— А зачем нашему князюшке земли новые? — искренне удивился Лисовин, — Со своими бы справится.

— Так положено писать, — смутился Ивашка, — Сиё — традиция!

— А-а-а, — уважительно протянул дружинник, — Это, да.

«И были на ладье тридцать и ещё три воина великих, мужа сильномогучих, что ни в сече, ни в гульбе, никому спуску не дадут, и не помрачат славы земли нашей пред народами чужими, и землями ненашенскими».

— А что, земель тоже надо стесняться? — Удивился незаметно подошедший невысокий человек, с выбритой головой, на которой змеился длинный черный чуб.

— А как же, — степенно отозвался Лисовин, — Она хоть и не наша, пока, но все-таки матушка. Ты, хлопец, читай дальше.

«И пошли ватажники по Реке Великой, что несла свои воды из ниоткуда в море-Акиян…»

— Так уж, и «из ниоткуда»? — Усомнился кто-то из собравшейся вокруг команды.

— Михайло! — Возмущенно повысил голос Геллер, — Ты же с нами ходил к истоку, чего же спрашиваешь, сам должен помнить.

— Поэтому и спрашиваю, что ничего не помню, — замялся, вытолкнутый вперёд, человек.

— Не помнишь? — Удивился Спесь Федорович, — Ты что? А как тебя хотели у тех людей оставить, потому что, на священного зверя медведя похож, тоже не помнишь?

— Так поэтому и не помню, наливали-то мне поболе, чем всей дружине. — Совсем смутился Михайло, который и по комплекции и по шерстистости, действительно напоминал добродушного сытого медведя.

— Да ты не расстраивайся, — похлопал его по плечу казак, — Никто ничего не помнит.

«И попались на пути богатырям нурги нечистые, и громко лаялися они, вызывая на бой неправедный. Ибо не может быть бой праведный, коли кличут на него ради грабежу и разорения. И крепко разгневались воины наши на задир сих, и с помощью слова увещающего, да рук крепких, разъяснили заблуждающимся путь их дальнейший, а заодно и познакомили с богиней греческой земли, что Гигиеной зовется. Прониклись нурги сии, почтением к чуждой им богине, и смиренные продолжили свой путь неведомый. А дружина наша продолжила путь свой славный, и в Акиян седой вышла, врагам на унижение, друзьям на помощь. Хоть и радеяло племя нечестливое заборонить нам дорогу, но рассеялись вороги те, лишь заслышав голос скальда громкоголосого. Ибо нет преграды ватажникам нашим, что поспешают волю пославшего их исполнить».

Тут все снова оживились и советы посыпались такие, что молодой волхв поминутно то краснел, то бледнел, пока вновь не вмешался Геллер:

— А ну цыть, охальники! Неча парня с толку сбивать, атаман сказал, чтобы писал только то, что видел.

— Да что ты, Володимир, шо мы-то? Коли не убачил сам, пущай спросит, — примиряюще поднял руки Непейвода.

Очередной спор разгорелся вокруг морского змея. Даже Лисовин и Геллер согласились, что нету змиев, есть только аспиды, ну в море могут быть и левифаны. Но тут веское слово сказал скальд. Был он добродушен, но говорил уверенно:

— Эт вы бросьте! Какие-такие аспиды в море-акияне? Все аспиды только по суше и ходят, а в воде тонут они, не успев даже «мяу» сказать.

Лисовин принюхался к кружке, в которой плескалась причина добродушия, завистливо вздохнул, но всё-таки возразил:

— Да какие на суше аспиды, мелочь одна. А вот в море глянешь — и сразу скажешь, что аспид вылитый. Да и не ходят аспиды, ног-то у них нету!

Бережно поставив кружку рядом с собой, Эйрик откинулся спиной на доски борта, и глубоко вздохнул:

— Ногов, говоришь, нема? Ну-ну. А вот как-то пошёл я на Кудыкино болото, надо было мне тростника срезать. Не успел до камыша дойти, а оттуда… Вываливается аспид, да не аспид, а прямо-таки аспидыще, и давай на меня шипеть! Я сразу же ноги в руки и подальше! А он не отстаёт! Я бегом, и слышу как он ножищами сзади топает! Вот-вот догонит…

— Так спел бы ему, — робко посоветовал Ивашка.

— Ах, вьюнош, — выдохнул скальд после доброго глотка, — Я бы с радостью, но новую вису я только складывал, а петь старые… Даже аспиду нельзя, ибо моветон станется. Ну отступил я, на заранее подготовленные позиции, иду себе дальше, у Локи мёд вымаливаю, и тут, бац! А передо мной аспид…

— Обогнал что ли? — ахнул кто-то из восторженных слушателей.

— Не-а, другой. Но тоже аспидыстый такой, дальше некуда. И говорит он мне, человеческим голосом…

— Хм-м-м, — негромко протянул Геллер, но скальд услышал:

— То есть, нечеловеческим голосом — «Куды прёшь, мил-человек? Всю картоплю истоптал, зверь ты арапский!» И вытягивает из-за спины дубину, сучковатую-сучковатую.

От смеха Непейвода сел на палубу, и всхлипывая, произнёс:

— Так вот за что тебя дядько Панас по улице гнал!

— И никакой он не дядько! Аспид, самый натуральный. Понаставили своих картоплей, скальду и пройти негде.

