Варя. Погоди, погоди, еще заплачешь обо мне.

Мавра Денисовна. Да уж не раз плакала и об тебе, и от тебя — не редкость мне.

Варя. Еще не так заплачешь.

Мавра Денисовна. Что об тебе плакать-то? В солдаты тебя не возьмут.

Варя. Заплачешь, заплачешь.

Мавра Денисовна. А хоть и замуж отдадут, так, авось, не за тридевять земель, а здесь где-нибудь, по соседству.

Варя. Ух! Улечу далеко, далеко!

Мавра Денисовна. Ну, еще когда-то улетишь, а теперь ступай, папенька ищет, сердится.

Варя. За границу, в Париж, с Александр Львовичем.

Мавра Денисовна. С женатым-то? Ах, озорница, ах, озорница! Что это, батюшки, ни силы, ни власти нет над тобой. Да вот сам к тебе идет. Что уж мне тут! Я и руки врозь! Ну тебя! (Уходит.)

Входит Зубарев с письмом в руке.

Варя и Зубарев.

Зубарев (потрясая письмом). Вот оно-с, вот оно-с, дождались, дофыркались! Вот, сударыня, и радуйтесь.

Варя. Да что такое?

Зубарев. Письмо от Виктора Васильича, письмо! Вот как громом, как громом! Пишет: уезжаю в Петербург на два месяца, а может быть, и более, и желаю всего лучшего Варваре Кирилловне. Вот-с, получайте! Довольны вы?

Варя. Я его не гнала.

Зубарев. «Не гнала»! А я вам скажу, я вам все объясню, сударыня: все это ваше фырканье.

Варя. Да что такое фырканье? Я не знаю, я не фыркаю.

Зубарев. Нос кверху да ехидство — вот и фырканье! Отчего он три дня не был у нас, а сегодня повернулся, да и след простыл, почти не простясь уехал? Скажите мне, что это значит?

Варя. Почем же я знаю.

Зубарев. Ехидничать изволите. Уж я вас вызнал хорошо: как вы этакой невинностью, таким херувимчиком — уж это значит, в голове у вас непременно какое-нибудь ехидство. Уж и тут было… было, — так, без причины, он бы не уехал.

Варя. Я не знаю, я всегда одна и та же. Не могу же я чего-то показывать из себя, чего у меня нет.

Зубарев. «Не могу, не могу»! Что это такое: «не могу»? Позвольте вас спросить! Отчего ж ваш отец, все может, все несет, все глотает! Кланяется, гнется, ломается на все лады и манеры! Ну да, конечно, вам как возможно… Вы принцесса… ассирийская! Вот и дофыркались!

Варя. Что ж! Так, значит, тому и быть.

Зубарев. «Так и быть» — а! «Так и быть»! Как разговаривает! Все, все погибло, а она: «так и быть»! Как чашечку чайку не очень сладко выкушать изволила, а другую, дескать, послаще можно.

Варя. Что ж, если б и вышла за него, да без любви, так какая это жизнь? Зубарев. Любовь, любовь! Какая там еще любовь! Вышла замуж, вот тебе и любовь. Откуда тебе любовь знать?

Варя. Кто ж ее не знает? Да я и в книгах читала.

Зубарев. Да ведь книжки-то для увеселения пишутся; почитал, да и бросил. Не по книгам живут, а по наставлениям родительским. А от вас велико утешение! Вот и плачь отец-то!

Варя. Зачем же плакать?

Зубарев. С вами не то что заплачешь, а заревешь, белугой заревешь, сударыня. Нет, уж теперь, как найду жениха, так и выдам без разговору; а не то, так крашенинный сарафанчик да на скотный двор — за коровами ходить не угодно ли, принцесса… ассирийская… Поди похлопочи об ужине; гости в карты играют, сейчас кончат.

Варя уходит.

Дофыркались! Что ушло-то, что рухнуло-то! А тут еще крестьянишки чужие в мой луг закосились и сено увезли, — теперь ищи с них! Там потрава — овес потравили; Боев деньги взял, просто отнял: когда с него их выцарапаешь! Беда за бедой…

Входит Боев.

Зубарев и Боев.

Боев. Ты вот где! Что ты тут философствуешь? Пойдем в карты играть! Александр Львович сыграл пульку, да больше не хочет; меня, красну-девку, обыграли. Пойдем; уж так и быть, проиграю и тебе, жиле, рублей пятнадцать в рамсик.

