А рядом старичок маленький стоит. От земли еле отрос. Голова на кривых ножках. И в шляпе до самого подбородка, только борода виднеется.

— Вот и на месте мы, — говорит говорящая голова, разводя руками, — Как тебе места наши?

— Места знатные, — отвечаю, — Только что это у вас все такое синее? Небо-то понятно. А деревья, травка почему? Да и борода у тебя, папаша, цвета странного. Морского. Как в песне. Может, слышал? В небе темно синем, синяя звезда. У-у, у-у…

— Не угодили, значит, — грустно изрек старичок.

— Да причем здесь — угодили, не угодили, — рассердился я, — Не в этом дело. Не можешь объяснить, почему все синее, не надо. Убиваться из-за такой мелочи не стану.

Кузьмич из кармана вылез и, выставив вверх одно крыло, глубокомысленно произнес:

— Форменный блюформ. Как есть блюформ. Верно я говорю, дедушка?

Говорящая голова в шляпе мгновенно согласилась. Блюформ, так блюформ. По мне все едино, лишь не отравлено.

— Нам еще пройтись надо, — из-под шляпы вылезла рука и показала направление, в котором нам предстояло еще пройтись, — Ты только не топочи, а то разбудим Его, все испортим.

— Кого «его», — ох и надоели мне все эти странности.

— Придем на место, все узнаешь, — ответила ходячая голова и, развернувшись, зашаркала по направлению к синему лесу, над которым зависла баранка синего солнца.

Проверив, на месте ли черная стена и заломив пару веточек для ориентира, я побрел вслед за шляпой, стараясь, впрочем, не сильно топать. Раз просят, значит для чего-то это надо.

Волк на все запросы не откликался. Знать чернота эта не давала. Раза три пробовал. Не получилось.

Дедушка не соврал. Идти пришлось совсем немного. По часам засекал. Часов пять, не больше. И все сквозь синеву природы. Иногда дед приказывал замереть на месте, прислушивался к чему-то, потом вздыхал облегченно и продолжал путь. Иногда он заставлял меня падать на синюю траву и ползти. Деду то все равно. Он хоть падай, хоть стой, одного росту.

Все сносил безропотно. А все потому, что где-то в районе полости грудной клетки неприятно екало, беду предвещало. Я на эти знаки внимание очень обращаю. Без них мне в моей профессии не жить. Чувствую, что где-то рядом… нет, не опасность, даже слова такого не нашлось, есть что-то. Пугающее. Вон даже дед в шляпе то и дело вздрагивает.

Посинело. Деревья стали реже и синее. Травка, та самая, которая хохотала, когда я по ней животом терся, совсем коротенькая стала. Вышли мы.

— Вот и деревня наша, — возвестила голова в шляпе и, уже никого не таясь, весело засвистело дорожную песню.

— Деревня, как деревня, — пропищал Кузьмич из кармана. Я его помял слегка, ползая, — Не вижу повода для радости.

Я тоже не видел никакого повода, кроме десятка домиков, пригнувшихся земле. Не высокие, синие, с широкими, почти плоскими крышами. Грибы на толстых, коротких ножках.

Домик каждый огорожен изгородью невысокой да редкой. За изгородью морковка синяя, да помидоры. Того же цвета. Между домов бегемотики бегают, хвостами виляют, да нас, гостей облаивают. Окна у домов маленькие, лопухами синими завешанные. А дверей почти и не видать. Дырки круглые вместо них, с прорезями для полей шляп.

К чему такое подробное описание? Да к тому. Любой человек, а тем более профессиональный охотник за бабочками, каковым я и являюсь, увидев эту, синею до тошноты, идиллию сразу скажет. Цивилизацией здесь не пахнет. А тем более присутствием в этой деревушке передатчиком дальней космической связи.

Или дед ненастоящий, или меня обманывают.

— Заходи, гостем будешь.

Шляпа старательно вытерла ноги о кусок мха перед домом, и скрылось в дверном проеме, предварительно, прижав полы шляпы, а может и уши, я не видел.

Потоптавшись пару минут на пороге и, не найдя никакого другого мудрого решения, я встал на карачки и заглянул в дом.

— Да заходи ты, — возникла передо мной шляпа, — Не мельтеши на улице. А то…

— … Его разбужу. Знаю.

