И вдруг всё закончилось – боль ушла. Ушла сразу, а не понемногу, как в прошлые ночи. Какой позор быть рабом собственного больного тела, но как чудесно, когда боль уходит, – подумал старый человек.

– Я сняла боль, но лечить тебя буду потом – не хочу выходить из роли, – раздался в его голове знакомый голос, – а что это было?

– Спасибо тебе. Это был рак. Был, есть и еще некоторое время будет, пока я не уйду. Меня осматривал личный врач Далай Ламы. Он говорит, что рак – кармическая болезнь, и медицина не может помочь.

– Нет никаких кармических болезней, – голос мисс Джонс снова приобрел сварливый оттенок, – а есть слабая медицина две тысячи десятого года.

Старик, уже полностью оправившийся, с удовольствием сделал два глубоких вдоха и спросил:

– Научатся, интересно, когда-нибудь побеждать эту пакость?

– За медицину не ручаюсь, но я тебя вылечу.

– Ты меня вылечишь, и это не будет чудом?

– Я же сказала, что чудесами не занимаюсь.

– А они бывают – чудеса?

– Бывают. И ты с ними сталкивался. Понимаешь, о чем я?

Старик долго смотрел в пол, потом поднял глаза туда, где могла бы находиться юная собеседница, и, не спрашивая и, не утверждая, очень ровным голосом произнес одно слово:

– Секвенция.

– Секвенция, – чуть слышно повторил девичий голос, а потом, как ни в чем не бывало, звонко спросил:

– Что такое секвенция?

– Секвенция – это воспроизводимое чудо.

– Нет. Секвенция – это воспроизводимое нарушение закона. Расскажи мне рецепт какой-нибудь секвенции.

– В день перед ночью новолуния граспер и дева-граспесса делят хлеб с матерью-рысью. На следующую ночь три граспессы возносят хвалу умершей луне, а старики возрастом, превысившим век, пьют красный травяной отвар, известный под именем Драконьей Крови. В это время двое,  разделившие хлеб с рысью, любят друг друга как муж и жена в окружении девяти полных сосудов.

– И что в результате происходит?

– Три события составляют мираклоид этой секвенции. Дева, познавшая любовь, уходит из жизни, чтобы вскоре возродиться в дальнем мире. Старец, испивший отвара, молодеет телом и душой, но не разумом на шестьдесят три года. Граспер, подаривший любовь мертвой деве, уходит в дальний мир, а на его место оттуда приходит другой, читающий секвенции как открытую книгу, и крепкий телом. Снова выполнить эту секвенцию можно будет только через четыреста два года.

– Эрчжи, ведь эта секвенция принесена в этот мир тобой. Откуда ты узнал ее рецепт?

– Не знаю, мисс Джонс. В какой-то момент он мне стал известен.

– Ты его полностью понимаешь?

– Не совсем. Мне непонятно, что такое дальний мир.

– А что тебе известно о других мирах?

– То же, что и всем. Шесть миров составляют Сансару. Я сейчас живу в мире людей. Еще есть миры Богов, Ассуров-демонов, мир голодных духов, мир животных и мир Ада. Живое существо после смерти может переродиться в любом из этих миров, в зависимости от заслуг. Достигший просветления покидает колесо Сансары и становится Буддой. Считается, что достичь нужного совершенства можно только в мире людей, и рано или поздно все живые существа сделаются Буддой.

– И ты в это веришь?

– Я это знаю.

– Эрчжи, да будет тебе известно, что вера – это разновидность знания. Причем от других разновидностей знания отличается тем, что не базируется на практике.

– Мое знание твердо и стоит на духовной практике, – с достоинством ответил монах.

– Могу тебя огорчить. Перерождения, о которых ты говоришь, происходят только между двумя мирами – уж поверь мне, я и есть эти два мира.

В келье повисло долгое молчание, которое прервал старик:

– Скажи, почему ты выбрала меня?

– Потому, что ты меня можешь слышать.

– А другие не могут?

– Не могут. Почти никто не может. Таких, как ты, в обоих мирах во все времена не наберется и сотни.

– Учитель Миларепа среди них?

– Нет.

– И ты всех просила тебе помочь?

– Да, прошу.

– А в чем заключается помощь?

– Мне нужна помощь, чтобы присоединить к себе остальные четыре мира. Ты прав, шесть миров действительно существуют. Мне кажется, что ты мне сможешь помочь, если поймешь, кто я.

– Ты – Дхарма?

– Та сам не понимаешь, что говоришь, а должен понять так, чтобы это знание можно было выразить словами. Кстати, я не хочу спорить с твоей картиной устройства сущего, да этого и не нужно. Но знай, Эйчжи – человек, несущий в свой мир учение Будды, пока не объединятся все миры, живущие не сделаются Буддами.

