Мама старела, худела, все больше становилась похожа на бабку, и когда они вместе сидели, курили, казались сестрами, а не матерью с дочерью. Бабка к нам заходила.

А дед, как съехал от нас, никогда не заглядывал.

Я часто бывал на Чистых прудах. Дед работал в историческом флотском отделе, носил погоны капитана первого ранга, очень сетовал, что не часто приходится выезжать на флоты, говорил, что, как только выйдет на пенсию, поселится в одном из портовых городов - в Таллине или в Севастополе.

- Поломали мне флотскую жизнь, - огорчался он, - представляешь, сколько отняли плаваний, Юрище?

В чистенькой комнатке с огромным полуовальным окном было полно реликвий Конармии и флотской службы:

бабка бережно сохранила фотографии кораблей, групповые портреты матросов и командиров. Лихой моряк в бушлате и бескозырке верхом на лошади - дед в гражданскую. Портреты вихрастых конников, все с надписями:

"Варваре", "Варваре Корнеевне", "Пулеметчице Варе", "Соратнику по Первой Конной" и фотографии Буденного и Оки Ивановича Городовикова, коротенького и грозного, со смоляными усами. И фотографии самой бабки возле огнедышащей кобылки Маруси или норовистого Черныша.

Над аккуратно прибранной кроватью висели конноармейский бабкин клинок и дедова матросская бескозырка с георгиевской, давно выцветшей ленточкой. А на полочке аккуратно были расставлены книги, среди них дареные, с надписями, которыми бабка и дед дорожили.

Меня всегда принимали с радостью, угощали крепким душистым чаем, и дед каждый раз спрашивал, как дела в школе и не изменил ли я своего решения. Я отвечал, что мечтаю попасть в военно-морское училище и мечте своей не изменю никогда. Большое, словно загримированное морщинами лицо деда все прояснялось:

- Слышишь, Варюша?

- Слышу, - отвечала бабка, доставая из шкафчика малиновое варенье.

Над столом загоралась лампа под шелковым абажуром, становилось уютно, забегала, с коньками в руках, соседка моих стариков Ниночка, девушка с быстрыми глазками, розовощекая, в белом свитере и в белой вязаной шапочке, похожая на белочку.

- Не надо ли вам чего в магазине, Варвара Корнеевна? Буду возвращаться с катка - забегу.

Она вскидывала на меня глазки из-под пушистых ресниц:

- А вы, Юра, разве на коньках не катаетесь?

И исчезала так же внезапно, как и появлялась. Бабка ворчала:

- В наше время так за кавалерами не охотились.

На что дед отвечал рассудительно:

- Кавалеры-то нынче в цене.

Мне удивительно было слышать, что меня причисляют к категории "кавалеров". Но стоило взглянуть в зеркало, чтобы убедиться, что я уже из подростка стал юношей.

К девушкам я оставался почти равнодушен. Вспоминались черные мачты рыбачьих судов в багровом и страшном закате и зеленое с белыми гребнями море, которыми мы любовались с Лэа.

- Что ты задумался? - спросил как-то дед после посещения Ниночки. Девчушка она не балованная, только ветер в мозгах. Сегодня один, а завтра другой. То ли дело, бывало, любовь - что выстрел, что гранаты разрыв. Бабах - и на всю жизнь, как у нас с Варварой ("Скажешь тоже", откликнулась ласково бабка). Боевое товарищество скрепляло - смерти в глаза глядели, за руки взявшись... Не скажу, что теперь молодежь не та. Есть среди молодых люди крепкие. А есть и так - мелкота...

Однажды пришел я к ним невзначай - и напоролся на целое общество.

- А-а, заходи, Юрище, у нас тут землячество балтийцев собралось. Внучонок мой, тоже в моряки метит, прошу его жаловать.

В комнате было зверски накурено. Дед дымил трубкой.

Бабка подливала в стаканы рубиново-фиолетовый чай.

На столе стоял армянский коньяк. Несколько моряков, пожилых и в больших чинах, вспоминали, как воевали на Балтике, как уходили с островов.

