— Вы думаете? — спросила Лелечка.

— Полагаю.

— А может быть, вы ошибаетесь?

— Конечно, могу и ошибаться, но мне кажется, что нет.

— Что же, он сам вам это говорил? ведь вы, кажется, были у них?

— Если бы он сам мне говорил, тогда бы, пожалуй, у меня было меньше уверенности.

— Что же, вы, как называется, чувствуете, что он стал ко мне равнодушен?

— Да, если хочешь, чувствую. И именно почему-то я думаю, что не ошибаюсь.

Елена Александровна походила по комнате и вдруг ни с того ни с сего спросила:

— А Дмитрий Алексеевич Лаврентьев будет этот год жить в своем имении, вы не знаете?

— Не знаю, вероятно, будет… еще не приехал. Помолчав некоторое время, Елена Александровна добавила беззаботно и как бы небрежно:

— Относительно Лаврика все, конечно, вздор. Мне решительно все равно, будет он у вас или нет; всегда от самой себя зависит поставить себя так, как хочешь. Я вас уверяю, что никакой неприятности не произойдет, которая вам, как хозяйке, могла бы быть нежелательна…

Ираида Львовна зорко посмотрела на молодую женщину и добавила тихо:

— Об одном прошу тебя, не заводи нарочно каких-нибудь историй; достаточно тех, которые приходят сами.

— Зачем же я буду их заводить? что же, вы меня считаете за Полину Аркадьевну?

— Избави Боже! за Полину Аркадьевну я тебя не считаю, но какие-то общие зайчики у вас бегают в голове.

— У всякого есть свой заяц в голове, — ответила Елена Александровна, как будто для того, чтобы в этом разговоре последнее слово осталось за ней, и вышла из комнаты.

Обыкновенно про неприятные события говорится, что они не ходят в одиночку, а всегда целой компанией, так что на этом предмете составлена даже поговорка: «Пришла беда, отворяй ворота», но иногда и безразличные явления валятся как-то целой кучей. Так, например, не поспела Ираида с Царевскими приехать в «Затоны», как на следующий день туда же перебрались Пекарские, через два дня в окрестностях объявился Дмитрий Лаврентьев, а еще дня через три сельская бричка привезла на смоленские холмы высокого иностранца, в котором все без труда узнали бы мистера Стока, — так что для комплекта не хватало только Зои Михайловны, Полининых мальчишек да хулигана Кольки, Лелечкиного брата. Последний вообще куда-то провалился, и об нем не было ни слуху ни духу. Недостающих персонажей, конечно, могло заменить семейство Полаузовых, отдельные члены которого притом уже успели завязать некоторые сношения, если не со всеми нашими героями, то во всяком случае с Полиной Аркадьевной, как дамой наиболее доступной. Впрочем, о приезде Дмитрия Алексеевича, равно как и мистера Стока, никто из обитателей Затонов еще не знал, так что для них было до некоторой степени новостью, когда однажды, сидя всем обществом на террасе у Полаузовых и видя подъезжавшего хозяина, они на вопрос «Где он пропадал?» получили ответ, что он был у г. Лаврентьева. Ираида Львовна переглянулась с братом, а Полина воскликнула:

— Дмитрия Алексеевича?

— Так точно, — отвечал Полаузов, сдерживая лошадь.

— Да разве вы с ним знакомы?

— Особенного знакомства не водим; я ездил по делам…

— Вот интересно-то!

— Вы уж слишком многим интересуетесь, Полина Аркадьевна!

— Ну, так что же, нельзя же быть всем философами. Я сама сознаюсь, что, может быть, я слишком отзывчива. Но я вовсе не считаю это недостатком.

— Помилуйте, Полина Аркадьевна, при чем же тут ваша отзывчивость? — спросила Соня.

— По-моему, просто Панкратий Семенович завидует и ревнует, что кроме него у нас появится еще кавалер. Ведь до сих пор у нас был прямо женский монастырь, так что Панкратий Семенович с успехом мог цитировать русскую песню: «Восемь девок один я!» А теперь вам нужно немного посбавить спеси, у нас домашних трое мужчин, да еще каких: молодец к молодцу! — и Полина Аркадьевна указала рукой на Леонида Львовича и Пекарских.

