Мы шли вдоль изгиба кирпичной арены для боя быков и жалели, что сегодня, как назло, нет корриды, — и я внезапно увидел на тротуаре шариковую ручку. Только поднял, как вокруг выросли мои цыгане. Смотрят, вытянув шеи. А чего глазеть? Обычная ручка — пластмассовая, одноразовая.

— Чудо? — иронически спрашивает их Нестерчук.

— Нет, — качают головами, — не чудо.

— Ну-ну, — мы двинулись дальше.

Прошли железнодорожный вокзал, постояли у магазина видеомагнитофонов, глядя, как на экранах телевизоров рекламируют кассетные фильмы ужасов с косматыми мертвяками, и, сверяясь с картой, повернули от триумфальных ворот в средневековую, мавританскую часть города.

По чуть ли не тоннельным улочкам — шириной в размах рук — мы вышли на площадь к старинному собору. Здесь было много народу. Испанцы почему-то любят стоять кучками, как футбольные болельщики или заговорщики. Что в Италии, что в Испании, бросался в глаза невысокий, даже, сказал бы, низкий рост публики. Я думаю: Римская и Испанская империи сотни лет подряд отсылали своих рослых легионеров, конкистадоров, солдат и матросов на завоевание и охрану все новых и новых владений. Там они и оставались и гибли, а на смену им шли следующие поколения — так измельчала порода. Если увидишь в толпе высокого человека, наверняка иностранец. Даже коренастый боцман Нестерчук выгодно выделялся среди местных уроженцев.

Бдительный полицейский, узрев неотрывно следующих за нами цыган, тут же поинтересовался на английском, не досаждают ли господам туристам, то есть мне и боцману, эти вольные дети природы. «Нет!» — вступились мы за свиту. И со смехом поведали ему про обещанное чудо. Однако полицейский отнесся к предсказанию серьезно и заявил, что та старая цыганка, он знает, не бросает слов на ветер и на его веку еще никому никакого чуда не обещала. Если бы не служба, он непременно тоже бы отправился вслед за нами.

— Глядите, не проморгайте, амигос, — сердечно напутствовал он, а цыганам на всякий случай издали погрозил рукой, эстет, с татуировкой в виде перстня на указательном пальце.

Мы осмотрели каменный мрачно-торжественный собор изнутри — я как воинствующий атеист не на шутку опасался, что, не дай бог, случится какое-либо религиозное чудо! — и поскорей, к счастью благополучно, вышел через другой вход. Возможно, вам и смешно, но в соборе могло произойти что хочешь, вернее не хочешь: вдруг какая-нибудь мраморная мадонна возьмет и расплачется живыми слезами — фокусы еще средневековой инквизиции, — а потом те же цыгане разнесут по Валенсии и всей Испании в придачу про чудесный случай с русским моряком. Слава богу, пронесло!

Начало смеркаться. Последний раз сфотографировали друг друга у пятидесятиметровой башни Микалете — и назад в порт. Уже знакомой дорогой мы устало брели обратно, полные впечатлений и с пустыми карманами, потратив деньги на разные сувениры домашним.

Цыгане следовали за нами… Когда мы перешли мост через Турию, к ним присоединилась и сама старая гадалка. Они начали ей о чем-то сокрушенно рассказывать, но она уверенно подняла сухую ладошку: не волнуйтесь, мол, все впереди, день еще не кончился.

Так, по-прежнему сопровождаемые свитой, мы вернулись в порт и поднялись по трапу на «Богатырь». А цыгане со старухой расположились напротив — на травке у облупившейся водокачки.

Вскоре уже вся команда знала про то гадание. Матросы высыпали на палубу. Они глазели на цыган, а те — на них, высматривая меня.

Я остался в каюте. Что я, подопытный кролик? Хватит с меня насмешек!

Было без двадцати девять. Ровно в двадцать один ноль-ноль судно должно было покинуть Валенсию. В каюту заглянул Нестерчук:

— Пойди попрощайся, невежа.

Пришлось выйти. Я помахал своей свите рукой:

— Уплываем, прощайте!

Цыгане дружно ответили: не волнуйся, мол, они поплывут следом. И какой-то кучерявый детина уже причаливал старый баркас к набережной.

— Этого еще не хватало, — рассердился капитан. — Скажи им.

— Да я-то чего? Как я им могу запретить?

— Гадать не надо было, — в сердцах сказал капитан. — Не советовал же тебе старший по званию, — кивнул он на боцмана.

