Ашметьев. Спроси у сердца своего, оно тебе скажет, оно иногда лучше ума.

Варя. Ну, скажет мне сердце, — да ведь должна же я уметь передать то, что сердце-то говорит.

Ашметьев. Кому?

Варя. Ну, хоть отцу. Он говорит, чтоб я привыкла к Вершинскому, а я чем дальше, тем все больше от него отвыкаю. Ну, что я скажу отцу? Что Вертинский мне не нравится? А он спросит: «чем?» «отчего?» Что же мне сказать? Что Вертинский — птица! Ведь я больше ничего не умею. Отец рассердится, скажет, что я глупа, что я вздор говорю, ну, и… и кончено, и мне итти за Вертинского.

Ашметьев. Нет, зачем же, дитя мое, коли он тебе не нравится. Ты ничего не делай, ни на что не решайся, не спросясь меня. Со мной ты можешь говорить обо всем, нисколько не стыдясь, совершенно откровенно. Ну, что такое я для тебя? Старый друг, старый дядя, я ведь тебе другой отец.

Варя. Отец! (Смеется.) Я так тебя и буду звать «папка» — папка! папка! (Хохочет; нежно.) Папочка, папка!

Ашметьев. А я — моей дикаркой! Только будь откровенна со мной, все, все, что есть на душе, на сердце, все передавай мне. Какое наслаждение: проникнуть в такую юную, свежую душу! Я буду руководить тебя, оберегать, охранять.

Варя. От кого охранять?

Ашметьев. Ото всех и от всего.

Варя. А если отец обижать будет?

Ашметьев. Я — твой адвокат и защитник и перед отцом.

Варя. Папка, золотой! Вот тебе за это! (Обнимает и целует.)

Ашметьев. Какой огонь, какой огонь! Вот счастье! А уж я думал, что для меня нет больше радостей!

Варя. Ну, хорошо, папка, я буду с тобой откровенна, да только вот что!.. Я часто и сама не знаю, что со мной бывает, делается что-то, а что такое — не понимаю. Так как же сказать-то?

Ашметьев. Ничего, ты мне только намекни, одно словечко; а я уж пойму, я разберу, я неловок опытный в этом деле.

Входят Анна Степановна и Марья Петровна.

Ашметьев, Варя, Анна Степановна, Марья Петровна.

Марья Петровна (подходя к Ашметьеву). Успокой маменьку, она расстроена; она думает, что ты у нас скучаешь и уехать собираешься.

Ашметьев. Что за вздор такой! (Подходя к матери.) Тебе показалось, что я скучаю? Нет, нисколько. Да разве я могу скучать подле тебя, моя милая старушка, подле моей Маши? Разве мне не рай с вами? Я прогощу у вас все лето.

Анна Степановна. Ну, вот, благодарю тебя, друг мой! В самом деле, погости у нас! Чего тебе недостает? Мы все за тобой будем ухаживать, будем нежить тебя, на руках носить.

ЛИЦА:

Ашметьев.

Марья Петровна.

Зубарев.

Варя.

Вершинский.

Мальков.

Боев.

Мавра Денисовна.

Комната в доме Зубарева. Направо дверь; в глубине растворенная дверь на террасу, по сторонам ее два окна; мебель старинная, грубой работы.

Входят Марья Петровна и Варя.

Марья Петровна. Скоро ли этот ваш съезд кончится? Как там шумно.

Варя. Сейчас все разъедутся, останутся только наши милые Боев да Мальков.

Марья Петровна. Что с тобой сделалось? Три Дня мы тебя не видали.

Варя. Ах, не говори! Варенье это противное… пачкайся с ним. Да и отец не пускает! Ходит, ворчит: «Сиди дома»… Жди жениха. А жених пропал, пятый день не является. Только и твердит мой батя: «Все это ваше фырканье, сударыня!» Уж я притихла, молчу.

Марья Петровна. А мы как скучали по тебе.

Варя. Кто «мы»?

Марья Петровна. Будто не знаешь!

Варя. Он?.. твой?

Марья Петровна. Кому же больше!.. Только и разговору: «Как она мила, как она мне нравится». Он просто влюблен в тебя без ума.

Варя (хватается за голову). Ах!

Марья Петровна. Что с тобой?

