— Не принимают меня в пионеры, маманька… — вздохнул Федя и потрогал красный галстук брата. — А как хочется!

— Пашутка, почему его в пионеры не принимаете?

— Рано ему еще. Через год вступит.

— Придется потерпеть, Федюшка, — улыбнулась мать.

В калитку заглянула светловолосая девочка с остреньким, чуть вздернутым носом.

— Здравствуйте, тетя Таня!

— Здравствуй, Мотя… Подойди сюда, что ты в калитке застряла?

— Я на минутку, тетя Таня… я к Паше… по делу.

— Ох, батюшки! Такие все деловые стали… А ты кажись, тоже пионерский начальник?

— Член совета отряда, — сказал Павел.

— Активистка, значит, — кивнула Татьяна. — Вроде Ксени… Ну, активничайте, активничайте…

Из избы послышался детский плач. Это проснулся самый младший сын — Роман. Татьяна торопливо на правилась в избу. Федя шел следом за ней и быстро рассказывал, какой в школе был утренник и как все хлопали в ладоши, когда Зоя Александровна дала Паше книгу.

— Паша, я, знаешь, чего пришла? — робко спросила Мотя. — Читать Горького будем?

— Ну, ясно, будем.

— Зоя Александровна говорит — такая книжка интересная! Давайте сегодня вечером?

— Сегодня вечером не могу. Мы с Яшкой Юдовым на озеро рыбу удить пойдем.

— А ты приходи тогда завтра утром к нам. Ребята соберутся. Я им уже говорила.

— Утром я тоже не могу: на огороде буду.

— Ну, тогда завтра вечером. Ладно?

— А вы сами завтра ко мне вечером приходите.

— К тебе? Ой нет, Паша!.. Я твоего отца боюсь…

— Что ж он медведь, что ли? — обиженно сказал Павел.

— Я сама не знаю почему, а боюсь… Сердитый он очень… — Мотя помолчала. — Паша, а Петька Саков опять камнями кидался.

— Вот не попадется он мне никак!

— Кричит, как война будет, так заграничные буржуи всех пионеров за галстуки повесят.

Павел презрительно улыбнулся.

— Руки коротки у заграничных буржуев! А Петьке Сакову по шее надо дать покрепче!

— Не надо, не связывайся… — Мотя снова помолчала. — Паша… ты не знаешь, о чем мой папанька с твоим отцом разговаривал?

— А что? — насторожился Павел.

— Очень расстроенный папанька домой вернулся… Понимаешь, ему Кулуканов не хочет за работу платить, а твой отец говорит, что вроде бы так и надо.

У Павла над бровью задергалась родинка.

— Мой отец по закону поступает!

— Да ты не сердись, Паша… Я ведь только так… Я и сама папаньке сказала, что раз выбрали Трофима Сергеевича председателем, значит, он все законы знает… — Мотя в замешательстве открыла книгу, негромко прочитала: — «Лучшему ученику Герасимовской школы — Павлу Морозову»… Как приятно тебе, наверно! Да, Паш?.. А у меня все с арифметикой не ладится… Ну, я побежала… Всего, Паш…

Мотя убежала, а Павел долго еще стоял неподвижно, задумавшись о чем-то и рассеянно глядя ей вслед.

У Якова время от времени постукивали зубы — то ли от ночного холода, то ли от страха. Ежась, шагал он по лесной тропинке следом за Павлом и тревожно поглядывал по сторонам: что, если волк! Правда, говорят, летом волки не нападают, да вдруг какой-нибудь шальной выскочит из темноты…

Павел торопился, шагал широко, шлепая босыми ногами и помахивая куканом с рыбой. Яков с трудом поспевал за ним и злился:

— Вот заводной! Вот заводной!

Яков — низенький, толстый, медлительный. А Пашка вон какой костлявый да длинноногий — лучший бегун в деревне. Попробуй поспей за ним!

— Да тише ты! — взмолился наконец Яков.

Павел остановился, негромко засмеялся:

— Что, вспотел?

— Так вспотел, что зубы лязгают… А ты, это самое, все одно — не беги.

— Неужто замерз? Чудно… А жиру в тебе мно-о-го…

— Жир — это тебе не тулуп, горб греть. А у меня вон еще штаны не высохли от озера.

Они стояли рядом, окруженные темнотой и лесом — высоким, непроницаемым и недвижным. В расщелине деревьев над их головами холодным огнем горели редкие северные звезды. Так тихо сейчас в тайге, что кажется: если крикнешь — на сто километров пойдет скакать эхо по черным верхушкам сосен и елей.

