Лисица как услышала — и! куда прыть! — да драла и волка за собой.

Волк прытче, лисе не угнаться.

Бежали, бежали, упала лиса.

Уж мордочкой назад тащится, бок трется о камни, вся шкура слезла.

Волк оглянулся.

— Бессовестная, еще и шубу снимает! И погнал в гору. А когда добрались они до самой верхушки, мертвая лиса скалила зубы.

— Мучаешься, стараешься, а у вас одни смешки!

Волк едва дух переводил, пенял лисе.

Жила-была старуха…^*

Жила-была старуха и был у нее сын. Бедно они жили: земли — сколько под ногтем и все тут. И повадился на их поле заяц: бегает усатый, хлеб травит.

Дозналась старуха.

— Самим есть нечего, а тут еще… уж я тебя! — точила на зайца зуб старуха.

У соседа росла в саду старая вишня, пошла старуха к соседу за вишневым клеем.

Дал ей сосед клею, сварила старуха да с горяченьким прямо на поле.

А лежал на поле камушек, на этом камушке любил отдыхать заяц: наестся и рассядется, усами поводит от удовольствия. Старуха давно заприметила, взяла да этот заячий камушек клеем и вымазала.

Прибежал в поле заяц, наелся, насытился и на камушек, сидит облизывается. А старуха и идет, и — прямо на него. Он туда-сюда, оторваться-то не может: хвостишком при-липнул!

Ухватила старуха зайца за уши — попался! — и потащила.

— Изведу ж тебя, будешь ты у меня хлеб таскать, проклятущий!

А заяц и говорит старухе:

— Тебе меня, бабушка, никак не извести! А уж если приспичило, так я тебе сам про мою смерть скажу: ты меня, бабушка, посади в горшок, оберни горшок рогожкой, да с горки в пропасть и грохни, — тут мне и смерть приключится.

Посадила старуха зайца в горшок, обернула горшок рогожкой, полезла на горку — горка тут же за полем, — вскарабкалась на горку да и ухнула горшок в пропасть.

Горшок хрястнул и вдребезги, — слава тебе, Господи! — а заяц скок и убежал.

И дня не прошло, заяц опять к старухе — опять хлеб травит. Не верит глазам старуха: он! — жив, проклятущий!

— Ну, постой же! — еще пуще заточила на зайца зуб старуха.

Опять пошла к соседу за клеем, сварила клею да с горяченьким прямо на поле к тому самому любимому камушку, вымазала камушек клеем.

— Уж не спущу!

Зашла за кустик и притаилась.

А зайцу и в голову такое не приходит, чтобы опять на него с клеем, — наелся, насытился и на камушек, сел на камушек и — попался.

— Не спущу! — ухватила старуха зайца за уши, — не спущу! — и потащила.

— Бабушка, не губи!

— И не говори, не спущу! — тащит старая зайца и уж не знает, чем бы его: и насолил он ей вот как, да и обманул опять же.

— Бабушка, я тебе пригожусь!

— Обманул ты меня, обманщик, не верю! — тащит зайца старуха, не придумает, чем бы его: ли задавить, ли живьем закопать?

— Бабушка, чего твоей душе хочется, все для тебя сделаю, не губи!

— А чего ты для меня сделаешь?

— Все.

Приостановилась передохнуть старуха.

— В бедности мы живем.

— Знаю.

— Есть у меня сын.

— Знаю.

— Жени ты моего сына!

— Это можно: у соседнего царя три дочери царевны, на младшей царевне его женить и можно.

— Жени, сделай милость, — обрадовалась старуха, — а ты не обманешь?

— Ну, вот еще! Раз сказал, — сделаю.

— Постарайся, пожалуйста! Старуха выпустила зайца.

Заяц чихал, лапкой поглаживал уши. Позвала старуха сына, рассказала ему посул заячий. Что ж, сын не прочь жениться на царевне. И сейчас же в дорогу.

— А как тебя величать, Иваныч?

— Ё, — сказал заяц, — так и зовите: Ё.

— Ну и с Богом! Идите!

И пошел заяц со старухиным сыном к царю по царевну — будет старухин сын сам царевич.

Идут они путем-дорогой, заяц да сын старухин, а навстречу им на коне какой-то верхом скачет — одет богато и конь под ним добрый.