— Вот, вот, — хмыкнула шляпа, — Давай, не мешкай.

Я поднатужился, вобрал живот в легкие, а легкие за печенку запихнул, и благополучно пролез внутрь помещения, которые некоторые несознательные хозяева гордо именовали домом.

Тепло и сыро было в доме. Хоть и пахло немного гнилью. Темновато слегка. Электричества ж не провели, глупые. За широким столом, по местным меркам, конечно, сидело четыре шляпы, из-под которых смотрело на меня четыре пары глаз. Лиц то не видать. Темно. А глаза светятся.

— Здрасте вам, — поздоровался я, поудобнее устраиваясь на полу в ожидании беседы если не длинной, то весьма продолжительной. У меня на такие дела нюх.

Кузьмич следом протиснулся. Ему мое тело немного помешало. Тоже поздоровался. Все как полагается.

Шляпы закивали и ответили не очень дружным хором

— Наше вам… наше вам.

Странно как-то поздоровались. Нестандартно.

Пока они кивали, успел я убранство осмотреть. На предмет наличия радиопередающих устройств и оружия. Ранее выдвинутая гипотеза о полном отсутствии вышеназванного полностью оправдалась. За исключением досок размалеванных по углам дома, ничего примечательно. Стол, о котором уже упоминалось. Кровать кособокая. Сундуки распахнутые настежь. В сундуках камни драгоценные.

— Небогато живете, — надо же было разговор как-то начать. Вот я и начал.

— Ты о невесте спроси, — Кузьмич устроился рядом с моим ухом в качестве главного советника.

Тоже верно. Шляпы могут молча сидеть неизвестно сколько долго. Они дома. А мне здесь, в синьке, валяться, резону нет. И разговор о предмете, за которым я прилетел, начнем издалека. По осторожному, да по опытному.

— Невеста где, — гаркнул Кузьмич.

А я уже и речь приготовил. О полях плодоносных, и о лесах живностных. Из книжки про природу.

Шляпа, которая меня привела, покряхтела немного, на своих соседей взглянула.

— Будет и невеста, — сказала она, — Всему свой срок. Ты, добрый молодец, для начала успокой своего таракана.

— Да не таракан я! — встрепенулся Кузьмич, но потом махнул на все крылом и заплакал. Несильно, правда, и не по-настоящему.

— Рассказ долгий будет, — продолжили светящиеся глаза, — Ты уж потерпи, добрый молодец. Мы ведь тебе не полено осиновое отдаем, а дочь нашу.

«Видел я дочь вашу, страхолюдину» — подумал я. Но ничего не сказал. Я ведь подумал только.

Рассказ их длился тоже в районе «Долго ли коротко». Как я понял, это у них временной отрезок такой, равный пяти часам тридцати минутам восемнадцати с половиной секундам.

То и дело рассказ перебивался всхлипываниями, жалостливыми причитаниями, а то и откровенным ревом. Не помогали ни мои носовые платки, ни угрозы. Что сейчас выйду из дома и начну шуметь. Тогда уж точно Его разбужу. Одно только действовало на рассказчиков. Редкие, но вовремя исполненные крики Кузьмича, который изредка выползал из неудобно расположенного кармана и орал о немедленной выдаче со всеми потрохами причитающейся нам невесты.

Можно, конечно, привести полный стенографический отчет рассказа дедушек, я специально записывал, но нужно ли?

А если коротко, то история довольно занятная. И ко мне относящаяся самым непосредственным образом.

Народ этот называл сам себя лесными гномами. И жили они на этой земле синей лет тысячу, а то может и больше. Точные цифры на стенографии моей стерлись, когда Кузьмич в них нечаянно высморкался. Жили они, поживали, добра всякого там наживали. Золотишко на местной речушке мыли, крокодилов в озере промышляли, живность носатую да певчую по лесам били. Тем и жили. С соседями не торговали. Но и не воевали ни с кем. В общем, все как у порядочных.

Но только лет двести назад, сейчас точнее скажу, вот, двести два года назад, прилетела к ним невидаль Вселенская. Страшное, да жадное. Поселилась в чаще глухой, замок отгрохало. Аж из пятисот комнат, с бассейнами, да саунами невиданными. К замку кладовые несметные пристроила, а к кладовым стражу приставила. Железную, не убойную.