Павел вдруг дернул товарища за руку:

— Слышишь?

Где-то недалеко потрескивал валежник. Все ближе, ближе. Мальчики затаили дыхание. Позади качнулся куст, какой-то темный клубок выкатился на тропинку.

Яков рванулся вперед:

— Пашка, волк! Па-а-шка!

Спотыкаясь и сопя, друзья стремительно прыгали через кусты и пни, а волк уже совсем близко, и Якову кажется, что он чувствует на своих пятках его обжигающее дыхание.

Вдруг Павел остановился и громко захохотал:

— Стой, Яшка! Это Кусака! Стой же, дурной!

Яков спрятался за старой сосной. Тяжело дыша, опасливо всматривался в мохнатого зверя, который мирно помахивал хвостом. Теперь и Яков узнал Кусаку — охотничьего пса Василия Потупчика. А вон идет и сам дядя Вася с двустволкой за спиной — огромный и плечистый.

— Эх вы, храбрецы! — раскатистым басом произнес он. — Чего испугались?

— Дядь Вася, это Яшка крикнул: волк! — оправдывался Павел.

— Ты сам первый побежал, — смущенно пробормотал Яков.

— Ничего не первый.

— Нет, первый!

— Ладно, хватит вам, — сердито пробасил Потупчик, но мальчики знали, что он совсем не сердитый. Это голос у него такой — гудит, как в колодце: бу-бу…

— Вы где были?

— На рыбалке, дядя Вася.

— Ну, молодцы! А я тоже побродил по урману, набил кой-чего на ужин дочке.

Он обвешан дичью, шагает тяжело, громко стучит сапогами. С ним не страшно, пускай хоть сам медведь вылезет.

Путники вышли на просеку, где проходит дорога на Герасимовку. Отсюда до деревни близко. Вон у дороги уже и кресты чернеют. Стоят эти кресты здесь давно — один большой, другой поменьше. Подгнили, накренились под дождями и ветрами, но все еще держатся.

Страшную историю рассказывали старики про эти кресты.

Лет тридцать назад, когда Герасимовка была еще совсем маленькой деревушкой, ездили по округе коробейники. Приезжали они сюда, на север Урала, из Екатеринбурга и Тюмени, торговали бусами, водкой и дешевыми ружьями, скупали у охотников пушнину за бесценок.

Как-то раз молодой герасимовский мужик Арсений Кулуканов подстерег в лесу этих коробейников — купца и купчиху, выстрелил из дробовика и размозжил купцу голову. А толстая купцова жена выпрыгнула из таратайки и, дико крича, бросилась в чащу. Убийца догнал ее на полянке и прикончил вторым зарядом.

С тех пор пошел Арсений в гору. Построил дом большой и красивый, завел крепкое хозяйство. Сначала его тревожил волостной пристав из Тавды, но убийца быстро откупился награбленным золотом. И в протоколе записали: «Найдены супруги убиенными неизвестно кем».

А Кулуканов поставил на могиле убитых два деревянных креста, наверно для того, чтобы не считали его односельчане злодеем. Да только кто не знает, что он злодей? Все знают, а сказать боятся в лицо.

Поравнявшись с крестами, Яков сказал шепотом:

— Дядь Вась, а ведь они, это самое, совсем сгнили… Небось Кулуканов скоро новые поставит.

Потупчик проворчал негромко:

— Я б ему самому крест поставил! — Он достал кисет, ловко скрутил в темноте папиросу, чиркнул спичкой — я, ребята, кабы моя воля, взял бы нашего Арсения Игнатьевича, да и в поселок к ссыльным кулакам на Чернушку. Там ему компания!

— Дядя Вася, а зачем их сослали сюда?

— А чтобы не мешали. Понял? На Украине да на Кубани мужики в колхозы объединились, а кулаки мешали. Вот их и сослали. Ну а хозяйство ихнее в колхозы пошло. Дело, ребята, правильное! — Потупчик говорил громко и быстро, взмахивая большими руками. — Кулак потому так и называется, что чужими руками хозяйство наживает. Поняли? Вот возьмите в пример нашего Кулуканова. На крови да на батрацком поте разбогател. А раз не твое все это — отдай народу!

Яков усмехнулся.

— У него и фамилия, это самое, кулацкая — Кулуканов! Дядь Вася, а когда у нас в Герасимовке колхоз будет?