— Спи.

Широким шагом добрался до конюшни и убедился, что Бранни там нет. Помощник конюха, душераздирающе зевая, сообщил, что оседлал ей двух коней где-то с час назад. Но куда ее величество сорвалась среди ночи, не спрашивал. Хотя это и странно. Не выходят в ночь слияния Танцовщиц из дома без причины. Да и с причиной не очень-то… Ни зевки, ни рассуждения Риндир слушать не стал. Велел поднимать на поиски Трулана Медведя. Выскочил из конюшни, толчком растворив калитку в воротах. Пребывая между досадой и беспокойством, свистнул Вертера и вскочил на вогнутую платформу. В лунном свете на покрытой инеем дороге четко выделялись черные следы подков.

Риндир попытался связаться с Бранни мысленно. Но она словно исчезла из пространства. Или отгородилась, обидевшись. Штурман запросил помощь у Цмина, обозначил примерный маршрут. И сам продолжал стремительно двигаться на север.

Осень, похоже, наконец вспомнила, что наступил ноябрь. Бросила в лицо снежную крупку, перемешанную с дождем. Риндир нагнул голову и упрямо сощурился, и не подумав выставить защитное поле. Так с размаху и влетел в густой туман.

Тряхнуло. Словно кибер пересек невидимую границу. И упал на тропу бесполезной грудой пластика и металла. Риндир, выругавшись, спрыгнул в хлюпающую грязь. По эту сторону туман закончился, точно отсекло. Стоял ровной молочной пеленой за плечами. А здесь Танцовщицы торчали в небе двумя зеркальными тарелками, отблескивая на лужицах, высвечивая переплетенные корни и стебли осота и почерневшего бурьяна. Тропа была чуть намечена в измятых зарослях. Там и сям из комковатого луга торчали волглые безлистые кусты и деревья. Риндир бодро зашагал наугад, стараясь оставаться к туману спиной. Танцовщицы, обгоняя его, плыли рядом. И ни следа Бранни, хоть бы бусины разбросала, что ли…

Впереди обозначился шорох и как будто всхлип. Штурман кинулся туда и едва по колено не увяз в болоте. Всхлипывала, проваливалась лошадка — его собственная, Риндир узнал по узору сплетенной шерсти на боку. Бросая ветки ей под ноги, вытянул на относительно сухое. Стал оглаживать и напевать, успокаивая. Лошадка дрожала, но вела себя спокойно. Повод тянулся и был привязан к кусту обыкновенным бантиком. Впору взрыдать от умиления.

Штурман взгромоздился верхом. Здешние скакуны были малорослыми, смотрелся он, как на пони. И на что надеялся? Что лошадь, словно гончая, возьмет след? А она заржала и тронулась с места. С седла Риндир разглядел следы второй лошади — вмятины, в которые набежала вода, и они ярко блестели под лунами. Лошадка достаточно бодро трюхала по ним, вода плескала, разлеталась грязь. Риндиру приходилось постоянно вытирать плюхи с лица и отряхивать ресницы. Местность понижалась. Земля под лошадиными ногами тряслась студнем. Штурман подумал, что если так пойдет, придется слезть и тщательно выбирать дорогу, чтобы не застрять в трясине навсегда.

Несколько раз он пытался связаться со своими через наладонник и телепатически, но аномалия глушила связь. Похоже, во время погони он угодил в ту самую зону, где Люб утопил флаер. Вертера хотя бы вытащить получится, вот радость-то… За ехидно-печальными размышлениями штурман пропустил, когда небо затянуло рваными тучами, похожими на ободранные кошачьи хвосты. Свет то делался нестерпимо ярким, когда выныривали луны, то тусклым, то вовсе наступала глухая темнота — глухая даже для острого ночного элвилинского зрения.

А тут еще конь, подбросив задом, выбил Риндира из седла.

Тот успел сгруппироваться и упал в грязь по-кошачьи мягко, приземлившись на четвереньки. И тут же ощутил давление на запястья и лодыжки. Что-то держало его, мешая вскочить. Конь за спиной тонко, отчаянно ржал.

В промоине туч опять показались луны, и штурман разглядел торчащие из болота руки: шевелящиеся, пробующие вонзиться когтями. Бронекостюм скрипел, сопротивляясь. Похоже, коня точно так же схватили: кисти торчали из болота, как камыш. Мертвецы из утонувшей обители? Точно Риндир видел еще один сон с Бранни. Острое чувство страха за нее вскипело и вырвалось, оказавшись острым не фигурально. Оно срезало хватающие руки по запястьям, точно коса траву. Штурман наконец вскочил. Осмотрел ноги дрожащего коняшки, обтер, залил биоклеем.

