Врач Люб Сингард писал Ауроре, что епископ Бранвен даже не однофамилец. Какое странное выражение... Но даже если королева с Триллом не родственники — то это не означает ничего. Именно Бранвен может оказаться младенцем, принесенным вайпой бесплодной королеве, а Трилл — бастардом короля Ангейра. Да и всей полнотой власти, всеобщим уважением, как ни крути, пользуется он.

Оказавшись в тишине замка, Аурора просмотрела входящие. Скрипнула зубами, узнав, что флаер утонул в Гай Йолед, и спасти его невозможно. Будь Люб сейчас с ней — начальница подобрала бы слова, чтобы описать все глубины его безответственности. Перекинуть группу Липата на это проклятое болото, посмотреть, что там творится? Нет и нет. У них не столько людей и не столько флаеров. И главная обязанность — не изучать Дарингу, а вырваться с нее. Так что пускай мужчины перестают вести себя, как детсадовцы, сбежавшие от строгой воспитательницы, и сосредоточатся на главном. И Риндир…

Вечерний сеанс связи с ним был столь же короток, как и утренний. «Все в порядке. Происшествий нет».

За следующие четыре дня группе контакта удалось сделать многое. Суда пришвартовали и разгрузили, использовав под склад уцелевшую хозяйственную постройку — благо, дождей не было. Впрочем, тогда же Цмин отправил работников залатать дыры в крыше и поставить вокруг отведенного участка временный глухой забор. Драккар оставили у пристани — к любопытству здешних мальчишек. Кнорры с минимальной командой погнали вниз по течению за новым товаром. Антрополог, перехватив вернувшегося Люба, отправился с ним вместе договариваться о поставке теса и бревен. Адам с Ганелоном отправились на ярмарку: не столько торговать, сколько собирать информацию, закупать продовольствие. И налаживать связи, разумеется.

Так что вернулись они в лагерь не одни, а с веселой толстой женщиной на телеге с грузом хлеба, меда, рогатой тыквы непередаваемого оттенка и алой репо-моркови. На шее у каждого висело по связке кровавого лука, а коняшку с голыми косицами огружали две плетеные бутыли с вином и квасом. Тетка представилась Велетой. Держала она поле за городом и совсем не боялась пятилетней выдержки покойников. Потому охотно согласилась менять еду на скобяной товар и мануфактуру, доставляя ее на строительство лично.

А вот освятить развалины не удалось. Епископ не принимал послов, не читал проповеди и не вел службы. А перед уличными статуями Судии горячо молились священники и прихожане, дабы Трилл исцелился от раны, нанесенной злодейской рукой. Сам же епископ то ли расхворался, то ли затаился, и телеметрия показывала, что он мечется между страхом, гневом и ожиданием, а в окна капеллы наверху Соколиной врезают решетки, не пожалев дорогого железа.

Так или иначе дело двигалось. На второй день стали раскапывать подклеты и погреба. Найденные в отвердевшем пепле останки сортировали и укладывали в заполненные медом каменные домовины — и Ратка, и Велета поделилась, как следует здешних покойников хоронить. Богатых, разумеется. Госпожа Бьяника приказала не скупиться, надеясь, что в глазах местных это даст им жирный плюс. Фенхель, как всегда, сомневался, полагая, что выставленное напоказ богатство рождает зависть. И меда из туесов команде щедро откладывал. Тем более, что по полезности тот превосходил все известные аналоги.

Ночные, да и дневные, бдения с приборами пугающих аномалий не выявили. Так что скорее дурной славой пожарище было обязано суевериям, страху перед наглой (насильственной) смертью или боязнью мести беглого Трулана.

Чужакам привидения не навредили, и общественное мнение тоже постепенно менялось. Тем более, вон Ратка шесть лет здесь жила, огород развела, живность держала — и никто не умер. Кроме ее мужа, конечно, который по пьяни в проруби утонул. Зато сам Трилл их мальца призрел, это ли не счастье. Покойников похоронили и отплакали, подклет расчистили и готовились возводить на старом основании новый терем, когда наступила Рябиновая ночь. Она прихватывала еще и день — сутки праздника, начала сбора урожая.

