Тетя Тойбе очень страдала от этого. К моменту свадьбы она, дочь билгорайского раввина, невеста сына реб Ицхока из Горшкова, была весьма уважаема в городе. Но из-за чудачеств мужа она скоро опустилась.

Кроме того, дядя Мендл имел предрасположенность к чахотке, которую он передал своим детям. Ею заболел старший сын. Ноте — возможно, разгоряченный, — выпил холодную воду.

Тете Тойбе оставалось только плакать. Заброшенная в маленьком Горшкове, достаточно наивная, она ограничила себя молитвой.

Однажды наша дверь отворилась, и вошел дядя Мендл с Ноте. Оба были хорошо одеты: это входило в правила дяди Мендла — для Субботы и поездок существовала праздничная одежда. Хватит того, что ходишь в отрепьях в Горшкове в будни. Дядя Мендл привез сына к доктору.

Этот незнакомый мне дядя внимательно оглядел меня и спросил:

— Ты учишься?

— Да.

— Ну, Торой сыт не будешь, — заметил он саркастически.

У него был острый язык коцкского хасида.

Папа радушно принял шурина, мама же была сердита на него, но не показывала этого. Ноте, высокий, широкоплечий, в новой модной одежде, с никелированными часами, выглядел завидным женихом.

— Что нового в Горшкове? — спросила мама.

— Там никогда ничего нового не бывает, — ответил дядя.

— Как Тойбе?

— Тойбе как Тойбе.

— А остальные дети?

— Они в Горшкове! Чего еще?

Он выразил удивление по поводу того, что в Варшаве почти невозможно перейти улицу. Все в отчаянной спешке куда-то бегут и почему-то галдят. Такая суета!

Специалист, к которому дядя Мендл повел сына, назначил ему три столовые ложки коньяка в день.

Многие предлагали свои советы. Одни говорили, что жизнь Ноте можно спасти, если повезти его в Отвоцк — нигде нет такого воздуха, как там, даже в Горшкове, окруженном сосновыми лесами. А один знающий человек рассказал, что его чахоточный родственник по рекомендации врача и с разрешения раввина ел свинину, разрешение было получено, поскольку речь шла о жизни и смерти. Говорили еще о человеке, у которого вместо больных легких впоследствии выросли новые… Кажется, доктор не велел Ноте жениться.

Для меня визит дяди явился событием. Мама задержала его допоздна, расспрашивая о знакомых. Дядя отвечал кратко.

— Он? Его дом сгорел дотла. Очень нуждается. Этот? Умер.

— Как? Когда?

— Это имеет значение?

Перед уходом дядя дал мне немного денег, но оставил нас расстроенными. Вскоре мы узнали, что Ноте умер.

Сестра Ноте живет теперь в Америке, богатая. Ее сын, офицер, погиб в войне с Японией.

В другой раз приехал дядя Эли, на самом деле двоюродный брат, но поскольку мы с его сыном Мойше были почти ровесники, я звал его дядей. Отца Эли (его тоже звали Мойше), первого мужа тети Сары, считали цадиком, который мог разговаривать с Богом. Погруженный в Тору и возвышенные мысли, он обычно молчал. После его смерти тетя Сара осталась с тремя детьми и вышла замуж за Исроэла, торговца зерном.

У высокого, белокурого, благообразного, похожего на раввина дяди Эли был желтый цвет лица, отдававший восточной теплотой, словно Билгорай находился в Святой земле. Он носил две капоты, одна поверх другой. Жена его была из Ровно.

Мама спросила об их сыне Мойше, бывшем на год-два старше меня.

— Он учится и помогает в лавке.

— В лавке? В его годы?

— Он хорошо говорит и пишет по-польски.

Взглянув на меня с упреком, мама продолжала спрашивать.

— У него есть учитель?

— Да, но он учится сам и даже в арифметике преуспевает.

На сей раз мама даже не посмотрела в мою сторону, но лоб выражал достаточно.

— Что нового в нашем мире? — она имела в виду дом дедушки и раввинский суд в Билгорае.

Эли был неразговорчив, и маме приходилось я путь из него слова..