Предатель. Нестерчук отвернулся.

Пришлось мне-таки уговаривать — причем безуспешно — лезущих в баркас легковеров.

— Раз так, вообще на палубу до утра не выйду, — пригрозил я.

— Если чудо будет действительно чудом, — ответили мне с баркаса, — сам наверх выскочишь!

Логика… Что тут им скажешь?

Наконец мы отчалили и, ведомые буксиром, медленно тронулись по гавани к Валенсийскому заливу, в сторону открытого моря.

Баркас с цыганами, орудуя двумя парами весел, неотрывно тащился за нашей кормой.

— Ну, Ураганов! — вспылил капитан и вздохнул. Его знаменательные слова и тяжкий вздох прозвучали по мегафону с мостика на добрый километр в округе. И на другом берегу залаяли собаки.

— Ты уж до двенадцати не уходи, — ехидно заметил боцман, — пусть видят. А не то они и всю ночь за нами плыть будут.

Напрасно я надеялся, что баркас задержат какие-нибудь там пограничники или таможенники, — ничуть не бывало. У них с этим просто: множество шаланд, яхт и лодок покачивалось на рейде залива, кто ловил рыбу, кто играл на гитаре, кто не спеша следовал прямым курсом на Гибралтар к другу в гости.

Буксир нас оставил.

Последние яхты пропали позади… Мы пошли своим ходом. На баркасе вовсю работали веслами. Я взглянул на часы. Было только десять.

— Ты поторапливайся с чудом-то, — посоветовал Нестерчук. — А то так далеко заплывут, что и вернуться не смогут. И не обижайся, останавливал ведь я тебя? Заварил кашу, расхлебывай!

— Чего пристал? — возмутился я. — Ну хочешь, понарошку прыгну в море? Вы меня якобы спасете, а им скажем, что случайно свалился. И концы в воду! Чем не чудо? — Я скинул туфли и начал быстро раздеваться. — За людей отвечать не хочу, вдруг шторм будет!

Ошарашенный боцман схватил меня за воротник, пытаясь остановить, и мой пиджак остался у него в руках.

И тут… наши спутники на баркасе неожиданно закричали, заорали, завопили! Прямо на глазах их рассохшаяся посудина мигом пошла ко дну, и они пестрым плавучим ковриком заколыхались на поверхности.

Через полсекунды я ласточкой летел в море, слыша надрывный сигнал тревоги!

Вынырнул — вверху визжали и скрипели тали спускаемой шлюпки — и бешенными саженками, не дожидаясь, ринулся к потерпевшим кораблекрушение.

…Короче, я спас ту старую гадалку — поддерживал ее на плаву, пока не подоспела шлюпка. Старушка чуть меня не утопила, все время хваталась за мою шею и, захлебываясь, бормотала:

— Ну что я говорила… А ты не верил… Большое тебе спасибо — буль, буль — матросик. Я без тебя бы пропала.

Чудом всех спасли. Хорошо, что близко были. На той же шлюпке спасенных отправили на берег. Я тоже рвался грести, но капитан меня отстранил:

— С тебя хватит.

Не знаю, может, моя свита нарочно затопила ту лодку, чтоб не подмочить репутацию своей, так сказать, цыганской фирмы. Может, и сам ветхий баркас дошел до точки. Он и впрямь на ладан дышал. Теперь не выяснишь.

Когда я покидаю любой порт, то обычно бросаю в воду монетку, авось когда-нибудь сюда вновь приплыву. На этот раз я ничего кидать не стал. Правильно заявил капитан: хватит!

Связался я на свою голову. Они ж, правда, как дети доверчивые, хоть и слывут хитрыми. Но, замечу я вам, у них и связи!.. Как-то, через год, возле московского Киевского вокзала подошла ко мне молоденькая цыганка:

— Давай погадаю. Да не бойся — бесплатно.

— Чего бы это? — хмыкнул я.

— С Ураганова не берем, — загадочно ответила она, сверкнув своими черными глазами. Но тут ее срочно позвали подруги, она рассмеялась и скрылась в толпе.

Кстати, ту старую гадалку зовут Валенсией, как и сам город. Распространенное имя. Она мне, когда тонула, представилась. И я ей тоже, машинально: Валерий Ураганов.

Валенсия, Валенсия… А все же верным оруженосцем у Дон Кихота был не Панчо Вилья и не как там его еще, а Санчо Панса!