Для Александра более не было места ни в Риме, ни в Италии вообще. Вскоре ему довелось убедиться, что и король Людовик VII не столь уж надежен, как хотелось бы. Когда папа-изгнанник в день Вознесения Христова, отслужив мессу в Монпелье, еще раз предал анафеме императора и его сторонников, французские епископы и графы, да и сам брат Людовика, архиепископ Реймсский, ликовали. Однако по всему было видно, что при дворе решающим влиянием пользовались теперь прекрасная королева и ее брат граф Генрих де Труа — родственники Виктора IV. Они требовали от короля, чтобы тот окончательно порвал с Александром, приобретя тем самым бесценную дружбу могущественного императора, напоминали, сколь опасно сердить Барбароссу, тем более когда вассально-ленные отношения в пограничных областях Бургундии остались не проясненными до конца. Красноречивый Генрих де Труа, сохранявший добрые отношения с Райнальдом Дассельским, был усерден в своем стремлении уладить возникшие осложнения. Хорошую поддержку он получил, когда от германского эрцканцлера пришло послание к французскому канцлеру, епископу Суассонскому Гуго, в коем прямо говорилось, что могут возникнуть непреодолимые затруднения во взаимоотношениях между римским императором и французским королем, если тот и впредь будет предоставлять убежище еретику Роланду и его кардиналам, которые к тому же надеются собрать во Франции деньги для оплаты своих долгов.
Людовика терзали мучительные сомнения. Религиозные убеждения влекли его к Александру, которого он недвусмысленно признал папой. Эта внутренняя тяга еще больше подкреплялась опасением, что переход на сторону Виктора IV может послужить причиной острейшего конфликта с французским клиром. Но, с другой стороны, он ни в коем случае не хотел ссориться с Фридрихом и видел свое спасение в том, чтобы как можно дольше тянуть с принятием окончательного решения.
И он тянул. Когда пришло сообщение о прибытии в его страну Александра III, он весьма обрадовался, не подав при этом и виду. Когда же его прямо спросили, берет ли он под свою королевскую защиту святого отца, он ответил, что скоро напишет об этом. В июне, наконец, в Монпелье пришло долгожданное письмо папе. Однако в нем не было ничего кроме просьбы поддержать королевское постановление по одному из спорных вопросов монастырской жизни. Спустя некоторое время прибыл королевский порученец, сообщивший папе, что Людовик еще не пришел к окончательному решению, однако хотел бы уже сейчас пообещать, что возьмет его под свою защиту. В ответ на это Александр прямо заявил королю, что тот обязан внести ясность в его положение. И тогда Людовик сделал самое разумное, что только можно было предпринять. Он направил к папе аббата Сен-Жерменского монастыря, своего доверенного человека, чтобы тот объяснил ему, в каком положении находится сам король. Однако Александр, увидев, что оправдались худшие предположения, не пожелал с пониманием отнестись к его трудностям. Между ним и королевским посланником начался столь оживленный обмен мнениями, что престарелый аббат от пережитых волнений спустя несколько дней умер.
Между тем при французском дворе крепло убеждение, что Людовик VII принял решение не поддерживать Александра. Папа начинал оценивать собственное положение как угрожающее. Узнав, что Людовик будто бы обязался совместно с императором созвать церковный собор, на котором обязаны присутствовать оба папы, Александр не смог усидеть в Монпелье. Не дожидаясь ответа на свое срочное послание к Людовику, в коем он просил назначить ему место и время аудиенции, папа выехал навстречу королю. По дороге ему сообщили, что Людовик во исполнение какого-то таинственного соглашения с императором направляется на бургундско-германскую границу. Архиепископ Реймсский посоветовал Александру ждать короля в Клермоне, куда тот должен был прибыть. Однако Людовик неожиданно изменил свой маршрут, и папа понапрасну прождал его два дня, после чего, позабыв о своем апостолическом достоинстве, мучимый тревожными предчувствиями, бросился на поиски короля. Наконец он застал его, удивленного неожиданной встречей, в одном из цистерцианских монастырей близ Клюни.
