— Нет.

— Да. Укрывайся и спи.

Она сделала гнездо из одеяла. Долго утаптывала холодную соломенную подушку. Улеглась в позе зародыша, чтобы чувствовать себя в тепле и безопасности — даже если это вовсе не так. А Риндир мысленно стал напевать вместо колыбельной Гумилева:

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд

И руки особенно тонки. Колени обняв,

Послушай: далеко-далеко, на озере Чад,

Изысканный бродит жираф.

Странные ассоциации иногда приходят в голову.

Бранни никак не засыпала, лежала, едва слышно всхлипывая, и штурман готов был изгрызть себя за то, что не может толком ее утешить. Он вызвал дрон и отправил часть зелья Любу на анализ. Вскоре пришел ответ:

— И для кого же собрано такое сильное слабительное?

— Для воинства Судии.

— А, тогда ладно. И не звони, я уже сплю, — и врач подкинул картинку себя самого, распахнувшего рот в душераздирающей зевоте. За это время Бранни наконец заснула и пропустила забавное зрелище: четыре дрона-стрекозы, проталкивающие бронекостюм в узкое окно. Сам Риндир тихонько «кекал», тряся головой, вспоминая нарытый им во вселенской паутине дорожный знак: на желтом треугольнике гигантский черный комар, несущий маленького человека.

Отпустил технику. Распревратился. Влез в бронекостюм и, слившись с окружением, потащил на замковую кухню упиханный за пазуху мешок. Штурман хорошо усвоил план замка и расписание движения стражи, потому обошлось без эксцессов. В особо проблемных местах он, прилипая присосками, просто проползал по потолку, ругаясь на нервюры, затрудняющие движение.

Кухня впечатляла размерами и сложностью мироустройства: очаги в очагах, печки хлебные и духовки от малых до огромных, вертела для запекания быков и вертела для миниатюрных птичек, утварь известная и вовсе не знакомая. Длинные столы, лавки, полки, колеса с подвешенной дичью, жерди со свисающими пучками пряных трав. Бочки с питьем, лежащие друг на друге, выпирая краниками. Лохани с рыбой. Внушительные засовы на низких дверях кладовых. И, опять же, нервюры в два кирпича, ребрами торчащие из закопченного потолка.

Штурману снова пришлось висеть под ними, пока разбуженная скрежетом засова и злая, точно оса, кухарка, выводила за ухо из кладовой поваренка, пойманного на краже мясного рулета. А после еще увещевала, легонько постукивая половником по голове.

Наконец сопящий, ревущий в три ручья поваренок уснул на тростнике под столом, сжимая мурзатой лапкой недоеденный пирог, а старуха ходила с метелкой, как с алебардой наперевес, выискивая непорядок, потому как Риндиру удалось сбросить вниз здоровый ком пересыпанной копотью паутины. Кухарка глядела наверх и подслеповато щурилась, но, так и не найдя нарушителя, наконец ушла. Острый слух Риндира ловил шаркающие шаги, далекий скрип двери, шорох сенника и бурчание. Потом опять стало тихо. И он стал сдабривать слабительным все подряд — от вчерашней каши до развешанной кольцами на жерди кровяной колбасы. А еще подмешал в мешочки со специями, после аккуратно заворачивая каждый и укладывая, как было. Провозился до прихода поварят и посудомоек. И сбежал через набранное из слюдяных пластинок окно под потолком.

Спрятал под корнями у рва бронекостюм. Соколом взлетел в знакомое окно. И напугал служанку, принесшую королеве завтрак. Бранни особо не баловали разносолами, сегодня тем более. Каша, хлеб, кувшин молока. Хлеб и молоко она оставила, от каши отказалась, сославшись на усталость от молитвы и дурные сны.

— Что, мертвяки снова снились? — спросила конопатая девица даже вроде с сочувствием.

— Ага, они, — Бранни передернула плечами. — Раздутые, от них воняет, а вместо глаз бельма.

— Так потопли, вестимо, — отозвалась конопатая философски. — В темноте на дне и лежат. А сверху тины наросло. Может, сжалится брат-то. Тебя туда не отправит.

— Может.

Служанка ушла, на ходу глотая кашу, заедая полными ложками ужасы, пережитые в воображении. Королева задвинула за нею засовы. Обхватила теплыми ладонями соколиные крылья:

— Получилось все у тебя? Знаю, что получилось!