– Но Будды уже были. Я это твердо знаю!

– Были или будут – какая разница. Тебе же известно, что времени не существует. Постарайся отделять знание он сказок, порожденных невежеством или мечтой. Прощай! Я вернусь к тебе завтра и избавлю от недуга.

– Когда ты придешь? – на этот вопрос, спустя несколько минут, отозвался лишь колокол, призывающий к совместной молитве.

Ричарду снился штурм Иерусалима – штурм, о котором он столько времени мечтал, и которого никогда не было. Вооруженный лишь мечом, Ричард ворвался в осажденный город через пролом в стене. Он знал, что рыцари следуют за ним и, не оглядываясь, бросился вперед по узкой и кривой задымленной улице. В дыму и сполохах пламени мелькали неясные фигуры, и Ричард, подняв меч, бросился к ним. Приблизившись в несколько прыжков к врагам, он понял, то, что он принял за неверных, всего лишь причудливая игра дыма и отблесков огня, и впереди никого нет. Обернувшись к рыцарям, король увидел, что за ним никто не бежит, и на улице он совсем один. Как бы со стороны он увидел себя – высокую фигуру в длинной кольчужной рубашке, стоящую на узкой улице враждебного города – и совершенно безоружную – оказалось, что клинок таинственным образом переместился из рук обратно в ножны. Ричард, схватившись за рукоятку, попробовал его вытащить, но меч не поддавался. Ричард схватился за мизерикорд, тонкий длинный кинжал, висевший справа на поясе в черном кожаном футляре – оружие, с которым он в последнее время не расставался даже во время молитвы. Как только кинжал очутился в руках, пришло спокойствие, пламя угасло, дым рассеялся – и Ричард проснулся. Еще не открыв глаз, он понял, что стоять вот так посреди Иерусалима, мог лишь очень давно – с тех времен для него прошли долгие восемьсот лет, и за эти годы многое успело произойти. Перед мысленным взором пронеслась череда имен, под которыми его знали всё это время; предпоследним именем в этом ряду было Петров, а последним – Артур. Артур Пендрагон, король всей Англии.

Ричард открыл глаза и обнаружил себя, лежащим на низком широком ложе. Сбросив с себя грубое шерстяное одеяло, он встал босыми ступнями на холодный каменный пол и огляделся по сторонам – уходящие вверх в темноту высокие стены без единого окна; единственный источник света – металлическая масляная лампа, стоящая на низком столике в изголовье. Рядом с кроватью, аккуратно сложенные, лежат матерчатые штаны и рубашка безо всяких украшений, неподалеку стоят невысокие кожаные сапоги: он в королевской опочивальне. Именно сюда этой ночью привел его Мейер после продолжительного пьяного застолья, посвященного коронации. «Кажется, вечеринка удалась на славу», – сделал заключение Ричард – в голове клубился серый туман, во рту было сухо и ощущался металлический вкус. Затем он быстро оделся и уверенно двинулся к единственному выходу из комнаты – высокой узкой двери темного дерева, после чего очутился в казавшемся очень светлым, после темной спальни, зале. Свет поступал из высоченных стрельчатых окон, высоко расположенных рядами по обе стороны от стола. В окна виднелось голубое небо с легкими облаками. Небо было очень ярким, но без солнца, наверное, дневное светило располагалось где-то выше, значит, время уже около полудня. Посреди зала стоял очень длинный стол с обильными остатками вчерашнего пиршества. Тяжелые деревянные кресла живописно располагались вокруг стола, причем два из них оказались перевернутыми. Из-за дальнего конца стола виднелся стул со спинкой в рост человека – трон короля Англии. Сидя именно в нем, Ричард принимал вчера многочисленные поздравления своих новых друзей и подданных. Неспешно подойдя к трону (обычному большому деревянному стулу с почти стертыми за долгие годы барельефами, вдобавок грубо изготовленному), Ричард поднял со стола лежащий на боку кубок (судя по внешнему виду и весу – серебряный), наполнил его из простого глиняного кувшина вином, бдительно понюхал и опорожнил большими глотками, при этом мысленно, не без иронии, прокомментировав: «И немедленно выпил». Вино оказалось кисловатым и не особенно вкусным. «Интересно, у них тут так каждый день, или только по большим праздникам?», – рассеянно подумал свежеиспеченный монарх, оглядывая разгромленный стол с многочисленными лужами красного вина, и тут же обернулся на скрип двери. Небольшая дверка располагалась в глухой стене зала, неподалеку от входа в опочивальню. Из нее появился небольшой седой человечек, закутанный не то в длинный плащ, не то в мантию, и бесшумно небольшими шажками двинулся к Ричарду.