– Постой… – Я почувствовал, что голова у меня начинает идти кругом. – То есть, ты хочешь сказать, что у Ольги тоже сбой в программном коде? Что она тоже гений? Но в чем?.. Она не пишет ни книг, ни музыки, она не гениальный физик или математик… Правда, неплохо играет в шахматы…

– Разве гениальным можно быть только в науке и в искусстве? Возможно, твоя Ольга – гений в любви. Она любит тебя, любит так, что любая программа для нее нипочем. Она кроит ее по своему разумению, отбросив такую условную составляющую, как время, куда подальше!.. Конечно, программа эта не на Бейсике каком-нибудь написана, да и писал ее не программист-самоучка, – тут Николай смущенно отвел глаза, и я заподозрил, что его хобби не только психиатрия, – так что совсем уж что хочет она сделать тоже не всегда может… Да и не вполне, наверное, ясно осознает, как у нее это получается… И все же… Мне кажется, это похоже на правду. Разумеется, это лишь моя гипотеза. Может быть, и даже скорее всего, все на самом деле совсем не так, а гораздо, во много-много раз сложней!.. Но если хотя бы основная идея моя права, то это все объясняет!.. Пусть не все, но многое. И ваш с Ольгой случай – тоже.

– Но тогда… – улыбнулся я. – Тогда я тоже смогу спасти Ольгу. Я сломаю эту чертову программу! Я тоже умею любить. Возможно, я и не гений, но то, что у меня не все дома, ты уже, думаю, убедился. – Я рассмеялся легко и свободно, почему-то окончательно уверившись, что для меня и впрямь теперь не существует такой абсолютно условной преграды, как время.

– Да уж!.. – подхватил мой смех Николай. А отсмеявшись, поднялся со стула и сказал:

– Ну а теперь спать! Светает уже…

Я посмотрел в окно. Краешек неба у линии горизонта, видимой между силуэтами ломов, и впрямь побледнел.

– Кстати, о сне, – сказал доктор, – в продолжении моей теории… Мне кажется, сон предусмотрен этой программой как раз для коррекции неизбежных ошибок. Чем дольше человек находится в сознании, тем большее их количество вступает в противоречие с его собственной подпрограммой. Недаром, если долго не спать, голова отказывается соображать здраво. Это вовсе не от усталости, точнее – не столько из-за нее, а как раз потому, что запрограммированное сознание вступает в противоречие с тем, что мир изменился не по предусмотренному сценарию… А во сне происходит слияние разума с той самой ноосферой, как ее называют, или с информационным полем, или даже, в иной трактовке, – с «Книгой судеб». А по сути это как раз и есть «исходный код» программы. Но подкорректировать, видимо, можно лишь незначительные отклонения, кое-что все-таки остается. Отсюда и появляются легенды о разных чудесах… И продолжают переписывать программу гении и «сумасшедшие»… А вот пророки – те, наверное, просто умеют читать этот программный код. Но и они порой ошибаются. Ведь в том коде эти гении не учтены. Кстати, о гениях. По-моему, это Марк Аврелий сказал… «Все будет так, как должно быть. Даже если будет иначе».

Николай подмигнул и протянул руку.

Я пожал ее, подмигнул в ответ и отправился в палату. Завернувшись в тонкое байковое одеяло, я сразу заснул. На сердце, впервые за последний месяц, было тепло и спокойно.

Проснулся я почему-то сидя, прислонившись спиной к стене. Видимо, мне приснилось что-то такое, что заставило меня принять эту странную позу… Наверное, я хотел поскорее встать, вскочить, бежать, спасать Олю…

За окнами было уже совсем светло. Но мои соседи еще спали. Я встал и выглянул в коридор. Все та же рыжая медсестра раскладывала лекарства в ячеистый ящик.

– Доброе утро, – сказал я как можно дружелюбнее. – А Николай еще не сменился?

– Какой Николай? – насупилась в ответ медсестра.

– Ну, врач, что дежурил ночью.

– Ночью дежурила Маргарита Сергеевна, – буркнула медсестра. – А Николаев у нас вообще нет никаких.