И шумно выдохнула от облегчения. Подошла к окну, чтобы закрепить платок.

Все оказалось так просто, что даже не интересно. К вечеру зелье подействовало даже на самые сильные желудки, и к выгребным ямам построились все, не взирая на чины и звания. И даже те, кому по должности при любых обстоятельствах сходить с места не положено. Физиология одолела и приказы, и гипноз.

О диверсиях представление на Даринге вроде уже и имелось, но гневались пострадавшие не на тех. А почему-то на рыбаков, якобы устроивших все в отместку за просьбу снизить цены. На главную кухарку с ее страстью к экономии. И даже на неведомую хворь из тех, что начали косить честной народ, когда нёйд прогнали или убили. Это было уж вовсе революционное заявление. И Риндир подозревал, что после смерти епископа маятник качнется в другую сторону и в болоте станут топить уже его сторонников.

Между тем Медведь не бездействовал. Его дружинники, пройдя через потайной ход, выдергивали стражников по-одному и занимали ключевые точки замка. Люди Трулана в Солейле, до того сидевшие тихо, как мышь под веником, вошли в ворота и сели в караульной — стеречь вороты и подъемный мост.

А Трилл в капелле кричал.

Он видел, как присные исчезают бесследно, и не понимал, что происходит. И страх опутывал его по рукам и ногам. Страх жидкими волнами растекался по замку, обляпывая всякого, к кому прикасался, еще усиливая панику, вызванную внезапной диареей. И ни у кого из покинувших капеллу не возникало и мысли туда вернуться. Наоборот, разбегались зайцами, и ловили их в самых неожиданных местах. Некоторых аж не стенах, с которых беглецы пытались сигануть.

Трилл кричал долго. Потом, охрипнув, сипел. Он мечтал подняться с кровати, ползти на коленях, чтобы накостылять нерадивым, но собственный страх, отразившись, вернулся к епископу, и убийцы чудились и под ложем, и за статуей Судии, и на балках, подпирающих крышу, и за оконными решетками. Переплет редкий, впору пролететь стреле.

Всхлипнув, епископ запнулся. Замолчал, с подозрением сверля темноту глазами. Хотел закрыть глаза — и боялся. Лампы воняли прогорклым маслом. В окна сочился по капле смутный лунный свет. И тогда дверные петли заскрипели, и убийцы оказались внутри.

Медведь не стал медлить. Воткнул Триллу меч в живот, провернул. Левой рукой прижал к лежанке бьющееся тело. Правой — вырезал его черное сердце. Взял, донес до весов Судии и бросил на чашу. И косящие весы уравновесились. Трулан поднял глаза к черным балкам, на которых сидел рыжий сокол.

— Эй, я думал, ты превратишься!

— Только если штаны одолжишь, — про себя проворчал Риндир.

Добывать одежду пришлось самостоятельно. Во-первых, он вытащил из-под корней бронекостюм. Во-вторых, позаимствовал во временное пользование портки и рубаху одного из воинов Судии. А еще — выслушал твердое требование начальницы немедленно вернуться в торговый терем, поскольку епископ мертв, Трулан Медведь взял власть, и в пребывании рядом с Бранвен больше нет необходимости.

И ответил еще более твердым «нет», поскольку в переходный период необходимость защищать королеву возрастает многократно.

— Если дальше будешь соколом — нам все же придется тебя отозвать.

— Я помню свое обещание Любу и постараюсь не превращаться без нужды.

Аурора фыркнула.

— И как же ты легализуешь свой новый статус?

— Я что-нибудь придумаю.

Начальница еще раз фыркнула и отключилась.

Штурман вернулся в капеллу, пользуясь платком Медведя вместо пароля. Никого там уже не было, и Риндир спустился к Бранни. Услышав разговор, невольно приостановился за дверью, чувствуя себя стоящим позадь забора царем.

— А что он в сокола умеет превращаться? — сердито настаивала девочка.

— Свойство, полезное в разведке, и только. Я и сам умею — в медведя. И в нашем роду все, — пробурчал дядька, поддразнивая.

«А муравьиный лев в ежика превратился! Да. А во что превратился мой любимый словарь?»