— То-то — чаю… — Татьяна успокоенно улыбается, осторожно отстраняет прижавшегося к ней Романа и привычными движениями убирает со стола.

— Чай, — говорит дед. — его хорошо со сладким пить. А что у вас к чаю есть?

— Есть кое-что, — зевает Трофим, подмигивая Феде. — Есть сладкое.

Он, покачиваясь, выходит из-за стола, распахивает дверцы шкафа.

— Конфеты! — счастливо визжит Федя.

— С начинкой! — Трофим прищёлкивает языком и, помахивая кульком, закатывается вдруг хриплым смехом. — Привезли сегодня в кооператив, ну, я и взял. А главное — никакого расхода! Председатель совета!

Он сунул детям по две конфеты. Федя быстро нагнулся над столом и прихлопнул конфеты ладонью, будто это жучки, собирающиеся улететь. Потом взглянул на старшего брата. Павел сидел покрасневший и мрачный. Он не прикасался к конфетам.

— Я не буду их есть, — тихо проговорил Павел.

— Тогда и я не буду… — сказал Федя.

Все посмотрели на Павла. Отец сощурил один глаз:

— Почему же это ты не будешь их есть?

Павел молчал.

— Ну?

— Потому что… потому что…

— Почему?

Павел ногой нащупал под столом планку, соображая, будет ли она мешать, если понадобится бежать.

— Потому что…Зачем ты брал конфеты? — выпалил он, краснея ещё больше. — Взял, а денег не платил!

— А денег не платил… — слабо, как эхо, повторил Федя.

— Паша! — вскрикнула мать.

Дед Серёга зашевелился, покачал головой:

— Неладно ты, внучек, про отца говоришь!

— А пускай он не делает, что не полагается! Он думает, что председатель, так ему всё можно!

Трофим сурово сдвинул брови.

— Так… — заговорил он в тишине, растягивая слова. — Выходит, стало быть, по-твоему, я — вор?

Он рывком сдёрнул с рубахи ремень.

— Брось, Трофим! — Дед удержал его за рубаху. — Слышишь, брось! Мал он, зелен… Вырастет — поумнеет.

— Так я тебе покажу, какой я вор! — Трофим рванул затрещавшую рубаху из рук деда, шагнул к сыну.

Татьяна вскочила, стала перед мужем:

— Не тронь Пашку! Слышишь? Не тронь!

Он грубо толкнул жену, взмахнул ремнём.

Павел ждал этого движения и, согнувшись, скользнул в сторону. Ремень стегнул по скамейке. Мальчик распахнул окно, выпрыгнул в темноту.

С крыльца сбежал всхлипывающий Федя, подошёл к брату:

— Пашк… побил больно.

Потом вышел дед, окликнул Павла:

— Дурень, ведь отец-то пошутил… — Он протянул мальчику конфету: — Возьми. А ночевать, ребятки, вы нынче ко мне идите, а то прибьёт вас отец. Смотри — расходился… Да возьми конфету, ведь пошутил он.

Павел в нерешительности помедлил, но конфету всё-таки взял.

Высокий, широкоплечий Василий Потупчик вышел на крыльцо. Щуря глаз, взглянул на небо.

На крыльце сидела его дочка, тринадцатилетняя Мотя. Рядом с ней — на корточках Павел и Яков. Все трое что-то горячо обсуждали. Увидев Потупчика, они замолчали.

— Папанька, ты чего смотришь? — спросила Мотя.

— Снова дождь собирается. — Он почесал рыжую бороду — Хотел на ночь к озеру идти — не придётся. А вы чего тут заговорничаете?

— Да так, про разные дела.

— Дела! Смотри, какие люди деловитые! — Он басисто рассмеялся.

Ребята продолжали разговаривать вполголоса, нетерпеливо перебивая друг друга. Звякнула калитка. Босоногая Мотя прыгнула с крыльца навстречу вошедшему человеку.

— Товарищ Дымов!

— А-а, Мотя! — Человек улыбнулся, блеснув крепкими зубами.

Он был молод, плечист, в белой рубашке с расстёгнутым воротом, в скрипучих сапогах.

Из двери высунулся Потупчик, приветливо забасил:

— Вот хорошо, и квартирант пришёл! Как раз к ужину.

Павел выступил вперёд, сказал смущённо:

— Товарищ Дымов, мы к вам по одному делу…

— По какому, Паша? Я слушаю.

Он сел на порожек, забарабанил по холщёвому портфелю пальцами, с интересом посматривая на ребят.

