– О Боже, – прошептал Цезарь.

– Да уж, – вяло ответил Джейсон. Говорить об этом всегда было слишком тяжело. У него было такое чувство, будто он должен оплакивать её смерть, даже спустя все эти годы, или хотя бы немного плакать. Он действительно любил её и скучал по ней, но он будто смирился. Боль всё равно была, но она больше не переполняла его. Иногда ему казалось, что он должен тонуть в этой боли. Если он действительно любил её, эта боль должна была разрывать его сегодня так же сильно, как тогда. Джейсон сменил тему, надеясь избежать этих некомфортных мыслей. – О чём был твой кошмар?

– А? Оу. Зомби поедали мой мозг из папье-маше, только в моём сне они были наполнены китайской едой, а не взрывчаткой. Слушай, я знаю, ты ненавидишь это слышать, но я сожалею о твоей матери.

– Дерьмо случается, – Джейсон покачал головой, шумно выдыхая. – Иногда мне хотелось, чтобы это случилось раньше.

– Что ты имеешь в виду?

– Меня отдали бы под опеку; я был бы семилетним и расстроенным, но не злился бы. Я пять лет боролся, отказываясь оставаться в одном месте, потому что хотел уйти домой. К тому времени, как она умерла, и я понял, что никогда не вернусь домой, полагаю, бороться стало моей привычкой. Кроме того, никому не нужен двенадцатилетний ребенок. Не особо. Они хотят маленьких детей.

– Неправда. Питеру как раз исполнилось одиннадцать, когда он пришёл сюда, – толкнул его локтем Цезарь. – Или ты. Как ты думаешь, почему ты здесь?

– Чтобы твои родители были довольны собой.

У Цезаря отвисла челюсть. Затем он рассмеялся.

– Ты холодный, приятель! Может, тебя всё же назвали в честь убийцы с топором!

– Тогда тебе не следовало приглашать меня в свою спальню посреди ночи. Смотри, я даже принёс свой топор.

Джейсон схватил свою гитару и начал легко пощипывать струны, выдавая мягкие ноты, минимальную музыку. Цезарь опустился ниже, схватил подушку и лёг ровно, но его голова была задрана вверх, глаза блестели, пока Джейсон играл. От этого он чувствовал себя особенным, будто он был каким-то сокровищем, самым ценным среди всего в этой сокровищнице. Джейсон закрыл глаза, сосредоточившись на том, чтобы играть как можно лучше. Когда он снова открыл глаза, глаза Цезаря были закрыты, дыхание стало глубоким.

Джейсон перестал играть и наблюдал за его лицом, ожидая реакции. Когда этого не произошло, он позволил своему взгляду опуститься по телу Цезаря, на чёрные волоски на его руках, форму его пальцев, которые хватались за подушку рядом с его головой, на его поясницу, изгиб ягодиц.

Джейсон сидел на месте и смотрел, пока глаза не начало жечь. Затем он отложил гитару и подвинулся так, чтобы они оказались на одном уровне. Если бы расстояния между ними не было, их губы соприкоснулись бы в поцелуе. Он изучал лицо Цезаря, запоминая каждую деталь этого невольного императора, пока его глаза не предали его и не отказались и дальше оставаться открытыми.