— Получается, что у меня нет ничего своего, — развела она руками. — Я просто сборище чужих привычек…

Она поцеловала кота и вышла на улицу, стараясь прогнать из головы все грустные мысли о будущем. А так как все ее мысли были последнее время невеселыми, она прогнала их все. Впуская только эти редкие зимой лучики ультрафиолета, которые так раздражали ее летом и так радовали в холодную пору…

— Доброе утро, — услышала она за спиной знакомый голос. — Надо же, как странно… Первый раз вижу ваше лицо при дневном свете.

Женя обернулась.

Она тоже видела его лицо первый раз и удивилась немного. Почему-то он представлялся ей гораздо старше. И лицо виделось ей сморщенным, собранным в брюзгливый кулачок…

На самом деле она вынуждена признать, что он даже красив. Во всяком случае, у него были красивые глаза. Большие, широко расставленные и с длинными ресницами… И смотрел он на нее весело, с улыбкой… Если бы не его голос, Женя вообще усомнилась бы в том, что тот ворчун, который дважды поднимал ее со льда, и этот милый джентльмен один и тот же человек.

— И как впечатление? — спросила она.

Он пожал плечами:

— Я представлял вас несколько иначе…

«Интересно, как же это он меня себе представлял?» — подумала Женя, но вслух не спросила. Она тоже его видела другим.

— Меня зовут Александр, — представился он.

— Женя, — ответила она, протягивая ему ладонь.

— Вот и познакомились наконец.

Они стояли друг против друга и не шевелились, точно боялись спугнуть друг друга и снова разойтись, чтобы случайно встретиться в темноте. Почему-то Женя подумала, что ей этого совсем не хочется. Встречаться с ним в темноте. Потому что люди все-таки умудряются выглядеть каждый раз по-разному. Точно у них в запасе не одно лицо, а много и они каждый раз их меняют.

Жене нравилось куда больше его дневное лицо.

Глаза были грустными, большими и немного насмешливыми. Черты лица тонкими, только волосы резко дисгармонировали с его обликом. Женя отметила про себя, что ему лет тридцать, не больше.

«Как странно», — подумала она.

И еще он был на кого-то очень похож. Женя пыталась вспомнить, но не могла. Только она его уже видела когда-то давно, просто очень молодого…

— Хотите кофе? — спросил он.

Женя уже хотела было сказать ему, что кофе она уже пила, спасибо и она спешит на работу, но вместо этого почему-то глупо улыбнулась и сказала:

— Хочу.

— Тогда пошли, — сказал он. — А то я, как всегда, не успел позавтракать… Знаете, каждый раз ворочаюсь до трех ночи, а потом слишком быстро наступает утро, и надо спешить…

— А сейчас? — спросила Женя. — Вы же все равно опоздаете…

Он как-то странно улыбнулся и проговорил очень тихо, почти неслышно:

— Мне кажется, один раз я могу себе позволить опоздать.

— И я тоже, — согласилась Женя.

«Пусть даже это выглядит глупо и неправильно… Ведем себя как школьники, решившие прогулять урок… Но всегда ли правильно вести себя правильно?»

Ответа Женя искать не хотела. Потому что светило солнце и снег искрился под его лучами, а еще потому, что в воздухе невесть почему пахло весной и человек рядом с ней ей нравился…

Она ничего не знала о нем, и тем не менее вопреки всем доводам здравого смысла он ей нравился. Как будто она вдруг вернулась к себе, прежней, тщательно спрятанной под грудой глупейших правил, законов, кодексов, установленных… «Да не мной же, — отмахнулась Женя, с любопытством рассматривая своего нового знакомого, презрев очередное приличие. — Я эти глупости не придумывала… А вот почему до сих пор жила, им подчиняясь, бог весть…»

Он наконец-то понял, кого она ему напоминает.

Нору. Ибсеновскую героиню, благодаря которой было найдено определение такому типу женщин. Ре-бе-нок… Вечный ребенок, слишком нежный, чтобы стать частью этого мира. Слишком неуверенный и робкий, чтобы позволить себе роскошь усвоить законы этого общества.