Она говорила беззаботно и даже кокетливо, вдруг почему-то найдя, что в деревне, особенно с Полаузовыми, такой тон — самый подходящий. Конечно, она часто сбивалась с этого тона и начинала нести самый городской вздор о том, что она лесная сказка, но уж и то, что она додумалась, что каждому месту свойственно подходящее обращение, нельзя было не счесть за известный прогресс. К прогрессу нужно было отнести и то обстоятельство, что Полина Аркадьевна иногда бывала обута, а именно — свое босоножие она ограничила только домом и домашним садом, а на более далекие расстояния надевала легкие сандалии. Елена Александровна действительно сдержала свое слово, никаких историй с Лавриком не заводила, даже мало с ним разговаривала, что делать было тем удобнее, что Лаврик все время проводил или со своим дядей, или готовясь к экзаменам, которые он решил держать осенью. Ираида Львовна как будто успокоилась на этот счет, придавая внешней ровности Елены Александровны, может быть, большее значение, чем следовало бы. Конечно, от более наблюдательного человека не ускользнула бы какая-то недовольная тревога в Лелечкином обращении, а также та подробность, что с новым приливом сердечности она предалась дружбе с Полиной Аркадьевной и непрерывным шушуканьям с нею, что делать было тем удобнее, что обеим дамам отвели одну комнату по их собственному желанию. Остальные гости сохраняли несколько подозрительное спокойствие. Елена Александровна Полаузовых видела не в первый раз и держалась больше Софии Семеновны, не затевая никакого кокетства или флирта с ее братом. Соня же Полаузова была с ней, как со всеми, холодновато-ровна и спокойно радушна, не аффектируя никакой особенной дружбы. Увидя, что завязался общий разговор, Елена Александровна взяла Полину под руку и незаметно вышла в сад, где трава блестела желтою зеленью после недавнего дождя.

— Полина! он приехал… как-то я с ним встречусь?

— Разве ты думаешь, что вам придется встретиться?

— Конечно, думаю… как же иначе?

— Но ведь в Петербурге же вы не встречались?

— Нет. Но ведь я должна с ним объясниться!

— Конечно, конечно… притом, в деревне это так нетрудно сделать.

Лелечка остановилась, вздохнула и, положа руку на Полинино плечо, заговорила:

— Милая Полина! Теперь я могу признаться, что прежде я не верила, что ты меня понимаешь, считала это одними словами, но теперь, действительно, вижу, что никто, как ты, меня не поймет. И вот я тебе скажу, что эти несколько недель, последние, что я провела в городе, были так убийственно пусты, что мне показались за год. Будто целый год я никого не видала, ничего не чувствовала, не жила… Мне кажется, — еще несколько дней, и я бы не выдержала! И сегодня это известие о том, что Лаврентьев приехал, о том, что он здесь, на меня подействовало, как звук трубы, как новое обещание жизни… Пускай полной огорчений, полной страданий, но все-таки — жизни!

— Да, мы должны жить! Мы должны испытывать радость, горе и всегда, всегда любить! — восторженно подтвердила ей Полина.

Елена Александровна смотрела за мокрую лужайку, где по другой дорожке быстро шли Пекарские и Панкратий, а Полина Аркадьевна, думая, что уже прошло достаточно времени для восторженной паузы после ее афоризма, продолжала совсем другим тоном:

— Ну, а как же у тебя обстоит дело с Лавриком? ты мне что-то об этом ничего не говорила.

Медленно и презрительно улыбнувшись, будто возвращенная от сладких мечтаний к жалкой действительности, Елена Александровна отвечала:

— Ах, с Лавриком! Ну, это довольно глупая история! Она была отчасти затеяна для Лаврентьева. Знаешь, чтобы чувство не засыпало, всегда не очень полезно, когда все катится по слишком укатанной дороге.

— Милая Лелечка, не лукавь! во-первых, по-моему, ты заинтересовалась Лавриком раньше, чем познакомилась с Лаврентьевым, а во-вторых, это могло бы быть очень поэтично, потому что, когда ты пробуждаешь в человеке первую страсть, первую любовь, это делает и твое собственное чувство как-то более юным.

— Я совсем не считаю себя старухой, — недовольно отозвалась Елена Александровна.