Вскочил верхом:

— Выноси, родненький!

И поскакал по чуть мерцающей тропе среди рыжих деревьев. Безуспешно стараясь вспомнить, где видел или хотя бы слышал о ней. Болото, всхлипнув в последний раз, выпустило коня на сухой остров, торчащий в трясине, точно плешивый череп. Десяток шагов туда, десяток сюда.

Холмик со срубленным скитом был обманкой. В рубленом столбике мог поместиться один человек, и то худой и стоймя. Хотя не мог бы, столбик был забит костями с ошметками плоти — не иначе как неудачливыми рабочими, которых отослал сюда Трилл. Но остров хотя бы давал опору ногам коня. Кудрявый затрясся от усталости, звеня бусинами, вплетенными в шерсть, и жалобно заржал. Ему откликнулось ржание. Второй конь, тоже по уши грязный, был привязан к осине за скитком. Бранни не было. Зато два каната торчали из рогоза, змеились и подергивались, как живые, переливались мелкой чешуей. Красный. И белый. «Осень, время красной нити». Риндир нагнулся и рукой в перчатке безжалостно обхватил канат. Сдавил, как спелое яблоко. И решительно дернул.

Внизу, у ног, закричала прорва. А потом под ногами качнулась земля.

Обитель медленно всплывала вместе с островом. Словно затонувший корабль, привязанный к поплавкам. Лебедки крутятся, тали натянуты, ругаются рабочие, а судно скрипит и скрежещет, потому что дно не хочет отпускать его. И медленно показывается из толщи воды, облепленное ракушками и водорослями, со спутанными снастями, с качающимися бортами, грязное, вонючее, гнилое и ржавое. С него стекают песок и вода, и обнажается неприглядное нутро. А здесь еще и разрывая наросший сверху над бывшим озером тонкий слой почвы и болотных растений.

И при этом казалось, что обитель никогда не была на дне, а всегда — здесь. Но Танцовщицы, только слившись, соединив сияния, позволяли увидеть ее явственно — словно обитель хоронилась в сложной системе зеркал. Только весной и осенью мертвый скит делался материальным. Чем дальше луны станут расходиться — тем сильнее будет истончаться его облик, пока вовсе не исчезнет до следующего межсезонья.

Обитель всплывала, а прорва кричала. Считалось, что на дне болота продолжается процесс гниения, и топь выбрасывает из себя газовые пузыри. Или это голосит болотная птица. Но крик был словно криком боли — от нежелания отдавать давно лежащую на дне добычу. Или криком радости — потому что зло, поднявшись, ненадолго оставила прорву в покое.

Все было, почти как во сне. Каменная выкрошенная ограда в водорослях и высохшем плюще. Покосившиеся ворота. Мощеные дорожки склизко блестели там, где из стрельчатых окон на них узкими лучами падал свет. А вокруг мертвые корявые деревья. Ткни пальцем — и все это с грохотом провалится внутрь себя.

Риндир сплюнул от омерзения. Соколом перелетел через ограду. И стал описывать круги над мертвым садом и зданиями, пытаясь догадаться, где держат Бранни. И вместе с ним бродило по гнилому парку алое пятно света. Штурман опять окликнул девочку мысленно. Но ответа не получил. Вместо него толкнулось в голову нечто размытое, липкое, сильное. И невероятно древнее. Словно сам остров с его развалинами и растопыренными деревьями пробовал проникнуть в голову и изучить изнутри.

— Ну, знаете что! — огрызнулся рыжий сердито, и сияние его перьев стало нестерпимым, выжигая муть. Земля словно подалась от него прочь, липкие деревья задрожали, скидывая наросшую гадость, обнажая сероватую гладкую сердцевину. И только обломки зданий остались неизменны: дикие валуны оснований, кривые балки, торчащие из штукатурки. Как в скверном сне.

Чем дольше штурман находился здесь, в этом междумирье, тем сильнее ощущал усталость. Носить доспех из птичьих перьев было все сложнее, да и сами они тускнели, и вместе с этим сжималось световое пятно — от костра до факела, потайного фонаря, свечного огарка. Пока вовсе не погасло. И Риндир в конце концов просто плюхнулся грудью на ноздреватую землю, дыша широко открытым клювом, вывалив язык. Все еще не желая превращаться, чтобы не остаться перед невидимым противником без штанов. Это было так дико смешно, что и сменив форму, он все еще трясся, катался по земле, выл и подхихикивал, обретя внутреннее равновесие, жалея, что не может поделиться ситуацией хотя бы с Любом. Поржали бы вместе.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: