— Ясно, товарищ лейтенант! — обрадовался Миша.

— Выполняй.

Миша навел окуляры стереотрубы, припал глазом.

Как далеко видно!

Внизу зеленый лес плавно покачивается, словно высокая зеленая трава.

Вон полосатый пограничный столб с блестящим гербом Советского Союза.

Дальше — наблюдательная вышка японцев, река Хандаса-Гава и за рекой — полицейский пост.

Миша оторвался от трубы, сделал пометки на плане и снова стал смотреть.

К полицейскому посту с двух сторон подходили дороги: одна от границы, другая с юга, от города Котон, расположенного в тридцати километрах от границы.

А это что такое? С южной стороны к полицейскому посту подъехала грузовая машина, за ней вторая и третья.

Пыль немного рассеялась, и Миша увидел, что из грузовиков выпрыгивают японские солдаты.

— Товарищ лейтенант! — крикнул Миша. — На пост Хандаса привезли солдат!

— Много? — спросил Остапов.

— Один, два, три… — вслух считал Миша. — Тридцать шесть человек.

Лейтенант подошел, посмотрел в трубу, нахмурился:

— Хм… усиливают пост. Молодец, Атаманыч, не проморгал.

Уже прошло без малого три месяца, как победное знамя Советской Армии взвилось над рейхстагом в Берлине, прошло три месяца, как капитулировала гитлеровская Германия и как вся страна слушала по радио парад Победы, когда к подножию Мавзолея были повергнуты фашистские знамена.

И в то время как на всех фронтах Европы воцарилась тишина, на Востоке продолжал бушевать пожар войны.

Надежды на победу у Японии — союзника поверженной фашистской Германии — конечно, быть не могло: слишком много освободилось сил для борьбы против нее. Но затягивать состояние войны кое-кому было выгодно. Надо было положить конец кровавой бойне и дать свободно вздохнуть исстрадавшимся народам.

Эту благородную задачу взяла на себя наша великая Родина, которая имела теперь на границах с Японией более полутора миллиона человек своих войск.

В один из первых дней августа подполковник Урманов вызвал к себе лейтенанта Остапова.

Войдя в кабинет командира полка, лейтенант сразу понял, что дело, по которому он вызван, очень важное.

Урманов был серьезен и как-то еще более подтянут. Он вышел из-за стола и подошел к висящей на стене топографической карте.

— Сегодня поступил приказ из штаба, — сказал он и жестом пригласил лейтенанта тоже подойти к карте. — Приказ такой: сегодня в двадцать четыре часа наши разведчики и в том числе ваш взвод перейдут государственную границу. Вот в этом районе. Задача: уточнить расположение японских огневых точек вблизи границы.

— Значит, война? — не выдержав, спросил Остапов.

Урманов ничего не ответил и, как будто не слыша вопроса, продолжал:

— Нам известно, что на Хандасинском направлении у противника самые мощные огневые системы расположены на сопках Рыжая и Темная Роща, а также по обочинам просеки, ведущей от границы к полицейскому посту Хандаса. Но также имеются сведения, что японское командование будто бы сняло с границы свои полевые войска и перебросило их в районы Хандасы и Харамитоги — на вторую и третью оборонительные линии. Вам необходимо уточнить эти сведения. Ясно?

— Ясно, товарищ подполковник.

— Предупреждаю: ваша задача только уточнение сведений. Огня не открывать, в бой не ввязываться. Понятно?

— Понятно.

— Возвращение — в семь утра.

— Есть! — козырнул лейтенант.

Урманов задернул коричневую шторку на топографической карте и, повернувшись к Остапову, пристально посмотрел на него долгим взглядом.

— Теперь по поводу твоего вопроса, — медленно проговорил он. — Война или не война? Очевидно, война.

Подполковник помолчал немного.

— Разрешите идти, товарищ подполковник?

— Идите.

