Выбор пал на прекраснейшую из жен, юную смуглянку Нуруннигару. И со всей былою страстью султан ее обнял и уж не мог сдержать сердца, которое рвалось в груди, как в первую любовь.
И почувствовал Али-Гассан, как ударился он точно бы в мешок мягкий и что-то горячее обдало его и всего стеснило, дышать нечем, и до того неудобно, сжимает, вот обалдеет — и вспомнил он о последнем третьем желании своем, которое не мог сказать Гению и, собрав последние силы, уж захлебываясь, прошептал, как утопающий хватаясь за соломинку.
— О, великий и всемогущий Гений, хочу быть Али-Гассаном!
И сию же минуту очутился в своей комнатенке.
И что такое сталось, не узнать Али-Гассана: какая у него лавка, какие сладкие свежие финики, какой богатый выбор, и сам какой приманщик — не хочешь, купишь.
Торговля с каждым днем шла в гору, и в короткий срок сделался Али-Гассан купцом богатым, но и богатый не обзавелся домом, а жил одиноко, как и раньше, без жены — без жен, о которых мечтал когда-то с такой огненной волшебной страстью.
1909 г.
Ё
Тибетский сказ*
Посвящаю С.П. Ремизовой-Довгелло
Созвал Бог всех зверей…*
Созвал Бог всех зверей полевых, луговых и дубравных, — и слонов и крокодилов, поставил перед ними миску, а в миску положил Божью сладкую пищу — разум:
— Разделите, звери, кушанье себе поровну.
Ну, звери и стали подходить к миске — кто рогом приноравливается, кто клыком метит: всякому ухватить лестно Божью сладкую пищу.
— Стойте, куда прёте! — прикрикнул на зверей заяц, — мы не все в сборе: человека нет с нами. Станет он после пенять, станет Богу выговаривать, не оберемся беды!
— Да где же он? — приостановились звери.
— Где? Да тут за пригоркой.
— А ты зови его, мы подождем.
Заяц побежал и за пригоркой нашел человека.
— Слушай, Кузьмич, Бог дал нам, зверям, кушанье, этакую мисищу с разумом! — велел разделить поровну. Все наши сошлись на угощение, уж метили заняться едой, да я остановил. Иди ты скорей в наше сборище, да не мешкай, выдь ты на середку да прямо за миску: «А, мол, моя доля осталась!» — да один все и приканчивай, а как съешь миску мне, Кузьмич. Понимаешь?
— Ладно.
И пошел человек за зайцем на звериное сборище управляться с Божьей сладкой пищей — разумом.
И как научил его заяц, так все и сделал: вышел он на середку, ухватился за миску:
— А! моя доля!
Да всю и съел, а миску зайцу.
Заяц облизал миску.
Тут только и опомнились звери.
— Что за безобразие! — роптали звери.
А тигр-зверь пуще всех.
— Бог дал нам кушанье, — кричал тигр, не унимался, — велел разделить поровну, а оно двоим досталось. Так этого оставить не годится. И уж если на то пошло, пускай всякий год родится у меня по девяти детенышей и пускай поедают они зайчат и ребятишек.
Как заяц услышал про зайчат-то, насмерть перепугался, да из сборища скок от зверей в поле и там под колючку.
Известно, какая у зайца защита: ни клыка, ни рога, ни шипа, а под колючкой и заяц — ёж.
Ну, а звери погомонили, погомонили и стали расходиться: кто в поле, кто в луга, кто в дубраву, слоны к слонам, крокодилы к крокодилам.
Пошел и тигр.
Идет тигр полем, твердит молитву:
— Господи, пусть всякий год у меня родится по девяти детенышей: пожирают и поедают. Господи, пусть всякий год у меня родится по девяти детенышей: пожирают и поедают!
И так это ловко выговаривает, вот-вот от слова и станется: услышит Бог тигрову молитву и пойдут рождаться у тигра по девяти детенышей ежегодно, беда!
Поравнялся тигр с колючкой.
— Господи, пусть всякий год у меня родится по девяти детенышей: пожирают и поедают!
А заяц со страху не выдержал да перед самым носом и выпрыгнул.
