Жертва несчастного случая, каких тысячи по всей Галактике.

Удовлетворившись, Плэгас прыгнул на вершину груды камней, а оттуда – сквозь потолок навстречу дневному свету.

* * *

Горячие лучи солнца опаляли открытые участки кожи, а порывистый ветер трепал полы его плаща. К западу и югу, насколько хватало глаз, тянулся лазурный океан, и белые барашки волн разбивались о берег. Иссеченные ветром голые холмы терялись в морской дымке. Плэгас представил, как много лет назад местность покрывали леса – задолго до того, как аборигены кон’ми перевели все лесонасаждения на стройматериалы и дрова для костров. Сейчас островки растительности можно было наблюдать лишь в отвесных ущельях между холмами. Унылый пейзаж – но красив по-своему. Возможно, подумалось Плэгасу, залежи кортозисной руды – не единственное, что способно привлечь на Бол’демник инопланетных гостей.

Плэгас прожил почти всю взрослую жизнь на Муунилинсте, и водные миры не были для него в диковинку. Но, в отличие от большинства муунов, он был вполне привычен и к захолустным и слаборазвитым планетам, на которых провел детство и юность.

День на Бол’демнике быстро клонился к закату: ветер усиливался, а температура стремительно падала. Судя по карте, которую показывал комлинк, главный космопорт планеты был всего в сотне километров от места, где он находился сейчас. Тенебрус намеренно облетел порт стороной, когда они шли на посадку, держась как можно дальше от моря и ближе к северной шапке ледников. Плэгас прикинул, что сможет покрыть расстояние до космопорта к вечеру следующего дня; значит, у него останется еще неделя на то, чтобы вернуться на Муунилинст и провести Собрание в Тайнике. Но он также понимал, что во время перехода ему придется пройти через земли, населенные кон’ми – как высокородными, так и чернью – и решил, что будет лучше путешествовать ночью, чтобы избежать встречи с этими агрессивными рептилиями-ксенофобами. Ему совсем не хотелось оставлять за собой след из свежих трупов.

Поплотнее запахнув плащ, он двинулся в путь: сначала медленно, но с каждой минутой все увеличивая темп, пока наконец не превратился в глазах случайного наблюдателя в размытое пятно – подобно странствующему духу, который летит по безлесной пустоши. Очень скоро он наскочил на тропу, покрытую следами аборигенов, и остановился, чтобы изучить их. Подобные следы могли оставить только босоногие кон’ми низкого сословия – вероятно, рыбаки, чьи хибары с соломенными крышами облепляли все побережье. Плэгас прикинул рост и вес рептилий, оставивших следы, и приблизительно подсчитал время, прошедшее с того момента, когда туземцы прошли этой тропой. Затем распрямился, окинул взглядом сумрачные холмы и втянул носом воздух, жалея о нехватке остроты обоняния, которая была свойственна Тенебрусу. Впереди ему могли встретиться и высокородные кон’ми – или по крайней мере их жилища-пузыри на утесах.

Когда он продолжил путь, на планету уже опустилась ночь. Океан отливал серебром в свете звезд, а ночная флора наполняла влажный воздух пьянящими ароматами. Местные охотники уже давно истребили всех хищников на северных островах, но в глубине ущелий роилось бессчетное множество прожорливых насекомых, которые тучами облепляли Плэгаса, пока он прокладывал свой путь через густые подлески. Муун снизил температуру тела и замедлил дыхание, чтобы изменить состав газовой смеси при выдохе, но это не отпугнуло насекомых. Очень скоро он бросил всякие попытки избавиться от них, отдавшись во власть их неуемной жажды крови, которую они с наслаждением пили, впиваясь в его лицо, шею и руки.

«Пусть пожирают прежнего Плэгаса», – подумал он.

В этом темном лесу на захолустной планете, под свист соленого ветра в кронах деревьев и далекий грохот волн, разбивающихся о скалы, он наконец вырвется на волю из подполья, в котором столько лет скрывались ситы. Разбуженная после тысячелетнего сна, мощь темной стороны возродится, и он, Плэгас, воплотит в жизнь план, который ковался веками.