Зубарев. Да не пятнадцать, ты, сделай милость, мне триста отдай сегодня, крайне нужны.

Боев. Отстань! Какие триста? Я уж и забыл. А ты неужто все помнишь еще?

Зубарев. Помилуй, помилуй, при свидетелях… так взял.

Боев. То есть без расписки? Так ты боишься забыть, что ли? Ты запиши у себя где-нибудь для памяти. А ты вот что, ты мне еще рублей пятьсот приготовь, я к тебе завтра заеду.

Зубарев. Да что за шутки! У тебя все глупости на уме! Я так расстроен, а ты тут с деньгами… Отдай, убедительно тебя прошу… Сено украли, овес потравили… с дочерью все ссорюсь…

Боев. А ты, чтоб не ссориться с дочерью, отдай ее замуж поскорей!

Зубарев. За кого, за кого? Было, да сплыло.

Боев. Чем далеко ходить, отдавай за Малькова.

Зубарев. Не за тебя ли уж лучше! Эк вывез!

Боев. Как знаешь.

Зубарев. Да рассуди, рассуди милостиво, Михайло Тарасыч! У ней от матери есть приданое, так надо такого, такого человека, чтоб и отцу была польза, чтоб он значил что-нибудь в губернии. От вас с Мальковым какой прок! На неутральной-то почве немного высидишь.

Боев. Уж это твои расчеты; а только ты не зевай, а то плохо дело! Я нынче на нее в роще-то посматривал: глазки горят, щеки пылают, в голосе воркованье какое-то… Ну, шабаш, приметы известные.

Зубарев. Влюблена? А? Влюблена?

Боев. Без ума, без памяти.

Зубарев. Ну, так и есть. Вот оно… вот оно… вот отчего фырканье! Так и есть, так и есть. А в кого, в кого? Отец родной, говори!

Боев. Соберись с умом и рассуждай таким образом: нас, кавалеров, перед ней трое: Ашметьев, я, красна-девка, и Мальков. Ашметьев ей в дедушки годится; я тоже на горячую любовь со стороны девственных сердец шансов немного имею; остается третий. Теперь призовем на помощь логику! Если она влюблена в кого-нибудь из трех, но ни в первого, ни во второго, значит…

Зубарев. В третьего.

Боев. Верно. Решили, слава богу; теперь пойдем в рамсик.

Зубарев. Я голову потерял, я несчастнейший человек! Всё на меня вдруг, всё вдруг: сено украли, овес потравили… Ступай! Я сейчас. Вон Александр Львович. Я с ним только два словечка, я сейчас.

Боев уходит, входит Ашметьев.

Зубарев и Ашметьев.

Зубарев. Александр Львович, письмо-с, письмо-с.

Ашметьев. Какое письмо?

Зубарев. В Петербург уезжает-с.

Ашметьев. Да кто?

Зубарев. Виктор Васильич-с. Помилуйте, такой администратор! Дофыркались!

Ашметьев. Так вот что!

Зубарев. Помилуйте, помилуйте, какой человек-то! Сила, ум, быстрота, сообразительность… А она что? В лесу родилась, с пнями выросла…

Ашметьев. Ну, что ж! Не один Вершинский на свете!

Зубарев. А тут сено под носом воруют, потрава…

Ашметьев. Какая потрава?

Зубарев. Разоренье-с, разоренье сущее: так полдесятины ярового лоском и положили… курице взять нечего…

Ашметьев. Сочувствую вам, весьма сочувствую.

Зубарев. Истинно жалок, истинно жалок-с: что в руках-то было, какие мечты были! И все ушло… А тут еще… скажите на милость: ведь Михайло Тарасыч денег не отдает.

Ашметьев. Каких денег?

Зубарев. Мои триста рублей; в вашем присутствии… за луг-то мне следовало. Поговорите, Александр Львович: может, он вас посовестится; мне крайне нужны-с. Не поверите, Александр Львович, голова кругом. Тут хозяйство, убытки, нужда, там — эти огорчения. Побежишь туда, сунешься сюда, как оглашенный… Ну, собака гончая, и та, помилуйте… А ведь уж лета мои…

Ашметьев. Да вы об чем же собственно?

Зубарев (разводя руками). Влюблена!

Ашметьев. Теперь уж ничего не пойму. Кто, в кого?

Зубарев. Мне сначала-то и невдомек, а потом уж и сам вижу. Будьте отцом-благодетелем.