— Дети, Матвей Егорович! Жалко, — сказал Алиев.

    — А мне что, не жалко? — резко отвечает дед Матвей. — Алешка-то ведь внучек мой, единственная родная душа на свете… Иван Петрович, Москва ведь ждет. Может, сам Сталин ждет. Я Алешке объясню, что и как… Ты только охрану им понадежнее дай, чтоб до самых немецких постов проводили…

    Млынский молчит.

    — Товарищ майор, — вступает в разговор Зина. — Разрешите мне? Честное слово, пройду.

    — Да не пройдешь ты, Зина, — устало сказал дед Матвей. — Первый немец тебя сграбастает… И Петренко по городу шарит, узнает враз…

    — Зина, идите к себе в санчасть, Охрим Шмиль тяжело ранен, — сказал майор и повернулся к Алиеву. — Придется посылать мальчишек, Гасан, другого выхода не вижу.

    — Да, — соглашается комиссар.

    Млынский отдает приказание Вакуленчуку:

    — Готовьте ребят в дорогу!

    — Есть! — отвечает мичман.

    В церкви идет утренняя служба.

    Молящихся немного: старушки в черных платках, несколько стариков с бородами и лысеющими головами, плохо одетые, закутанные в платки и шарфы дети.

    На большом иконостасе в золотом окладе висит икона божьей матери.

    Ветер врывается в разбитую снарядами крышу. Она прикрыта листами железа, которые издают неприятный скрипящий звук. На длинной тяжелой цепи, чуть-чуть покачиваясь, висит огромная, наполовину разбитая хрустальная люстра.

    Служба подходит к концу. Закончилась проповедь, прочитанная отцом Павлом. Церковный хор поет последнюю молитву, гулко разносящуюся под сводами церкви: «Господи помилуй, господи помилуй, господи помилуй, благослови…»

    На возвышении стоит отец Павел. Серебряный крест висит на его груди. Когда хор закончил петь, он широко перекрестился, произнес заключительные слова службы: «Христос, истинный бог наш, молитвами пречистне своея матере и всех святых. Помилует и спасет нас, яко благо-человеколюбец». Затем взял обеими руками большой крест и, осеняя им молящихся, спустился с возвышения. Верующие подходили целовать руку отца Павла и крест. С некоторыми он разговаривал, что-то советовал, кого-то успокаивал. Люди уходили, прикладываясь к иконе, висящей па тяжелой колонне, поддерживающей своды церкви.

    Алеша и Мишутка, держа в руках шапки, подошли к отцу Павлу. Нагнувшись, он что-то говорил внимательно слушавшей его маленькой сухонькой старушке. Она перекрестилась, поцеловала крест, руку отца Павла и сказала:

    — Помолись за меня, батюшка. — Отвесив несколько поклонов, ушла.

    Алеша поцеловал крест и сказал:

    — Благослови, отец Павел. — И когда священник положил ему руку на голову, прошептал: — Вам поклон от Александра Карповича.

    — А где он теперь живет, сын мой? — тихо спросил отец Павел.

    — У Чистых прудов, дом семь, — быстро ответил Алеша и добавил: — Он просит вас благословить его…

    — Придешь ко всенощной в четыре часа. Я передам для него просвирку.

    Алеша поцеловал протянутую руку и отошел в сторону.

    Подходит Мишутка.

    — Благослови, батюшка.

    — Иди, сынок, иди.

    Благословив Мишутку и стоявшего на костылях старика калеку, отец Павел степенно удалился в царские врата, на которых во многих местах была содрана позолота.

    Алеша и Мишутка идут по обочине проселочной дороги с низким кустарником с обеих сторон. За ними, в неясной морозной дымке, на горизонте, проглядывался город.

    — Леш! Есть охота! — сказал Мишутка.

    — Ну, ты даешь, Мишка! Туда всю дорогу жевал, в городе ел, сало мое слямзил. Все тебе мало!..

    — Сала-то там было! — угрюмо ответил Мишутка.

    — Натощак идти легче!.. Ты снежку вместо мороженого, — засмеялся Алеша.

    — Леш!.. Дай просвирку откусить… — заныл Мишутка.

    — Я те дам! — с угрозой произнес Алеша. — Забудь про нее.

    — Леш, ну дай откусить…

    — Отстань, Мишка.