Я вернулся в палату. Снова сел на кровать и облокотился о стену. Мне стало вдруг очень смешно. Но вовсе не потому, что я окончательно рехнулся, хотя, признаюсь, такая мысль и промелькнула сначала в мозгу. Но я сразу отбросил ее, как и предположение об очень связном и дословно запомнившемся сне. Нет. Я понял, что со мной сыграли в поддавки. Не знаю уж только зачем. Пожалели, или понравился я им? Но кому «им»? И зачем со мной во что-то играть? А может, это и не игра вовсе… Просто решили использовать меня в виде этакого программного дебаггера-отладчика? Или, например, бета-тестера… Да какая разница! Главное, мне дали понять, что я на верном пути.

– Ха! Николай, блин!.. – хохотнул я. – Юный программист-любитель!..

На удивление, меня выписали почти без разговоров. Только потребовали дать расписку, что я настоял на досрочной выписке сам. Выдали одежду, вернули документы и даже деньги. Я не помнил, конечно, сколько их у меня оставалось, но и того что было вполне хватало на билет домой.

Я подумал, не заехать ли в деревню за оставленными вещами, но терять времени так не хотелось! Да и какие там вещи… И остались ли они вообще… Немного жаль было только спиннинг, но рыбачить в ближайшее время я все равно не собирался. Тем более, если я вернусь на месяц назад и «перепишу» программу – все в таком случае изменится.

И я поехал сразу домой. А уже подходя к дому, внезапно почувствовал страх. Необъяснимый, но почти физически ощутимый. Говорят «душа ушла в пятки». У меня же, напротив, нечто холодное и липкое поднялось от пяток до самой макушки, буквально заставив на ней шевельнуться волосы. Чего я испугался? Того, что погибшая Ольга окажется дома? Или наоборот, что мертвая пустота квартиры, дарившей когда-то тепло и счастье нам двоим, сожмет ледяными тисками мое сердце и раздавит его?

Я не стал заниматься психологическим самокопанием, а просто развернулся и пошел к Валентине Ивановне.

Теща была дома. За этот месяц она очень постарела. Еще совсем недавно Валентина Ивановна гордилась тем, что ей не нужно подкрашивать волосы – седина почти не трогала их. Теперь же Олина мама была совершенно седой.

Она кинулась ко мне, прижалась к моей груди и тихо заплакала, вздрагивая худенькими плечами. Я не знал, что сказать, куда деть руки…

Впрочем, это продолжалось недолго. Валентина Ивановна отстранилась, заглянула мне в глаза, провела по небритой щеке ладонью.

– Похудел-то как, Сашенька!..

– Ничего, Валентина Ивановна, ничего… – забормотал я. – Как вы?

– А что со мной будет? – дернула плечами теща. А потом взмахнула руками и потянула меня к дивану: – Садись! Садись давай! Ведь ты же и не долечился, наверное? Сбежал? Признайся!

– Да нет, почему?.. – смутился я, усаживаясь на диван. – Я выздоровел, выписали вот…

Валентина Ивановна присела рядом, положила мне на плечо руку.

– Я ведь была у тебя. Не пустили… Совсем ты плох был, дружочек!..

– Да, мне говорили, что вы приходили. Спасибо, что навестили.

Так мы долго и говорили – ни о чем. Боясь подступиться к страшной для нас обоих теме и в то же время страстно желая этого.

Первой не выдержала теща:

– Сашенька… Ты ведь оттуда… Не слышно чего-нибудь об Оле?.. Не нашли ее?

– Нет, – сказал я, опуская глаза. А потом решительно дернул головой, посмотрел на Валентину Ивановну и выпалил: – Я ведь тоже у вас хочу об Ольге спросить. То, что она лучше всех на свете, я знаю. И вы тоже знаете. Но она ведь не просто лучше, потому что она наша с вами… что она родная… любимая… Она ведь – настоящее чудо, правда? Добрая волшебница!..

Я привел это сравнение совершенно случайно, не вкладывая в него никакого двойного смысла. Но Валентина Ивановна внезапно вздрогнула, вскочила с дивана и посмотрела на меня так, словно я и впрямь воскрес из мертвых.

– Т-ты знаешь?.. – прошептала она трясущимися губами.

– Что? – я тоже поднялся. – Что я должен знать?..

– Нет, ничего… – опомнилась теща и устало опустилась на диван. – Ничего… – Она снова подскочила и метнулась на кухню. – Ой, заговорила я тебя, а ты ведь голодный с дороги! Сейчас я, Сашенька, сейчас… Вот у меня и супчик сварен, и рыбки я нажарила. Как будто чувствовала, что ты приедешь!