Где-то за углом собралась кучка людей. Они, кажется, снова чего-то от кого-то требовали, смешные в своем упорстве демоса требовать от такого же демоса… Сюда, в маленькое кафе, иногда доносились обрывки их взволнованных речей, смешивались с рычанием машин и дребезжанием трамваев… И девушка напротив казалась ему нездешней. Неотсюда. Там, за окном — ах да, смешной демос требовал по давней привычке: руки прочь от какого-то олигарха, наивно поверив снова, что их жизнь связана с чьим-то непременным благоденствием… Раньше — Анджела Дэвис, потом голодающий доктор Хайдер, теперь — очередной партийно-комсомольский мошенник, умело прокрутивший в свою пользу их средства.

Девушка напротив негромко рассказывала ему что-то, улыбалась, и все, что она делала, принадлежало ей самой. Ее мысли. Ее чувства. Даже ее маленькие невзгоды. Он позавидовал ей — с тех пор как случилась с ним беда, он никогда не принадлежал себе. Два недочеловека убили двух человек. И остались на свободе… Потому что во всем обвинили одну женщину. У них было много денег, а у его жены уже ничего не было.

И когда один из них все-таки сидел в КПЗ, точно так же собралась кучка демоса, жаждущего «справедливости». И точно так же они требовали «справедливости», утверждая, что убийца его семьи посажен совсем не потому, что плохо управляет машиной. Нет, он тоже непостижимым образом оказался узником совести. Оказывается, его преследовали власти за нетрадиционную ориентацию.

— Вы меня слышите?

Ее глаза требовали внимания.

Он кивнул.

— Мне показалось, что вы где-то далеко, далеко…

— Нет, — рассмеялся он. — Я здесь. Просто на улице очень громко разговаривают…

— Да, я тоже заметила… Правда, я ничего не могу понять, но значит, и не нужно. Я так думаю, что мы сами способны услышать нужное и отказаться воспринимать то, что нас не касается…

— Но люди вокруг тоже так думают…

— Это их право. И хорошо бы, они так думали. Знаете, я так считаю, что Уайльд был прав. «С какой стати зависеть от общественного мнения, если большинство у нас интеллектуально неразвито?»

— Я не люблю Уайльда.

— А я его люблю, — тихо призналась она. — Я догадываюсь, почему вы его не любите… Но это ведь не мешает ему быть хорошим писателем. И очень умным человеком… И потом — он так хорошо написал про любовь! Помните «Балладу Редингтонской тюрьмы»? Любимых убивают все… И на самом деле убивают, правда. Сами не ведая… Мне так часто кажется, что я — даже своей любовью — убиваю… — Она вздохнула.

Ему ужасно хотелось узнать, кого она убивает, и было немного обидно, потому что где-то был соперник. И он сам удивился тому, что ему совсем не плевать на факт существования данного индивидуума.

— У вас… личные неприятности?

— Так, — махнула она рукой точно от назойливой мухи, отгоняя неприятности.

— И все же?

— Господи, поверьте же мне, это неинтересно! Это такая банальщина — тьфу! Если бы я была счастливой обладательницей хорошенькой, славной трагедии, с заковыристым сюжетом, я бы непременно с вами поделилась! Но в том-то и дело, что история глупая. Пошлая. И гадкая. И вспоминать мне ее нисколько не хочется. Кофе хороший, кафе симпатичное, и вы — милый… Все как в сказке. Мне даже на работу идти неохота. Хотя надо.

— Кстати, где вы работаете? — поинтересовался он, уже готовый к тому, что и про работу она говорить не станет, потому что банальна, тривиальна, глупа и вообще…

И тут она снова его удивила.

— В детективном агентстве, — сказала она, рассмеявшись. — А вы не ожидали, да? О, как бы мне хотелось вам наврать, что я детектив. Но — увы! Я всего лишь ма-а-аленький секретарь. Мелкая сошка.

Он испытал облегчение, узнав, что она не занимается мужской работой.

Разве можно было хоть на секунду представить себе, как это воздушное существо, пришелица из самых странных, самых нереальных снов, бегает по городу за неверными женами-мужьями или — не приведи Боже! — изучает место преступления…

Именно секретарша.

Он коснулся губами ее тонких пальчиков и с явным сожалением произнес: