И следом приходит сомнение… Его нельзя выразить словами, можно лишь чувствовать. Сомневающийся подобен страннику, что заблудился в песках, ищет дорогу к оазису, но видит вокруг лишь пустыню.

Сомнение — это жизнь. Поступки, слова, природа, смерть — во всем сомнение. Сомнение — гибель души, проказа, пожирающая одряхлевшие народы. Причина этой болезни — знание, а исход ее — безумие.

Безумие — сомнение в разуме.

А может, это и есть разум.

Кто знает?

Есть поэты с душой цветущей и благоуханной, их жизнь подобна утренней заре, а есть другие, в их жизни только мрак, горечь и гнев. Одни художники видят все в синем цвете, другие в желтом или только в черном. У каждого из нас своя призма, сквозь которую мы смотрим на мир. Счастливы те, кто видит его ярким и радостным.

Для некоторых людей мир ограничен должностью, женщинами, банком, титулом, карьерой. Безумцы.

Я знаю тех, кто ценит лишь железные дороги, рынки и скот. Одни видят в мире возвышенный замысел, другие — непристойный фарс.

А если бы они задумались, что значит непристойный? Вопрос едва ли разрешимый, как и все вопросы.

Хотел бы я дать геометрически точное определение и паре отличных сапог и красавице, двум равно значительным явлениям.

Те, кто смотрит на нашу землю, как на большой или крошечный ком грязи, люди странные, и понимать их трудно.

Вот вы вступили в спор с одним из тех подлецов, кто не причисляет себя к филантропам и голосует за разрушение соборов вовсе не из страха прослыть карлистом.[63] Но вскоре вы резко обрываете разговор либо признаете себя побежденным, ведь это люди без принципов, добродетель для них — только слово, а мир — клоунада. Потому они во всем видят гнусность, осмеивают прекраснейшие вещи, а когда вы говорите с ними о благотворительности, они, пожав плечами, заявляют, что филантропия — это подписка в пользу бедных.

Дивная вещь — перечень имен в газете!

Как причудливо разнообразны взгляды, системы, верования и формы безумия.

Когда вы беседуете с подобными людьми, они вдруг внезапно прерывают себя на полуслове и вопрошают: «Как, вы отрицаете это? Вы сомневаетесь в том? Можно ли усомниться в плане мироздания и предназначении человека?» А если, к несчастью, взгляд выдаст тайну вашей души, они тут же умолкают, празднуя свою логическую победу. Так зажмуривают глаза дети, боясь увидеть воображаемое привидение.

Открой же глаза, слабый и гордый человек, жалкий муравей, с трудом карабкающийся на пылинку! Ты мнишь себя великим и свободным, ты преисполнен самоуважения, низкий при жизни, ты, не иначе как в насмешку, почитаешь свою гнилую и бренную плоть. И эта прекрасная жизнь, надеешься ты, среднее между ничтожной гордыней, которую ты называешь величием, и низменными интересами, какими живет твое общество, будет увенчана бессмертием. Бессмертие для тебя, более похотливого, чем обезьяна, более злобного, чем тигр, более коварного, чем змея, — да полно! Покажите мне рай для обезьяны, тигра и змеи, для похоти, жестокости, подлости — рай для себялюбия, вечность для тлена, бессмертие для ничтожества!

Ты хвалишься свободой, властью творить то, что называешь добром и злом, не иначе для того, чтобы тебя скорее прокляли, ибо на какое доброе деяние ты способен? Есть ли хоть один твой поступок, в основе которого не было бы гордыни или корыстного расчета?

Свободен! Ты? С рождения подверженный всем наследственным недугам, ты при зачатии воспринял все пороки и саму глупость, все то, что заставляет тебя судить о мире, о себе самом, о том, что есть вокруг, по собственной мерке. Ты явился на свет с ограниченным умом, с представлениями о добре и зле ложными или внушенными. Тебе сказали, что должно любить отца и лелеять его старость, ты исполняешь и то и другое, не задумываясь, не так ли? Это добродетель врожденная, как потребность в еде. А где-то за горами брата твоего наставляют убить состарившегося отца, и он убьет его, не задумываясь. Тебя растят с мыслью, что следует остерегаться плотской любви к сестре или матери, а ведь ты, подобно всем людям, — плод кровосмешения, ибо первый мужчина и первая женщина и дети их были братьями и сестрами, и солнце светит также тем народам, которые кровосмешение считают добродетелью, а отцеубийство долгом. Как же тебе быть свободным от тех правил, что управляют твоими поступками? Ты ли руководишь своим воспитанием? Ты ли пожелал родиться веселым или грустным, чахоточным или крепким, добрым или злым, добродетельным или порочным?