Тигр вздрогнул — из памяти все и вышибло.
— Чего ты тут делаешь? — крикнул тигр на зайца.
— Я ничего, Еронимыч, очень страшно. Как ты сказал, твои детеныши будут поедать моих зайчат, я и выскочил. Я тебя боюсь, Еронимыч!
— Постой, о чем это я молился-то, дай Бог памяти?
— А ты твердил, — сказал заяц, — «Го-осподи, пусть через каждые девять лет родится у меня по одному и единому детенышу!»
— Ах, да! Ну, спасибо.
И пошел тигр от колючки.
— Господи, пусть через каждые девять лет родится у меня по одному и единому детенышу! — твердил тигр молитву.
И так это ловко выговаривал, вот-вот от слова и станется: Бог услышит молитву, и будет у тигра через каждые девять лет рождаться по одному и единому детенышу.
Да так оно и будет.
А заяц бежал по полю, усищами усатый пошевеливал: эка, ловко от тигра отбоярился, все-то нынче целы останутся, — и ребятишки голопузые и зайчата любезные.
Овца жила тихо-смирно…*
Овца жила тихо-смирно и был у овцы ягненок. Как-то сидит овца под окошком и тут же ягненочек ее трется. И случился такой грех — мимо проходил Волк Волкович.
Увидала овца волка, — затряслись поджилки, и уж с места не может подняться, сидит и дрожит.
А бежал заяц, видит ни жива, ни мертва овца, а никого нет, приостановился.
— Что такое?
— Ой, Иваныч, смерть пришла!
— Какая такая смерть?
— Волк прошел, Волкович: не миновать, съест.
— Ну, вот еще! Я тебя выручу.
— Выручи, Иваныч!
— Ладно.
Заяц сел на овцу и поехал, а ягненок сзади бежит. Куда едет заяц, овца ничего не знает, а спросить боится, так и везет зайца.
Выехали на большую дорогу, — там была покинутая стоянка, валялись всякие отбросы.
Заяц увидел лоскуток войлока, велел поднять ягненку. Красная тряпочка валялась, и красную тряпочку поднял ягненок. А потом красный ярлычок от чайной обертки велел ягненку подобрать заяц.
Тут заяц повернул овцу с дороги и поехали тропкой, и доехали до самой до норы волчиной.
Волк высунулся из норы: что за чудеса?
А заяц и говорит ягненку толстым голосом:
— Постели белый ковер!
Ягненок постелил войлок.
— Покрой красным сукном!
Ягненок разостлал тряпочку.
Заяц слез с овцы и стал на красную тряпочку, как на орлеца.
— Подай царский указ!
Ягненок подал красный чайный ярлычок.
Заяц взял ярлычок в лапку.
— От царя обезьяньего Асыки велено от всякого рода зверя доставить по сто шкур. От волков доставлено девяносто девять шкуров, одной шкурки нет.
Заяц остановился, будто передохнуть.
А волк хвост поджал: одной шкуры нет! не за ним ли черед? — да бежать —
Да бежать без оглядки.
Бежит волк —
Навстречу лиса.
— Куда это тебя несет, серый?
— Ой, смерть пришла.
— Какая такая смерть?
— Заяц царский указ привез: обезьяний царь мою шкуру требует.
— Не может быть!
— Ну, вот еще, сам видел: указ с печатью.
— Нашел дурака, а ты и веришь? Пойдем, я этого займищу на чистую воду выведу.
Волк уперся:
— Да ты убежишь, Лисавна, меня и сцапают!
— Да зачем бежать-то?
— А затем и бежать, давай схвостимся, а то иди одна.
Лиса согласилась: привязала свои хвост к хвосту волчиному. Волк подергал, крепко ли? Крепко.
И побежали волк да лиса выводить заяца на чистую воду.
И благополучно добежали до норы волчиной.
Сидит заяц на красной тряпочке, как на орлеце, в лапках красный чайный ярлычок.
— От царя обезьяньего Асыки велено доставить сто лисичьиных шкур. Доставлено девяносто девять шкуров, одной шкурки нет.