— Куда, добрый человек, путь держишь? — остановил заяц.

— В Загорье, в монастырь, по обету.

— А мы как раз оттуда. Только ты чего ж это так?

— А чего?

— Да уж больно нарядно, и на коне!

— А разве нельзя?

— И думать нечего: ни верхом, ни в одежде в монастырь нипочем не пустят, только и можно — пеш да наг. Оставь свое платье и коня, тут пройтись недалеко.

Тот зайцу и поверил: слез с коня, разделся.

— Мы постережем, не беспокойся! — сказал заяц, — иди вон по той дорожке, прямехонько в монастырь выйдешь.

А в том монастыре в Загорье как раз о ту пору чудил один, под видом блаженного, проходимец, монашки догадались да кто чем, тот и убежал из монастыря голый.

Монашки, как завидели голыша, на того блаженного и подумали: возвращается! — окружили его и давай лупить.

А заяц, как только скрылся с глаз несчастный, нарядил в его богатое платье старухина сына, посадил на коня и прощай.

Путь им лежал мимо часовни, там у святого камня понавешено было много всяких холстов и лоскутки шелковые — приношения богомольцев.

Зашли приятели в часовню, постояли, оглядели камень. Заяц, какие лоскутки похуже, в сапог сунул к старухину сыну, а понаряднее себе за пазуху.

Сел старухин сын на коня и дальше. Целую ночь провели в дороге, а наутро в соседнее царство поспели, и прямо к царскому дворцу.

Остановили часовые:

— Кто и откуда?

Ну, тут заяц не задумался: старухин сын — богатый царевич, а явились они к царю по невесту.

— У царевича в его царстве, — рассказывал заяц, — такое дело случилось, — мор: родители его, царь с царицей, и весь народ перемерли без остатка и остался во всем царстве один царевич и все с ним богатство. Хочет царевич посватать младшую царевну.

Часовые к царю. Зовет царь к себе. Выслушал царь зайца и отправил к царевнам: пускай познакомятся.

Пошел заяц со старухиным сыном к царевнам. И завели там игру в перегонки — кто кого обгонит?

Старухин сын побежал и запнулся — сапог соскочил. Заяц к сапогу, вытащил из сапога шелковые лоскутки.

— Экая дрянь! — швырнул лоскутки прочь, а на их место, будто стельки, из-за пазухи другие нарядные вынул да царевичу в сапог.

Как увидели царевны, какие шелка царевич в сапогах носит, все три сразу и захотели за такого богача замуж выйти.

Тут заяц игру кончил и к царю.

А уж до царя дошел слух, царь рад-радехонек.

— Берите царевну, благословляю!

А заяц и говорит:

— У жениха на родине ни души не осталось, мором все перемерли, некому и за невестой приехать. Уж вы сами, как-нибудь привезите ее.

Царь согласился: раз ни души не осталось, чего ж разговаривать? — и снарядили за невестой свиту.

— Я с женихом вперед поеду, — сказал заяц, — буду волочить по земле веревку, а они пускай по следу за нами едут.

А жил на земле того царя Сембо, а попросту черт, пускал поветрия и жил очень богато, людям-то невдомек, а зайцу все известно. К нему-то в его палату чертячью заяц и направил.

Увидел их черт.

— Как вы смели войти? вон! пока живы! — раскричался.

А заяц:

— Потише! Мы не просто к вам, а по делу: пришли предупредить. Пронюхал про ваши дела царь и послал войско: велено вас изловить и предать злой смерти. Прячьтесь скорее, а не то все равно убьют. Не верите? Посмотрите!

Черт к окну: и правда, по полю скачут, — народу! — невесть сколько. А это была царская свита, — везли невесту.

— А куда ж я денусь-то? — оторопел черт.

— Да вот сюда! — заяц показал черту на котел.

Черт послушал да в котел.

Заяц взял крышку, крышкой его и закрыл, а сам под котлом развел огонек.

Стал огонек в огонь разгораться, стало в котле припекать.

Черту жарко, — куда жарко! — жжет.

— Ой, ой, больно!

— Тише! — останавливает заяц, — услышат, откроют, убьют ни за что! Потерпите! — а сам и еще огня прибавил.