Фенхель был в восторге. В этот день по старому обычаю скот купали в море или реке, и антрополог с рассвета засел с биноклем в кустах над обрывом, чтобы ничего не пропустить. Бинокль записывал все, а Фенхель наслаждался зрелищем, как животные с ревом, блеяньием, меканьем вступают в воду на пологом берегу, а между ними со смехом носятся дети, подгоняя рябиновыми прутиками. А рядом спускаются прямо в рубахах серьезные взрослые, чтобы особо позаботиться о тяжелых бурых «коровах», вешая им на рога яркие алые и синие раковины и вымазывая уши и хвосты голубой речной глиной. Коровы терпеливо сносили обряд и, похоже, им нравилось купание.

Прибежала Ратка, стеснительно поднесла ему завтрак — круглый сыр с черникой. Его принято было дарить в этот день на счастье. Еще следовало срезать первые колосья, и часть смолоть на ручной меленке в муку, чтобы приготовить пирог с яблоками и рябиной. А остальным уравновесить весы Судии. Ему несли сегодня все обильные плоды, которые родила эта земля. А главный праздник должен был проходить на вершине Тельг над городом. Выбирались туда заранее, едва спала тяжелая полуденная жара. Сегодня склоны Тельг не казались пустыми, отданными на откуп жаворонкам и змеям. Целыми семьями и даже концами поднимались в гору солейлцы. Несли младенцев, увечных и стариков. На крутых тропинках пестрели праздничные одеяния, звучала музыка, слышался веселый гомон. С собой тащили дрова, растопку, еду и питье.

Едва отгорит закат — у кургана королев на вершине разбросают для птиц зерно и орехи, закопают пироги и творог, и начнутся трапеза, игры, плясы. Пожалуй, все были счастливы в этот день, исключая госпожу Бьянику — работа встала.

Фенхелю хотелось быть внутри празднества, в сладкой его сердцевине. Ощущать его жар, звуки, запахи. И он таскал Аурору с собой буквально всюду: ловить ртом орехи — с руками, связанными за спиной; перебираться через ручей по шаткому бревнышку, купаться в водопаде, качаться на качелях, похожих на весы Судии, и лопать пирожки с яблоками и рябиной так, чтобы трещало за ушами. А когда она, не выдержав смешения пота, дыма и пряностей, сунула фильтры в нос — антрополог ужасно обиделся. И объявил, что начальнице никогда не понять по-настоящему тот мир, от которого она пытается отгородиться.

Пока молодежь с визгом бегала, музицировала, играла на горе, народ постарше выложил камнями прямоугольные кострища, сложил в эти корыта дрова и забросал сверху охапками вереска и хвои, ароматом похожей на земной можжевельник. На дрова сыпанули принесенные в горшках печные угли, и к алеющему небу поднялись ароматные разноцветные дымы.

Главы семейств — не обязательно только мужчины — бросали в костры по пирогу, сделанному из новины, сыпали зерна, роняли орехи: чтоб земля была милостива к ним и дала собрать обильный урожай. Музыка взвилась над холмом, словно арка чистого звука, хрустальный мост, по которому можно запросто пройти босиком. И открылись плясы — пока не наелись, не отяжелели, как увешанные плодами деревья, и не стало клонить в сон.

Но главное действо проходило сейчас у кургана королев — где так и не похоронили изменившую старой вере Эльге: тело ее епископ Трилл отправил в новосрубленный скит. Зато дочь ее поднималась сейчас по холму, чтобы насыпать на золотые весы Судии, поставленные там, золотые зерна. Горсть на золотую чашу, горсть на черненую. Одна из Танцовщиц, поднявшись над седловиной Тельг, светила на девочку сверху, а слева в туманах растворялся закат. Ветер улегся, и только рокотали водопады.

Стражники юной королевы, в пероподобных доспехах, с весами на щитах, остались внизу, среди торжественно молчащей толпы. Гора поднималась выше кургана королев, река Небесная падала с нее, словно сверкающая коса.

— А ведь не дадут нам здесь строиться… — телепатически пробормотал Фенхель.

— Дадут. Врата встанут выше, а технические помещения врежем в гору. Да и епископ будет только рад избавиться от остатков язычества…