— Мстители? Опять Мстители! — Бурнаш забегал перед строем казаков, снова вскипая яростью. — Видели их? Воевали? Они вас вилами испужали?
— Да то баба сумасшедшая была, — усмехнулся Пасюк, — бешенной собакой кусанная!
— Баба?! Сами, как бабы стали! Гриня — маузер!
Данька, решив, что дальше тянуть не стоит, принес оружие.
— Только вы, батька-атаман, не стреляйте казаков, — попросил хлопец, подавая маузер.
— Все жалеешь, Гриня? Пороть их надо, да рук не хватает, — сказал Бурнаш, чуть успокоившись. — Запрягай экипаж! Вторая сотня — на конь! Ты, Григорий, со мной поедешь.
— Господин атаман, кони пали, — сказал хорунжий. — Я потому полусотню и взял, что…
— Проклятье! Почему не доложили?
— Думали — оклемаются…
— Дурак ты, хорунжий! — в сердцах сказал Бурнаш. — Ровно в салочки играешь.
— Вот, на конюшне нашли, — Пасюк подал атаману бумагу.
«Мстители», — прочитал Гнат и побагровел.
— Собрать здоровых коней! Вторая сотня — на конь! А ты, хорунжий, лечись, с тебя спрос впереди будет.
Данька принес атаману пиджак, они сели в подан ный экипаж: автомобиль-ландо, запряженный четверкой цугом. Металлические части авто и сбруи сверкали на солнце, а сидения были укрыты дорогим турецким ковром.
— Вперед! — скомандовал Бурнаш, одновременно давя на автомобильный клаксон.
Всадники, чьи ряды пополнились новыми товарищами, быстро двинулись в обратный путь. С одной стороны их ободрило присутствие самого атамана, с другой — они старались скрыть перед ним страх, внушаемый таинственными Мстителями. Последнее время бурнаши постоянно натыкались на ловушки и неприятности, приготовленные этими неуловимыми врагами. Не исключено, что в станице их ждет новый сюрприз, и от этого делается как-то зябко даже под палящим солнцем…
Всю дорогу Бурнаш проповедовал что-то об идей ном анархизме, а Данька мучительно размышлял: догадались ли ребята, что бандиты могут вернуться в станицу? До сих пор повторных налетов атаман не устраивал, но, видно, его терпение лопнуло. Теперь он не оставит без внимания ни малейшей вылазки Мстителей. Значит, следует быть еще внимательней.
Сотня настороженно вступала в притихшее село. Даже ребятишек не было видно на улицах. Бурнаши озирались, опасаясь засады. Данька старался разглядеть хоть кого-то из друзей, но тщетно. Атаман сигналом клаксона остановил свое войско на деревенской площади.
— Слушай мою команду: всю станицу согнать сюда! Тех, кто вилами махал, особливо ту бабу — взять под арест и приволочь на площадь. Пускай другие знают, как не слухать батьку Бурнаша. Все амбары спалить, а помощничкам «мстителей» всяких — и хаты заодно. Кто драться будет — стреляй не глядя, я так велю! Ясно?
Бандиты рассыпались по станице собирать народ. Загорелись амбары, заголосили бабы…
Данька прошелся вокруг площади, но никакого знака Мстителей не услышал, никто не прокукарекал. Значит, ушли друзья в лес на базу.
Вокруг машины собралась порядочная толпа селян: старики, бабы да ребятишки. Цепь казаков огораживала их — чтоб не разбежались. Отдельно, при карауле, стояли шесть человек арестованных — уже в кровоподтеках и царапинах, видимых сквозь разорванную одежду.
— Братья станичники! — громко сказал Бурнаш, встав в автомобиле. — Да, — братья! Потому что верю вам и прощаю все! Не могли вы, станичники, сами додуматься батьке Бурнашу мешать в справедливом бою с красными собаками! То злые люди подбили вас на нехорошее дело! Правильно?.. — толпа промолчала. — Вот стоят шестеро — они тоже братья мои и сестры. Только еще сильнее обманутые красными «мстителями». Этого я простить не могу… Если каждая баба на казаков с вилами бросаться станет — куда это годится?
— Ничего, мужья наши вернутся — они вам не вилами пригрозят! — крикнула одна из арестованных женщин.
— Тебя как зовут? — спросил атаман.
— Анисья.