- А помнишь, Варсанофий, - басил востроносый седой капитан первого ранга, - как нас с тобой, когда мы на "Смелом" с острова шли, вызволил тощий рыжий эстонец, капитан шхуны? Я его встретил недавно. Он, как и ты, за безгрешность свою лет десять провел в местах отдаленных... На траулере в Атлантику снова ходит за килькой. Домой к себе свел, угощал килькой собственного засола. Не засол, а мечта! Жену представил и дочь. Когда взяли его - девчушкой была, а вернулся - невеста...

Он заговорил о тех кругах дантова ада, которые пришлось пройти морякам, уходившим из Таллина, о боях у ворот древнего города, среди отцветавших садов. Когда коньяк и чай были выпиты, трубки выкурены и гости собирались расходиться, я подошел к капитану первого ранга и робко спросил:

- А вы не помните, как звали ту девушку... дочку капитана-эстонца, у которого вы были в гостях?

- А бог ее знает, молодой человек, не то Елена, а моможет быть, Элли... А вам зачем?

Он попрощался и стал натягивать старенькую шинель.

Распрощался и я. Чистые пруды заметало поземкой.

В снежной пелене светились огоньки. Я шел к метро, и снег залеплял мне лицо.

- Лэа, Лэа, - думал я горестно, - простишь ли ты мое малодушие?

После возвращения деда я изменил к отцу свое отношение. Он говорил во вред деду - это меня поразило.

Я присматривался к нему и стал замечать то, чего не замечал раньше. Как униженно говорит он с начальником "почтового ящика"! И как независимо - со знакомыми, которые по положению стоят не ниже его! А какой величественный вид он принимает с подчиненными, учениками, со всеми, кто питает уважение к званию "профессор", "орденоносец"! Меня раздражало самодовольство его, его непроизвольное хвастовство, его желание, чтобы ему кадили и угождали, говорили о его незаменимости, о том, что он открыл новую эру в науке. Я не хотел походить на него. Я хотел быть похожим на деда, на бабку, на мать скромную, неприметную, никогда не кичившуюся положением мужа!

Еще один, и последний, разговор о моем будущем произошел у меня с отцом.

- Да понимаешь ли ты,болван, - говорил отец с раздражением, - что свою судьбу можно планировать, лишь имея перед собой перспективу? Космос, физика, кибернетика... вот где будущее. Флот абсолютно бесперспективен.

Большие корабли режут на части и сдают на лом. Мелкие устарели и доживают свой век. Недаром в морских училищах с каждым годом увеличивается недобор слушателей. Я уже навел справки. Никто не хочет губить свою жизнь. Проучиться несколько лет, а потом очутиться с дипломом на улице?

Я стоял на своем. Отец чувствовал, что меня сломить трудно. Если бы он смог, он бы выдрал меня.

Но случилось большое несчастье. Отца увезли в больницу прямо из "почтового ящика". Мы пришли к нему с матерью. Отец знал, что умирает.

Смерть есть смерть, и когда она подступает к человеку вплотную, он или начинает отчаянно сопротивляться, или пресмыкается перед нею, прося подождать, дать отсрочку на день, на час или даже на десять минут. И отец, в отличие от твердокаменного героя фильма "Девять дней одного года" (что прогнал жену: "попрощаться успеем, сначала закончу дела"), горько рыдая, прижал голову к груди матери. Он жадно цеплялся за жизнь. Он захлебывался от слез.

Я тоже разревелся. Мать была словно мертвая.

Нам не позволили долго оставаться в палате. Отец умолял: "Пусть посидят, ведь в последний же раз!"

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Дед мне очень помог перед поступлением в училище.

Он знакомил меня с основами морских наук, пичкал историей. В его рассказах, как живые, вставали великие флотоводцы и герои Красного флота. Дед не верил в умирание флота. Он говорил, что флоту суждено жить. Пока моря пересекают морские границы, в нашей стране всегда найдется много приверженцев моря, готовых беззаветно служить ему. Дед не верил и в то, что в наш космический век весь флот уйдет под воду. Если вырастет атомный подводный флот, утверждал он сердито, то, чтобы бороться с ним, должен существовать и надводный. Корабли будут стремительные, оружие - самое совершенное.