Но прежде всего, зачем ты рожден? Разве ты хотел этого? Тебя об этом спрашивали? Итак, ты обречен был родиться, потому что однажды твой отец вернулся с пирушки, разгоряченный вином и непристойными речами, а твоя мать воспользовалась этим, пустив в ход все уловки, на которые толкают женщин плотские животные инстинкты, вложенные природой им в душу. И ей удалось распалить мужчину, еще в юности утомленного публичными девками. Каким бы ты ни был великим, но прежде ты представлял собою нечто столь же нечистое, как слюна, зловонное, как моча, и, претерпев, как личинка, метаморфозы, ты появился на свет едва живой, с плачем, криком, зажмурив глаза, словно из ненависти к солнцу, которое так часто призываешь.

Тебя накормят. Ты будешь расти, разворачиваясь, как лист, — не странно ли, что ветер не унес тебя на утре лет, ведь столько опасностей подстерегают тебя? Воздух, огонь, свет, день, ночь холод, жара — ты зависишь от всего этого. Ты любишь зелень, цветы и грустишь, когда они увядают, ты любишь свою собаку и плачешь, когда она умирает, пятишься в испуге при виде паука, порой дрожишь, глядя на собственную тень, и, когда мысль твоя углубляется в тайны небытия, пугаешься — ты боишься сомнения.

Ты мнишь себя свободным и каждый день действуешь, побуждаемый множеством причин: встречаешь женщину, влюбляешься, умираешь от любви — волен ли ты усмирить бурлящую кровь, охладить пылающую голову, усмирить сердце, унять пожирающее тебя пламя? А мыслишь ты свободно? Тебя сковывают тысячи цепей, подгоняют тысячи стрекал, сдерживают тысячи препятствий. Ты впервые видишь человека, что-то в его лице тебе не нравится, и на всю жизнь он станет тебе неприятен, а мог стать другом, если б его нос не был так велик. У тебя болит желудок, и ты груб там, где мог бы быть доброжелательным. И все эти поступки проистекают или роковым образом соединяются с другими, и так без конца.

Ты ли творец своего физического и духовного склада? Нет. Ты смог бы полностью владеть им, если бы сам создал и вылепил себя.

Ты считаешь себя свободным, раз у тебя есть душа — сначала ты делаешь это открытие, не умея точно назвать его; внутренний голос шепчет — это обман, ты существо ничтожное, и ты ощущаешь бесконечную пустоту внутри, и бросаешь туда все, что попало, чтобы заполнить ее. Если бы даже ты думал, что душа есть, то был бы уверен в этом? Кто тебе это сказал? Тебя долго одолевают противоречивые чувства, и после отчаянных колебаний и неуверенности ты склоняешься к одному из них, считая, что свободно сделал свой выбор. Но свобода исключает предпочтения. Можешь ли ты свободно творить добро, если в сердце твоем коренится зло, если ты рожден с дурными склонностями и они развиты воспитанием? И сможешь ли ты совершить преступление, будучи добродетельным и испытывая отвращение к злодейству? Свободно ли ты творишь добро или зло? Ведь ты не можешь поступать дурно именно потому, что тобою управляют добрые чувства.

В этой борьбе сталкиваются две наклонности, и если ты поступаешь дурно, то значит, порока в тебе больше, чем добродетели и верх взяла страсть более сильная.

Определенно, из двух вступивших в схватку людей слабый, менее ловкий и не столь проворный будет побежден тем, кто сильнее, изворотливей и проворней, — как бы долго не длилась борьба, побежденный всегда будет один.

И в твоей натуре происходит то же самое: даже если верх берет добро, то всегда ли справедлива победа? Действительно ли то, что ты зовешь добром, в самом деле — добро абсолютное, непреложное, вечное? Есть только тьма и пустота вокруг, и человек хотел бы найти опору, и кружится в бескрайней неопределенности, хочет остановиться, пытается удержаться, но все тщетно: родина, свобода, вера, Бог — он хватается за них и выпускает из рук, так безумец бросает на пол хрустальную вазу и хохочет над ее осколками. Но душа человека бессмертна и создана по подобию Божьему — вот две идеи, за которые он заплатил своей кровью, две непонятные идеи — душа и Бог, но все же он верит в них.