Эйрик попытался выжать из кружки пару капель, обиделся, и никак не ответил на замечание Лисовина:

— Насчет Локи не знаю, но что возле того болота Ведмедь-бортник свои колоды поставил, это я слышал…

— Так что писать, паны коханы? — взмолился Ивашка, — Кого я всё-таки видел? Змея, аспида, или Левифана?

— Кого видел, того и пиши! — веско припечатал Гриць, и чем-то встревоженный, повысил голос: — А ну тихо! Слухать буду.

Тут же на лодью упала тишина, стих даже свист ветра в веревках, которые все почему-то назвали снастями. Казалось даже волны уже не задорно плескались о борт, а на цыпочках подбегали, чмокали и пристыженные холодностью дерева, опадали. И белые птицы спустились ниже, прямо к волнам, будто заинтересовались причиной молчания.

— Буря будет, — помрачнел сусанин, — Хоть краткая, но сильная. Вона какие облака растрепанные, как коты по весне.

Спесь тоже нахмурился, но с надеждой спросил:

— Может быть погребём, уйдём с пути, пусть без нас тут веселятся.

— Не успеем, давай, атаман парус спускать, да и крепить всё. Авось пронесёт, не в первый же раз.

Тут из-под кормы донесся такой разухабистый, развеселый свист, что все вздрогнули. А Гриць широко и радостно улыбнулся.

— Знамо, переживём! Вот и звери наши подоспели. Спесь Федорович уважь ребятушек, вели рыбки им дать. Речная им по нраву.

Но Кудаглядова не надо было убеждать, похоже он и сам был рад. Кормчий подошёл к борту, и низко-низко поклонился:

— Ой спасибо, звери морские. Не оставьте нас во время лихое, и примите угощение скромное, в знак почтения к службе вашей вечной.

«Пиши, что видишь!» — вспомнил Ивашка и кинулся к борту. Не успел он наклонится, как прямиком в лицо чуть не уткнулась хохочущая рыба. Весело прочирикав что-то на своём языке, она ловко схватила севрюжку, и блескнув черной лоснящейся шкурой скрылась в воде. На её месте возникла новая радостная физиономия. Волхв понаблюдал за весёлой толкотней, и невольно улыбаясь отошёл к Геллеру, сосредоточенно привязывающего одну деревяшку к другой.

— Дядько, а почему «зверь»? На вид рыба-рыбой, только чешуи нет.

— Ну-ка придержи вот тут… Хорошо. — Володимир затянул узел, и строго сказал: — Ты их рыбой не обзывай, обидеться могут. Звери это, потому что воздухом дышат, как и мы. А рыбы в воде невылазно, и рот открыть боятся. А спасатели…

Геллер подтянул к себе ещё пару каких-то досок, и верёвку, потом продолжил:

— Когда люд человеческий в море-то выплыл, боги забеспокоились. Ну разве можно чад своих другим божкам доверять? Посейдонам разным. Те своих-то не любят, а тут совсем другой народ. А рук-то не хватает. Вот и попросил Велес зверей своих, в море пойти да за людьми присмотреть. Многие отказались, выдра вон, только на реку и согласилась. Бобер тоже было сунулся, но не решился от берега далеко отойти. А звери неведомые нам тогда, пошли и взяли на себя труд тяжкий, но нужный. Ибо нет для мужчины, человека ли, зверя ли, доли иной. Спасать и защищать, вот доля наша. Давай сродственник названный помогай, потому что на зверя надейся, а сам не плошай!

Уйти под палубу, в духоту и неизвестность, Ивашка отказался категорически. «Как же я буду писать, если не увижу ничего», и Спесь согласился. Малая команда споро поместила его на место Эйрика, и замерла по местам. Успели в аккурат, потому что волны уже надели белые папахи, и ринулись на лодью, как запомнившиеся волхву горцы на трактир. Так же, гневно, они толкались в округлые бока, как в запертую дверь. И бурно выражались на неведомом языке. Только вот не было сейчас на них, десятка княжеской стражи. Впрочем, строили в княжестве всегда, не за страх, а за совесть. Лодья, или правильнее, ладья, что от слова «ладная», ладно переваливалась через водяные бугры. Злой ветер вконец растрепал тучи и по небу неслись лишь обрывки, длинные как хвосты у лис, что удирают от охотников. Время от времени от рулевого правила звучал глухой рык сусанина, и ватажники споро что-то делали. «Не забыть потом спросить, что они творят» — успел подумать Ивашка перед тем как подкравшийся вал залепил ему лицо мокрой и холодной пеной. Чувство тревоги исчезло так же быстро, как и возникло, потому что над волнами сверкнула Перунова зарница, и в свете её волхв увидел чёрные спины спасателей, что по-прежнему весело прыгали вокруг ладьи. «Людям беда, а они хохочут», подумал парень, но тут же устыдился неправедной мысли. «Простите меня, звери морские. Не со зла, а со скудоумия, подумал я» — мысленно взмолился он. Боги услышат, и коли захотят, то расскажут служителям своим. Ведь слушал же Ивашка рассказы воев, что на смертный бой без надежды, витязь всегда выходит дерзко хохоча Морее в её морду, чтобы не подумала кромешница, что он испугался. «Интересно…» — заползла в голову спокойная мысль, «А почему слова «море» и «Морея», очень похожи?» И тут всё кончилось. Повинуясь ласковой, но твёрдой руке Гриця, ладья скользнула между сердитых валов, и выкатилась на залитое солнцем пространство. С неба улыбался Ярило, радуясь за людей своих, а белошапочные волны смирились перед крепостью ладьи и вновь стали ласково мурлыкать.