— Огонь! — крикнул Эрик и тут же сам ударил из БАРа по фельдмаршальской машине.
Стреляли издалека — с сотни метров. Огонь длился всего несколько секунд. Немцы сразу открыли ответный огонь из автоматов и пулеметов. Эрик клялся, что видел, как задымился мотор, как вдребезги разлетелись боковые стекла у машины фельдмаршала. Пришлось спешно отходить под градом пуль.
— Гранатами, гранатами надо было! — застонал побледневший от волнения Виктор. — Такой случай!.. Я бы себя не пожалел!..
Как обычно, ровно в 13.00 фельдмаршал Модель первым сел за стол и поднял бокал охлажденного мозельского вина. Примеру командующего последовал полковник Темпельгоф, начальник оперативного отдела штаба группы армий «Б». Стол был накрыт на три персоны, но третьего в столовой не было.
Но вот распахнулась дверь. Вошел третий — генерал-лейтенант Ганс Кребс. Он был бледен.
— Извините меня, герр фельдмаршал. Я немного опоздал. Меня обстреляли в вашей машине в семи километрах от Мейероде. Легко ранен мой адъютант барон фон Фрейтаг Лорингофен.
— Успокойтесь, генерал, — фельдмаршал вытер губы белоснежной брабантской салфеткой. — И прикажите прочесать лес.
— Я уже сделал это, экселенц. Приказал устроить облаву на этих обнаглевших партизан. Вашему храброму Фромбеку придется вставить новые стекла в машине и залатать пробоины в капоте.
— Какие тут партизаны, генерал! — улыбнулся фельдмаршал, взглянув на официанта, неслышно вошедшего с серебряной супницей. — Так, вооруженные бродяги. А вот помните, генерал, как нас с вами в сентябре едва не взяли в плен под Арнгемом английские десантники из первой парашютной дивизии?..
— Разве можно такое забыть! — воскликнул Кребс.
Его удивляло, что фельдмаршал часто вспоминает о выброске английского десанта в Голландии. Ведь Модель тогда растерялся, потерял хладнокровие, поддался панике, он был убежден, что англичане прилетели для того, чтобы схватить его, Моделя. Бегство его было столь стремительным, что по дороге у него вывалились вещи из чемодана и пропал неизменный монокль.
Правда, и сам Кребс не проявил должной стойкости: бросил фуражку и ремень с вальтером. А полковник Темпельгоф забыл прихватить секретные штабные карты.
— Зато я устроил томми и сэмми новый Дюнкерк на Рейне, — усмехнулся Модель.
Так вот почему фельдмаршал вновь вспомнил Арнгем. Чтобы похвастаться победой над англо-американцами.
— Так выпьем же за вашу арнгемскую победу, экселенц, по бокалу доброго немецкого вина! — с чувством произнес начальник штаба.
— Надеюсь, мой старый друг, — с улыбкой сказал фельдмаршал Кребсу, до дна осушив бокал, — что вы не забудете об этих победах в ваших мемуарах. А мемуары вы должны написать обязательно. Я, например, наизусть помню ваш захватывающий рассказ о встрече со Сталиным на московском вокзале почти перед самой войной с Россией…
Кребс благодарно посмотрел на фельдмаршала. Что и говорить, судьба бросала его в самую гущу событий. Он был высок ростом, красив, импозантен, не то что этот недоносок Модель. На посольских приемах в Москве Кребс затмевал своей фигурой, облаченной в вермахтовский мундир, сшитый лучшим портным Берлина, всех этих румын, венгров, итальянцев в их опереточной форме. Как исполняющий обязанности военного атташе великой Германии, он одним своим видом, прусской выправкой, щелканьем каблуков нагонял страх божий на кичливых петухов со шпорами и аксельбантами и немыслимыми орденами на пестрых парадных мундирах. Когда он входил в зал вслед за графом фон дер Шуленбургом, послом великогерманского рейха в Москве, все взоры устремлялись на них. Банкеты, приемы, обеды. Ни Кребс, ни Шуленбург не знали, что война вот-вот начнется. Берлин держал их в полном неведении. Шуленбург считал себя сторонником мира с Россией. Представитель гестапо в посольстве фон Вальтер помалкивал, не раз, впрочем, советуя Кребсу активнее заниматься военной разведкой в России.
