоносцами, и зашептал молитву.
Так молились только благородные рыцари, основной доблестью которых было охранять истинную веру и, если надо, умереть за нее. Когда рыцари слушали в церкви мессу, то перед началом чтения евангелия они вынимали мечи из ножен и держали их обнаженными до конца чтения. Это значило: «Если понадобится защищать евангелие, То мы тут!» Таково богом указанное призвание рыцарей.
Спальня находилась в третьем ярусе главной башни. Два узких окна, пробитых высоко в широком своде толстых стен, пропускали тусклый свет, и в комнате было темно и холодно. Потолок нависал тяжелым шатром свода. У одной стены стояла деревянная кровать и низкое, без спинки деревянное кресло, вдоль другой — скамья и перед ней стол.
Наскоро пробормотав положенное количество молитв, рыцарь поднялся с пола, тряхнул головой, откинув со лба волосы, выпрямился, потянулся и громко зевнул. В ответ ему со стороны стола послышался тихий визг.
Рыцарь усмехнулся:
— Ты тоже зеваешь, Клошэт?
Он подошел к столу. На нем — металлический стаканчик с игральными костями и позолоченный обруч для головы. На скамье, на шелковой синей подушке, стояла комнатная собачонка–левретка с блестящей короткой шерстью мышастой масти. Она дрожала, переступая своими длинными и тоненькими ножками. Потягиваясь, она, как кошка, изгибала дугой спину, и выступавшие при этом позвонки, ее острая мордочка с выпученными шариками глаз, прозрачные ушки, длинная изогнутая шея и отвислый прутик хвоста с загнутым кверху кончиком делали ее похожей на маленького злого дракона.
Рыцарь взял ее под брюшко и поднял к своему лицу:
— Ты забыла нашу пословицу: «Кто долго спит поутру, тот худ и вял!»
Левретка злобно оскалила зубы и зарычала.
— Паршивая тварь!
Рыцарь швырнул собачонку на пол. Она взвизгнула и, приплясывая на дрожащих ножках, отправилась назад, к скамье.
Все в это утро выводило из себя рыцаря Ожье. Вот и сейчас, бросив на пол свою либимицу Клошэт, он начал ходить по комнате взад и вперед, как волк в клетке. Снова приходила мысль о неудачной охоте. Так упустить оленя! Животное, по всем признакам начавшее терять силы, исчезло вдруг словно по колдовству. Недаром этот лес в Долине Волшебниц считают обиталищем всякой дьявольщины. От таинственно исчезнувшего оленя мысль перебросилась к проискам Людовика Толстого. Еще два дня назад этот болван монах (рыцарь имел в виду своего капеллана, благочестивого брата Кандида) уверял его, что французская корона первейшая из корон, и что первый король Франции был коронован поющими ангелами, и что господь сказал королю: «Ты будешь моим воином на земле, и ты дашь победу справедливости и закону». Какой вздор! Хороша справедливость — разрушать замки благородных рыцарей, ставить в них своих воинов, выжигать деревни их доменов! Хорош закон, отменяющий зависимость горожан и крестьян от их сеньоров, зависимость, искони установленную как наказание за грехи, благословенную святым отцом папой! «Король Франции»! Чего можно ждать путного от внука королевы Анны, дочери скифского князя Ярослава, дикарки, привезенной из далекой страны снегов в жены королю Генриху I! Да, тогда в столицу Скифии Киев было отправлено посольство, и среди посланных немаловажное место занимал сир дю Крюзье, дед рыцаря Рено, о, эти подлые дю Крюзье и тогда уже пресмыкались перед королем! Мысль о своем злейшем враге, неистовое желание уничтожить его неотступно преследовали рыцаря Ожье, особенно теперь, когда его дама, златокудрая Агнесса д’Орбильи, настоятельно требовала, чтобы он вызвал на поединок Черного Рыцаря и сразил его. Объявив это свое желание, она подарила ему рукав от своего вышитого серебром платья. Приняв коленопреклоненно этот почетный дар, рыцарь Ожье прикрепил его к своему щиту и поклялся исполнить желание «сюзерена его сердца». Дама стала им после того, как подарила рыцарю поцелуй и перстень — символ соединения душ. Поединок должен состояться во что бы то ни стало, иначе честь рыцаря де ла Тура будет поругана, имя барона де Понфора покрыто несмываемым позором! Ему представилась постыдная картина публичного отрубания его шпор у самых пяток, презрение дамы и торжество врага. О нет! А еще вечно эта нудная забота о добывании средств на придворных людей, коней, собак, оружие, припасы, пиры, на все то, без чего не может обойтись рыцарь, не потеряв своего благородного достоинства.
Шагая из угла в угол, рыцарь Ожье подошел к двери как раз в ту минуту, когда она медленно приотворялась и в нее просовывалось безобразное сухое лицо на длинной жилистой шее.
— А, Рамбер! Входи, — сказал рыцарь Ожье.
Предуведомленный шамбелланом о «нездоровье» и скверном настроении сеньора, маршал принял свои меры: под мышкой он держал шахматную доску, в руке — мешочек с игральными фигурами. Этой любимой игрой его сеньора он решил сопроводить свой очередной утренний доклад и получение распоряжений на текущий день. Так будет вернее.
— Я слышал, сир, что ваша милость нездоровы, — соболезнующе прогнусавил он. — Не угодно ли вам будет развлечься?
Он положил шахматную доску на стол и, высыпав фигурки из мешочка, стал их расставлять по доске.
Рыцарь Ожье ничего не ответил и сел к столу. Минуты две прошли в молчании.
Возникшая на Востоке в древности чатуранга — военная игра — от персов и арабов попала в Испанию и Италию, откуда с XI века — в остальные страны Европы. Рыцари с малолетства обучались этой игре, фигурки которой, искусно вырезанные из слоновой кости или из дерева, изображали военные колесницы или ладьи, слонов, коней, пеших воинов, короля и его полководца.
Маршал жевал беззубым ртом и сопел носом в усы. Рыцарь Ожье играл рассеянно и, на четвертом ходу потеряв пешку, откинулся к стене, прислонился к ней затылком и смотрел поверх головы маршала в полумрак комнаты.
— Сенешал нужен мне, чтобы вести хозяйство замка? — спросил он, словно обращаясь к кому‑то третьему, невидимому. И, не ожидая ответа, продолжал: — Шамбеллан, экюйе, привратник у главных ворот нужны или нет? Кто будет закупать провизию без депансье? Что станет с кухней без метра гё? А вся эта мразь — дозорщики, посыльные, псари? Могу я без них обойтись?!.