Он бежал всю ночь и, лишь когда утренняя дымка поднялась из низин, укрылся в тесной пещере. Даже в столь раннюю пору чешуйчатые аборигены уже покидали свои лачуги, спеша забросить сети в приливные воды или добраться на лодках до близлежащих рифов и островков. Очень скоро их улов отправится в повозках на холмы, чтобы набить брюхо богатых и влиятельных – тех, от кого зависело политическое и экономическое будущее Бол’демника. Гортанные голоса кон’ми проникали в пещеру Плэгаса, своими размерами больше походившую на могилу, и он даже мог разобрать отдельные реплики, которыми они обменивались.

Он пытался уснуть, но сон никак не приходил, и он завидовал Тенебрусу, который вообще не спал. Впрочем, немногие биты испытывали в этом потребность.

Изнывая от удушающей жары, он проигрывал в уме события минувшего дня и до сих пор поражался тому, что совершил. Сила нашептывала ему тогда: «Твой час настал. Могущество темной стороны будет твоим. Действуй сейчас, покончи с этим раз и навсегда!» Но Сила лишь давала советы, она не диктовала ему условия и не подстегивала его. То, что случилось, – только его рук дело. За время скитаний по Галактике с Тенебрусом и без него Плэгас осознал, что они – далеко не единственные, кто практиковался в искусстве темной стороны. И не единственные ситы, если уж на то пошло – ведь Галактика полнилась самозванцами и притворщиками. Но сейчас он был единственным владыкой ситов из Бейновой династии, единственным истиннымситом. При мысли об этом тело наполнялось грубой, стихийной мощью.

И все же…

Когда он обращался к Силе, то чувствовал, что рядом маячит еще кто-то, почти равный ему по могуществу. Что это – игра темной стороны или всего лишь признак его неуверенности? Он читал легенды о Бейне – о том, как его преследовали призраки тех, кого он низверг на пути к избавлению Ордена от свар и междоусобиц и возвращению тому истинного господства, когда устанавливал Правило двух: учитель, воплощающий могущество, и ученик, его жаждущий. Даже духи давно умерших владык, чьи гробницы он разграбил в поисках голокронов и других древних артефактов, содержащих мудрые наставления, – и те не давали Бейну покоя.

Был ли дух Тенебруса источником того могущества, которое ощутил Плэгас? Имел ли место короткий период жизни после смерти, во время которого истинный сит еще мог влиять на мир живых?

На Плэгаса как будто навалилась вся тяжесть Галактики. Кто-то более слабый на его месте попытался бы напружинить мышцы и поднять плечи, но муун, зажатый в тесной «гробнице», чувствовал себя невесомым, будто находился в глубоком космосе.

Он переживет любого, кто бросит ему вызов.

* * *

Много часов спустя, когда голоса стихли, а насекомые вновь приступили к своему буйному пиршеству, острая боль вырвала Плэгаса из гнетущей дремоты. Ткань рубашки прилипла к его припухшей плоти, как тугая повязка, но кровь из раны по-прежнему сочилась и пропитывала одежду.

Бесшумно выскользнув в ночь, он вновь двинулся в путь – сперва хромая, пока боль не ушла, затем перейдя на бег. На его безволосой голове проступали бисерины пота, а темный плащ развевался за спиной, словно стяг. Он подумывал о том, чтобы ворваться в одну из хибар и утолить голод яйцами кон’ми – а то и кровью их родителей. Но в конце концов Плэгас обуздал свою жажду убийства и разрушений, удовлетворившись мясом летучей мыши и подгнившими останками рыбы, которую волны вынесли на берег. Оказавшись на черном песчаном пляже, он прошел всего в нескольких метрах от жилищ, вытесанных из рифового камня, но по пути ему встретился лишь один голый абориген, вышедший на свежий воздух справить нужду. Он уставился на Плэгаса так, словно увидел привидение – а может, просто потешался над тем, сколь комично, с его точки зрения, муун смотрелся в плаще и сапогах. На утесах высоко над пляжем среди домов высокородных тускло мерцал свет фонарей, извещая о близости космопорта. Рассеянные лучи его прожекторов озаряли широкую полосу южного побережья.