Остапов вышел на крыльцо и полной грудью вдохнул свежий воздух. Вокруг стояла глубокая тишина. Лишь где-то стрекотал сверчок, и из лесу доносился слабый крик сойки. Еще полчаса назад эта тишина казалась лейтенанту Остапову мирной и спокойной, но теперь он чувствовал в ней тревожную настороженность и ожидание. С утра светило солнце, а к вечеру все небо затянуло серыми сплошными облаками. Лейтенант поправил фуражку, и ему на руку упало несколько мелких холодных брызг. Через мгновение со всех сторон послышался тихий неторопливый шорох начавшегося дождя.

Разведвзвод занял позиции в глубоком овраге под сопкой Наблюдательной. До полуночи оставалось еще порядочно, и Остапов дал команду отдыхать.

Мелкий, словно сеющийся сквозь мелкое сито, дождик, видать, зарядил не на одни сутки.

Кандалин и Миша, постелив одну плащ-палатку и накрывшись другой, лежали рядом. Мерный стук дождевых капель клонил в сон.

— Да-a, быстро летит время, — задумчиво сказал Кандалин. — Вот уж и год прошел, как мы встретились с тобой. Вот на этом самом месте. Помнишь?

— Как не помню! Разве такой день можно забыть!

— Поползал я здесь, попотел, пока тебя разыскал…

Вспомнили и поездку в школу на праздник Седьмого ноября, и зимнее учение, и госпиталь… Так уж всегда бывает: начнешь вспоминать, и оживают в памяти картины одна за другой.

Ближе к полуночи дождь усилился.

— Взвод, ко мне! — скомандовал Остапов.

Разведчики выбрались из своих укрытий и окружили командира. Остапов еще раз предупредил, чтобы разведчики, если встретятся с японцами, в бой не вступали и, взглянув на часы, сказал:

— Пора. Приступайте к выполнению задания.

Взвод разделился на три группы. Одна, под командой лейтенанта, направилась к сопке Рыжей, другая, которой командовал старший сержант Дегтярев, пошла в сторону сопки Темная Роща, третья, которой руководил Кандалин и в которую входил Миша, должна была вдоль просеки подойти к японской наблюдательной вышке.

Хотя вокруг стояла темнота, прямая, как линейка, просека, перерезавшая лес, была хорошо видна. Она тянулась от самой границы.

Ровно в двадцать четыре ноль-ноль разведчики перешли государственную границу и вступили в лес.

Лес был пуст.

Бойцы Кандалина осторожно двигались вдоль просеки, прячась в частом кустарнике. Так они прошли часа полтора. По времени уж должна бы быть наблюдательная вышка.

Впереди посветлело. Кандалин выглянул из-за куста на просеку и сразу увидел вышку. Она, как будто подпирая небо, уходила высоко вверх, и ее верхняя часть терялась в серой мгле.

От вышки не доносилось никаких звуков, видимо, на ней никого не было.

«Вышка, конечно, связана с постом телефонной линией, — рассудил сержант, — поэтому первым делом нужно отыскать провод и перерезать его, а затем подойти к вышке вплотную».

Отделение снова двинулось вперед.

Разведчики ползли по густой, высотой в полметра траве, покрывавшей просеку. Дождь не переставал. Все промокли насквозь. Мокрые гимнастерки липли к спине, ступишь — в сапоге булькает вода.

Разведчики окружили вышку. Кандалин подошел к закрытой двери, остановился, прислушался. Ни звука. Он осторожно приоткрыл дверь и заглянул внутрь. На него пахнуло сыростью и промозглым холодом брошенного помещения.

Кандалин переступил порог, в темноте нащупал лестницу, ведущую вверх. Лестница тихонько скрипнула под ногой. Он поднялся на первую площадку, на вторую и так добрался до верхнего этажа. Там тоже было пусто.

Кандалин выглянул в узкое окно. Глаз едва различал черный лес, небо, которое было чуть посветлее леса, и серую ленту просеки.

Он по стене двинулся к выходу. Вдруг рука наткнулась на телефонный аппарат. Кандалин снял трубку, послушал, телефон молчал. Он повесил трубку обратно. И тут вдруг телефон затрещал. Кандалин схватил трубку. Говорили по-японски. Но сержант уловил несколько раз тревожно повторенное слово: «Рус, рус!»