Дядя Йосеф и дядя Иче рассорились. Тетя Рохл, жена дяди Иче, дочь раввина Ишаи Раховера, известного автора респонсов, не ладит со своей золовкой Сарой Чиж, женой дяди Йосефа. Дело в том, что бабушка оказывает больше внимания своему младшему сыну, Иче, кормит его марципанами и жареными голубями. Более того, вот уже двадцать лет семья дяди Иче, он сам, его жена и двое сыновей, живут у дедушки, и дядя Йосеф сходит с ума от зависти. При этом тетя Рохл, вместо того, чтобы с почтением и благодарностью относиться к бабушке, держится нагло и отпускает по ее адресу шуточки. Все настроены враждебно друг к другу.

Недавно власти Билгорая потребовали от евреев города выбрать себе казенного раввина, знающего русский язык (дедушка-то не знал). Рассматривалась кандидатура Иче, но Йосеф, помощник раввина, выступил против него. Тем временем появился человек со стороны, Каминер, предложивший себя на должность раввина. Это вызвало немалый шум. Турискские хасиды поддерживали дядю Иче, горлицкие — Каминера, человека, как они утверждали, ученого. Сам Каминер или его сторонники послали в Люблин губернатору письмо против дяди Иче. Дедушка заперся в своем кабинете, отстранился от всего, читал священные книги и пил ежедневную порцию наливки. Волосы у него совсем поседели, и он походил на ангела Божьего. Мама, признавая вечную истину, качала головой и бледнела.

— Надеюсь, все кончится хорошо!

Она знала, что любой, кто попытается восстать против дедушки, играет с огнем. Любой, кто говорит с ним свысока, наверняка будет наказан. За ним стоит Небо. Пусть остерегаются!

— Боже, прости дураков! — говорила мама.

Но она была и против Иче, потому что он мог добиться от бабушки чего угодно. А что до Рохеле — подумаешь, дочь Ишаи Раховера! Он был благочестивым и ученым евреем, но отнюдь не гением. Что гениального — каждый год публиковать том для женщин на идише? Обыкновенный любитель, разумеется, никакого сравнения с дедушкой. Когда Иче был у своего тестя в Рахове, испоминала мама, ему в супе подали крутые яйца! Что за местечковый обычай! Хуже того, мать Рохл настаивала на том, чтобы Иче мыл руки прямо перед тем, как она вынет халы из печи! Ишая Раховер просто-напросто провинциальный раввинчик из глуши, где обычаи сохранились со времен короля Собесского.

Я слушал зачарованно. Мое воображение уносило меня в Томашов и Рахов, к моим далеким родственникам, ожившим в рассказах мамы.

В нашем доме всегда говорили о душах покойников, которые вселялись в живых людей и зверей, о домовых, подвалах, где таились демоны. Папа говорил о них, во-первых, потому, что это представлялось ему интересным, во-вторых, чтобы дети в большом городе не сбились с пути — они ходят куда угодно, все видят, читают светские книги. Время от времени необходимо напоминать им, что мир все еще находится во власти таинственных сил.

Однажды, мне было тогда восемь лет, он рассказал нам историю, вычитанную им в одной священной книге. Если не ошибаюсь, автором книги был рабби Элиёу Грейдикер или другой грейдикский раввин. Там рассказывалось о девушке, одержимой четырьмя демонами. Можно было видеть, как они ползали по ее внутренностям, раздували ее живот, переходили из одной части тела в другую, скользили в ногах. Грейдикский раввин изгонял злыx духов, дуя в бараний рог, произнося заклинания, окуривая девушку волшебными травами.

Папа, рассказывая подобные истории, очень волновался и говорил:

— Что, грейдикский раввин был, упаси Бог, лжец? И все раввины, цадики и мудрецы лгут, одни только атеисты говорят правду? Горе нам! Как можно быть таким слепым?

Вдруг открылась дверь, вошла женщина с корзиной, в которой лежали два гуся. Вид у гостьи был испуганный. Парик сбит набок, она нервно улыбалась.

Папа никогда не смотрел на посторонних женщин, это, как известно, не рекомендуется еврейским законом. Но мама и мы, дети, сразу поняли, что женщина чем-то очень взволнована.

— Ребе, у меня к вам очень необычное дело, — обратилась она к отцу.

— Какое дело? — спросил папа.

— Дело, связанное с этими гусями.

— Ну и что с гусями?

— Дорогой ребе! Гуси зарезаны по закону. Я отрезала им головы, вынула внутренности, печень, нее другие потроха, но гуси продолжают кричать, да так жалобно…