— Вот, Анисья, грозишь ты мне вилами из-за угла, коварно, хорунжего моего ранила — а я на тебя не обижаюсь. Мне жаль тебя — такая ты обманутая! Что тебе красные дали? Ничего! А я тебе, хоть ты и преступница, жизнь дарю! И другим таким же врагам батьки Бурнаша — тоже. Но не запросто так. Слышите, станичники?! Если к завтрашнему полдню доставите мне в Липатовскую двадцать подвод с пшеницей — отпущу я их на все четыре стороны. А нет — не обессудьте! — атаман развел руками.
Бурнаш сел и клаксоном дал сигнал к отправлению.
— Будь ты проклят, ирод! — крикнула Анисья.
Пораженная толпа станичников молчала. Арестованных связали, посадили на две телеги и повезли в Липатовскую. Впереди колонны, как обычно, двигался экипаж атамана, довольные бурнаши ехали следом. Ух, и голова у батьки, вот голова! И простил всех, и так дело повернул, что крестьяне сами ему пшеницу к штабу доставят. Голова!
18
В Липатовскую Бурнаш вернулся уже в приподнятом духе и сразу позвал Даньку в штаб.
— Батька, а этих-то куда? — спросил Пасюк, кивая на телеги с арестованными.
Гнат приостановился на пороге.
— Хаты свободные есть?
— Нет.
— Тогда в церкви запри, — распорядился атаман. — У каждого входа — по караулу.
В хате Бурнаш показал Даньке на стол.
— Садись, пиши приказ.
— Слушаю, батька, — отозвался казачок и взялся за перо.
Через полчаса лже-Григорий уже читал бурнашам свиток приказа:
— Народ великой радостью и любовью встречает своих освободителей — вольную армию батьки Бурнаша. В бессильной злобе красные комиссары подсылают своих наймитов, чтобы мутить народ. А посему объявляю за поимку главарей банды красных «мстителей» из самоличных сумм батьки будет выдано: деньгами…
Данька сделал паузу и посмотрел на одобрительно слушающих казаков.
— Никак Сидор приехал, — услыхал он, перевел взгляд дальше к коновязи и…
Данька увидел, как покойный Сидор Лютый спешился с коня и привязал повод. Хлопец стал ни жив ни мертв. Значит, не достала бандита его пуля! Как бы теперь не вышло наоборот, а Лютый стреляет метко… Но он же красный Мститель! Данька сосредоточился и стал читать прыгающие перед глазами буквы дальше.
— Деньгами: царской «катенькой» — сто рублей, «керенками» — полтора метра, советскими рублями — две тыщи и пять тыщ расписками от самого батьки. Объявить по всем хуторам и станицам в течение двух суток. Атаман Гнат Бурнаш. Год 1920, месяц май.
Лютый перебросил повод и повернулся к штабу, где мальчишеский голос читал приказ атамана. Ладный казачок в белой черкеске старательно-громко произносил слова… Казачок… Не веря еще глазам своим, Сидор подошел вплотную к подростку. Тот смотрел только в свиток, а Лютый — в упор на него. Потом Сидор развернулся и быстро вошел в хату.
Атаман Бурнаш встретил помощника благодушно.
— Здорово, Сидор, присаживайся, сейчас казачок чай подаст. Расскажи, как удалось с самим батькой Махно погутарить?
Лютый к столу не сел, а выглянул в окно, где на крыльце все еще стоял Данька.
— Об том после поговорим, — сказал Лютый, — я о другом. Знаком мне этот хлопец — твой казачок. И отца его знавал — красного командира Ивана Ларионова!
— Да ты что?!
— Я вот этой рукой старшого пристрелил, а ты мальца на груди, как змею, пригрел!
— Да померещилось тебе, Сидор. Я с его батькой, добрым казаком Семкой Кандыбой лет десять знаюсь.
Данька тем временем вернулся в хату и встал под дверью.
— А ты документ какой-нибудь спросил у сына дружка своего? — поинтересовался Лютый.
— Спросил. Ты рубаху у него задери, да сам почитай! У него вся спина красной плеткой расписана. Он этот документ при себе долго держать будет.
— Так то же я, Гнат, слышишь, то ж я…
Дверь распахнулась, и Лютый оборвал себя. Данька вошел с подносом, на котором, не дрожа, стояли два стакана в ажурных серебряных подстаканниках. Он спокойно поставил чай на стол.
— А захотите еще, батька, так у меня самовар горячий стоит.
— Ну ладно… Гриня!
— Чего, батька? — оглянулся от дверей казачок.