То, что Александр услышал из уст самого короля, послужило для него сигналом большой беды. Он узнал, что граф Генрих де Труа за последние месяцы неоднократно приезжал в Павию, дабы в личных беседах с императором и его канцлером объяснить, как лучше всего склонить Людовика VII к признанию папы Виктора IV. Правда, его предложения на первых порах казались немцам чистой фантазией, ради которой не стоило отвлекаться от решения более важных и насущных проблем. Конечно, этот любезный господин еще может оказать полезные услуги, рассуждали они, однако в данный момент его оптимизм не внушал доверия. После, как они говорили, «бегства Роланда» отпала необходимость в предполагавшемся ранее походе в Рим (какой смысл было в четвертый раз повторять принятые в Павии решения?), так что Фридрих всю свою энергию употребил на упрочение собственной власти в Северной Италии. Вместе с тем, в результате кровавых восстаний сицилийских баронов против тиранического правления их короля Вильгельма I, прозванного Злым, появилась замечательная возможность наконец-то осуществить отложенное семь лет назад завоевание Сицилийского королевства. И Фридрих начал готовиться к войне.
При его дворе развернулась небывалая активность. Помимо приема делегаций ломбардских городов, которые теперь все без исключения присягнули ему на верность, император был полностью поглощен начавшимися переговорами с Пизой. Целью было добиться от нее признания императорского верховенства и, что еще важнее, предоставления большого флота для ведения войны против Сицилии. При этом не хотели отказываться и от содействия Генуи. Надлежало решить почти неразрешимую задачу: обе эти морские торговые державы враждовали друг с другом — следовательно, надо было их мирить. Генуя к тому же продолжала выказывать свою неприязнь к императору. Фридрих, не без участия своих советников, нашел хитроумное решение, пообещав пизанцам поддержку в их намечавшейся войне против Генуи и огромные торговые привилегии на Сицилии, которую предполагалось завоевать с их помощью. Узнав об этом, генуэзцы сочли за благо позабыть о своей враждебности к покорителю Милана и поспешили направить посольство в Павию. В результате трудных переговоров дипломатам Райнальда наконец удалось примирить оба города, после чего и Генуе были обещаны значительные привилегии в Сицилийском королевстве.
Граф де Труа, на глазах у которого свершались эти государственные дела, находился под глубоким впечатлением. Увиденное подействовало на знатного француза столь сильно, что он дал понять императору о своем намерении стать его ленником со всеми бургундскими владениями и, соответственно, отказаться от сюзеренитета Людовика VII, если тот будет упорствовать в своем непризнании папы Виктора IV. Фридрих решил, что это могло бы стать неплохим средством давления на французского короля. Любезному графу он ответил, что будет вести с ним переговоры о признании Францией «императорского папы» лишь после того, как тот предоставит ему письменные полномочия от Людовика VII на заключение от имени Французского королевства соглашений, обязательных для исполнения обеими сторонами. Генрих де Труа пообещал сделать все зависящее от него и отбыл. При императорском дворе не надеялись на его скорое возвращение.
Тем временем Пиза и Генуя закончили снаряжение своих флотов. Военные отряды ломбардских городов ждали мобилизационных предписаний для отправки на войну против Сицилии. Были отданы распоряжения собирать рыцарские ополчения в Германии. Все пребывали в уверенности, что император, посетивший Равенну, двинется оттуда прямиком в южном направлении. Но вместо этого Фридрих, вопреки всем ожиданиям, опять появился в Павии, куда прибыл граф де Труа с полномочиями на ведение официальных переговоров.
Людовик VII был сыт по горло мучительной неопределенностью своего положения, однако по-прежнему не мог ни на что решиться. И тут как нельзя более кстати явился со своим предложением шурин. Король, которому не хотелось даже думать об этом надоевшем деле, с готовностью согласился предоставить графу де Труа письменные полномочия, необходимые для ведения с Фридрихом переговоров о созыве церковного собора, куда должны были явиться оба папы для окончательного решения своей участи. Граф, словно еще не веря удаче, предупредил короля, что, если тот не сдержит слово, он перейдет со всеми своими бургундскими владениями под сюзеренитет императора. Людовик на все ответил согласием и отправился со своей веселой королевой на охоту.