Варя (вздыхает). Не скажу я тебе, что со мной!

Марья Петровна. Да о чем ты вздыхаешь?

Варя. Решится… сегодня решится.

Марья Петровна. Что решится?

Варя. Так или так… судьба моя решится, Маруся.

Марья Петровна. Что ты задумала?

Варя. Тогда узнаешь.

Марья Петровна. «Судьба решится» — ведь это страшно, ты такая сумасшедшая.

Варя. Ты очень умна! Сама виновата, а меня же сумасшедшей называешь.

Марья Петровна. Варя, я виновата? Да в чем, в чем? Как! Неужели ты?

Варя. Да что ж я — рыба, что ли! Эх! Ну, пропадать, так пропадать.

Марья Петровна. Ах, Варя, Варя! Я не думала, не ожидала…

Варя. Да не бойся, ничего страшного не будет. Погоди, сюда идут.

Входят Ашметьев, Зубарев, Вертинский, Боев, Мальков.

Варя, Марья Петровна, Ашметьев, Зубарев, Вершинский, Боев, Мальков.

Вершинский. Хороша ваша интеллигенция! Это не съезд, не дебаты цивилизованных людей: это мирская сходка у кабака.

Ашметьев (Варе тихо). Строг!

Варя (Малькову тихо.) Поспорьте с ним.

Мальков. Боюсь, — засудит.

Зубарев. А какое равнодушие-то-с к общественным делам, Виктор Васильич, — помилуйте! Им хоть трава не расти! Да вот вам, недалеко ходить, вот соседи наши: Михайло Тарасыч и Дмитрий Андреич! Ни в какую их службу не запряжешь. Вот Михайло Тарасыч, ученый человек-с, математик, астрономией занимается, третье трехлетие в почетные мировые судьи выбираем, — отказывается.

Боев. Не могу против принципа. У меня принцип — не осуждать никого. Вершинский (пожимая плечами). Не осуждать пьяниц и воров! Странные принципы!

Боев. А как бы вы думали! Да и притом я очень жалостлив. Ну, представьте меня, красну-девку, судьей! Вызывается Глеб Архипов. — Вы Глеб Архипов? — Мы. — Украли вы топор у Егора Афанасьева? — Точно, батюшка, ваше высокоблагородие, Михайло Тарасыч, я его… топор этот взял. Как перед богом, так и перед тобой — все одно. Что уж, ежели… — И заложили в кабаке? — И заложили. — Как же вы это сделали? — Вот что, батюшка, ваше высокоблагородие, господин прокурон! Накануне-то мы праздновали, моленье, значит, у нас; ну, обыкновенно, очнулись на другой день; ну, она, душа-то, и горит… (Зубареву.) Скажи на милость, ну, как я его осужу! Ты только подумай, каково человеку, когда у него душа горит!

Зубарев. У тебя все шутки, Михайло Тарасыч; а нам не до шуток. Вот тоже Дмитрий Андреич, человек образованный, и химию знает, а в гласные не хочет.

Мальков. Да не у чего гласным-то быть.

Вершинский. Как не у чего? Такие важные вопросы.

Мальков. Вопросы-то важные, да денег нет.

Зубарев. Вот Михайло Тарасыч и гласный, да что от него проку, коли он на земские собрания не ездит.

Боев. Ишь, чего захотели! Деньги вам плати по окладным листам да еще на собрания езди. Я не гласный, а согласный! Ведь я плачу деньги, — не спорю с вами, не отказываюсь, кушайте на здоровье! Чего ж вам еще? Вам хочется, чтоб я сам приехал рассуждать с вами, под каким соусом их приготовлять: под соусом ли народного образования, или здравия, или путей сообщения. Да вот кстати — о путях сообщения! Вы дайте прежде возможность приезжать к вам, да потом уж и приглашайте. Вот мы сейчас к вам ехали, так на Берендеевском мосту чуть было жисти своей не решились…

Зубарев. Да ведь и тарантас у тебя! Наполовину его уменьшить, так и то пятерых усадишь.

Боев. И ты тоже в реформаторы лезешь, тарантасы преобразовывать задумал? Нет, уж останься лучше исполнителем при заготовке лесных матерьялов да с подрядчиками — оно теплее.

Зубарев. Вон он какой, вон он какой зловредный!