Это было 13 апреля 1941 года. На Казанский вокзал, где провожали японского министра иностранных дел Иосуке Мацуоку, нежданно приехал Сталин с эскортом. Вел он себя необычайно дружественно и по отношению к японцам, и по отношению к немцам. Графу фон дер Шуленбургу он сказал: «Вы должны все сделать для мира между нами!» Затем Сталин повернулся к Кребсу и сказал ему, хорошо понимавшему по-русски: «Мир, что бы ни случилось!» Да, Сталин желал мира с Германией. Напрасно Гитлер, объявляя России войну, обвинял ее в антигерманских действиях. Сталин закрывал глаза даже на многочисленные германские нарушения советской границы, лишь бы спасти пакт о ненападении…
И теперь генерал-лейтенант Кребс задавал себе крамольный вопрос: «Не было ли роковым вероломство фюрера?»
Войну с Россией они начали с Моделем в звании полковников. Он, Кребс, — блестящим полковником генерального штаба со всеми вытекающими отсюда привилегиями и льготами, а Модель — командиром 3-ей танковой дивизии. Но Модель стремительно обогнал всех. Уже во время битвы под Москвой он командовал 9-й полевой армией, а Кребс стал его начальником штаба. В изнурительных боях в районе Ржева и Вязьмы они вдвоем, Модель и Кребс, спасли 9-ю армию от разгрома. Потом пути их разошлись, но ненадолго: летом 1944 года Кребс служил в Минске начальником штаба группы армий «Центр» у фельдмаршала Эрнста Буша. Потом, когда Красная Армия разгромила эту сильнейшую на Восточном фронте группу армий, в Минск вместо снятого фюрером Буша прибыл Модель.
И все-таки Кребс верил в свою звезду. Даст бог, он еще догонит, а то и обойдет Моделя! Хотя так мало времени остается у «тысячелетнего» рейха. Но, наверное, и в самых смелых своих мечтах не предполагал Ганс Кребс, что через несколько месяцев станет начальником штаба всего вермахта.
— Если не возражаете, экселенц, — сказал за десертом Кребс фельдмаршалу, — я хотел бы послать бутылку этого чудного французского коньяка «Курвуазье» вашему шоферу Фромбеку. Он спас мне сегодня жизнь. Не растерявшись под ураганным огнем, он рванул на полной скорости вперед и вывез меня из-под губительного огня партизан.
— Пожалуй, ему надо дать очередной крест, — согласился Модель. — Не исключено, что эти злоумышленники охотились за мной.
После обеда Модель говорил по телефону с Дитрихом — СС-оберстгруппенфюрер с утра безуспешно штурмовал Бастонь. Любая неудача Дитриха радовала Моделя, но тут он не мог скрыть досаду. Бастонь надо было взять, чтобы смягчить гнев фюрера.
Тем временем фельдмаршал Монтгомери готовил Моделю неприятный сюрприз: помолившись, он отдал приказ своим дивизиям начать тщательно подготовленное им контрнаступление. Его войска должны были ударить с севера на юг, чтобы в районе Хуфалеза встретиться с войсками 3-й армии генерала Паттона. Монти не знал, чего ему больше хотелось: разбить немцев или утереть нос этому янки Паттону. Ему вспомнилось, как этот мужлан, огромный, высоченный, с парой ковбойских кольтов образца чуть не 1856 года, бывшего в ходу на «диком Западе», появился на королевском приеме — не в парадной, а в повседневной форме. И эти глупые кольты в кобурах хлопали его по ляжкам. Верно, он забыл, что ковбои подвязывали свои кобуры к штанам сыромятными ремешками.
— А ведь предки у нас, — сказал тогда Паттон Монти, — были шотландцами, но мои потом поняли, в отличие от Монтгомери, что им мало места на этих островах, ха-ха-ха!..
Отдав приказ, фельдмаршал Монтгомери тут же позвонил полковнику Уордену — своему шефу…
«В моем доме на постой встал адъютант генерала Кребса майор фон Фрейтаг-Лорингофен, на редкость разговорчивый субъект. Он из прибалтийских баронов. Его отец владел большими поместьями под Ригой в Латвии. Революция заставила баронов покинуть Латвию и свои земли, завоеванные семьсот лет назад их предками, рыцарями Тевтонского ордена. В 1939 году Лорингофены получили поместье на польской земле, присоединенной к Восточной Пруссии, под Торном. В разговоре с адъютантом Моделя, который я подслушал, барон сказал, что его дядя, младший брат отца, генерал абвера, достал бомбу для графа Штауффенберга, а после покушения на фюрера покончил с собой. Адъютант Моделя спросил барона, правда ли, что гестапо арестовало его отца. Барон сказал, что отец просидел несколько месяцев в тюрьме Александерплац, но теперь он оправдан и на свободе, живет в Торнском поместье. Майор добавил, что очень беспокоится за отца, так как русские уже у него под боком, а латвийских поместий Лорингофенам теперь не видать как своих ушей.