    Из-за поворота выехала легковая машина. Она быстро проскочила мимо них. В машине рядом с водителем сидел Шмидт. Сзади — Петренко и Вилли. Петренко обернулся и посмотрел на удаляющихся ребят. Вилли спросил:

    — Что вы там рассматриваете, господин Петренко?

    — Мне показалось, что я знаю этих ребят, — ответил Петренко и, немного подумав, предложил: — Давайте вернемся!.. Я, кажется, видел их в отряде Млынского…

    — Хи-хи-хи!.. Вам везде мерещится отряд Млынского, — весело заметил сосед Петренко.

    — И все-таки, господа, давайте их проверим! — с обидой в голосе сказал Петренко.

    — Ну что, Ганс, вернемся? — нерешительно спросил Вилли у Шмидта.

    — Я не люблю возвращаться, Вилли! Плохая примета… — ответил Шмидт. — Но если господин Петренко настаивает…

    — Вот именно.

    — Франц, поехали назад! — приказывает Шмидт шоферу.

    Машина разворачивается и едет в сторону ребят:

    В кустах у поворота дороги лежат Вакуленчук и группа бойцов. Они видят приближающихся мальчишек и двинувшуюся вслед за ними машину. Ребятам осталось пройти метров пятьдесят, чтобы скрыться за поворотом. Но они идут не спеша…

    Машина приближается.

    Вакуленчук побежал вдоль кустарника.

    Машина все ближе. Не успеть!.. Сейчас она догонит мальчишек.

    Он выскакивает на дорогу, кричит: «Ложись!» — и бросает гранату.

    Ребята падают в снег рядом с машиной.

    Взрыв…

    Вакуленчук на бегу, почти в упор прошивает очередью из автомата остановившуюся машину. Бросает вторую гранату.

    Машина, потеряв управление, летит под откос, переворачивается, загорается. Из нее выскакивают Петренко, Вилли и Шмидт.

    Из леса появляются три солдата из отряда Млынского. Стреляя, бежит Петренко. Его из автомата убивает Вакуленчук.

    Вспыхивает факелом машина, разбрызгивая вокруг себя горящий бензин.

    Солдаты несколькими очередями срезали бегущего в горящей одежде Вилли.

    Шмидт стреляет в Вакуленчука. Мичман, выронив автомат, падает. Один из солдат очередью из автомата убивает Шмидта.

    Когда короткий бой затих, Мишутка бросился к Вакуленчуку. Склонив голову на грудь лежащего мичмана, заплакал.

    В землянке Наташа передает текст радиограммы…

    Писк морзянки превращается в слова текста:

    «Наступление фон Хорна начнется семнадцатого ноября в шесть часов тридцать минут… — отстукивает точки-тире рука Наташи. — Выполнению поставленной вами задачи готовы. Млынский».

    В штабе Млынского идет совещание командного состава. Все с напряженным вниманием слушают секретаря горкома партии Николая Сергеевича:

    — Горе лютует на нашей земле. Враг не щадит ни стариков, ни детей, но нас не сломить. Весь народ поднялся на борьбу с фашистскими захватчиками. Нас, партизан, воодушевляет, товарищи, что в этот бой мы идем с вами, бойцами Красной Армии. Смерть фашистским захватчикам! — Закончив, Николай Сергеевич садится за стол.

    К присутствующим обращается Млынский:

    — Товарищи командиры, еще раз уточняю задачу! Рота Розанова выходит на шоссе, взрывает мост и контролирует дорогу. Ни одна машина, ни один солдат не должны пройти ни в сторону станции, ни от нее…

    — Ясно, товарищ майор! — сказал Розанов.

    — Капитан Серегин с тремя взводами и партизанами Николая Сергеевича ликвидируют охрану узла, комендатуру и прикрывают отход отряда.

    — Есть! — отвечает Серегин.

    — Старший лейтенант Хват с двумя взводами уничтожает вокзал, пакгауз и водокачку.

    — Понятно, товарищ майор.

    — Комиссар Алиев с саперами взрывают пути и поворотный круг и в первую очередь — входные и выходные стрелки.

    — Ясно, — кивает Алиев.

    — Лукьянов!

    — Здесь я, товарищ майор! — отозвался Лукьянов.

    — Со своими ребятами сталкиваешь составы с рельсов. Начнете с эшелона с танками.

    — Устроим завальчик.

    Все смеются.

    Млынский. Ну, посмотрим. (И обращается к подпольщику-железнодорожнику.) Захар Петрович, машинисты не подведут?