— Мы про избу-читальню, — начал Павел. — Она всё равно сейчас заколочена. Как учительница на каникулы уехала, так её и заколотили. Мы хотим там пионерский клуб устроить.

— Клуб?

Дымов задумался. Два дня назад он приехал в Герасимовку из районного центра проверить, как сельсовет готовится к хлебозаготовкам. Он не собирался здесь задерживаться: в райкоме партии считали, что Трофим Морозов хороший председатель и сумеет сам объяснить населению, как важно продать государству хлебные излишки. Но оказалось, что дела в Герасимовке неважные. Обрадовались приезду нового человека, кажется, больше всего ребятишки. Славный народ!

— Так ты, Паша, говоришь — клуб? — Дымов снял кепку, задумчиво провёл рукой по волосам. Хорошее дело… Только нужно прежде всего открыть избу-читальню. Сколько у вас пионеров?

— Одиннадцать, — поспешно ответил Яков. — А вот он, Пашка, у нас, это самое, вожак.

— Ну вот, — улыбнулся Дымов, — вас только одиннадцать, а в деревне сколько народу! Как же всех оставлять без избы-читальни? Выбирайте на пионерском сборе толкового пионера, и пусть он открывает избу-читальню.

— Вот её, — Павел кивнул на Мотю.

— Мотю? Хорошо! Значит, будешь ты, Мотя, временно исполняющей обязанности заведующего избой-читальней. А? — улыбнулся Дымов. Он обнял Павла. — А вы помогайте ей, ладно? Дежурить по очереди — раз. Выпишем газеты, журналы, книжки — два. Ну, а в той же избе и вам, пионерам, можно собираться…

— Товарищ партейный, — позвал Потупчик, — ужин-то стынет… Ну-ка ребята! Совсем заговорили человека!

— Иду, иду, дядя Василь, — поднимается Дымов. — Так ты, Паша, скажи об этом отцу. Пусть поможет вам открыть избу-читальню.

Павел молчит.

— Не забудешь?

— А вы… товарищ Дымов… сами ему скажите…

— Почему так?

Павел снова молчит. Потупчик говорит негромко:

— Он с отцом не в ладах.

— Не в ладах?

— Да, ему от отца доставалось… Мне тут по соседству видно… Так, что ли, Пашка? Я помню, он тебя крепко отхлестал, когда ты в пионеры записался.

Дымов быстро обернулся к Павлу и внимательно посмотрел в большие чёрные глаза смущённого мальчика.

— Так он тебя бил, Паша? — тихо спросил Дымов.

Павел наклонил голову, невнятно пробормотал:

— Ничего не бил… дядь Вася… чего ты… — И вдруг оживился. — Товарищ Дымов, а вы вчера говорили, что дадите нам лозунги, чтобы мы написали. Помните, про хлебозаготовки и про колхозы?

Уполномоченный серьёзно посмотрел на Павла, соображая что-то.

— Дам, Паша… Вот поужинаю и напишу. Подожди минутку.

Ребята проводили глазами Дымова и Потупчика, уселись на крыльце. Уже совсем стемнело, в избах засветились окна. Тихо в деревне.

— А дождь и впрямь собирается, — вздохнул Яков и вдруг прислушался.

— Ой, ребята, пропал! Мать зовёт. Иду-у, маманька!

Он перемахнул через забор и скрылся в темноте.

Павел и Мотя сидят молча.

— Паш… — шепчет Мотя.

— А?

— Ты про что думаешь?

— Да так… — неопределённо повёл он плечом.

— А я тоже люблю думать… Про всё, про всё! Знаешь, когда хорошо думается? Когда спать ложишься… Правда? А тебе сны снятся?

— Снятся.

— Мне раз приснилось, что в Герасимовке дома стеклянные и электричество.

Павел с интересом взглянул на неё, убеждённо сказал:

— Электричество на самом деле будет. Помнишь, Зоя Александровна говорила, что в каждой деревне электричество проведут. Вот только колхоз сначала надо.

— Только домов стеклянных не будет — побьются… — Мотя глубоко вздохнула. — Паш, а один раз ты мне приснился…

— Я?!

— Ага. А я тебе никогда не снилась?

— Не… — помолчав, ответил он.

На огороде залаял пёс.

— На кого это Кусака? — Мотя вскочила, придерживая на коленях платье. Она исчезла за избой, но Павел слышал её тоненький голосок:

— Кусака, Кусака! На, на! Кому говорю!

В небе загромыхало. Тяжело дыша, девочка прибежала к крыльцу.

— Кто бы это был, Паш? По огородам пошёл, быстро так…

Павел приподнялся.