Необула поступила в «Милезию», как раз когда знаменитый дом свиданий переживал свой расцвет. Он был символом Афин, неотъемлемой частью их великолепной жизни, такой же, как философия или поэзия. Слава «Милезии» давно преодолела городские стены, и знатные чужеземцы стекались к афинским холмам лишь для того, чтобы полюбоваться красотой тамошних гетер.

В те времена любой моряк мог отдохнуть от тягот морского пути, не покидая пирейского порта: за один обол[7] можно было найти ночлег, а двух хватало, чтобы познать нехитрые ласки рабыни. В Афинах говорили, что сам Улисс, превозмогший чары Цирцеи и спасшийся из плена Навзикаи, не сумел бы подобру-поздорову выбраться из пирейского притона: местные красотки болели всеми дурными хворями, которые можно было подцепить от Карфагена до Херсонеса.

Те странники, что обладали более изысканным вкусом и заботились о собственном здоровье, не задерживались в Пирее, а шли вдоль Длинной Стены до городских ворот, и дальше, в квартал Горшечников, где не было недостатка в добром вине и красивых шлюхах, готовых развлечь отважного морехода. Всего за пятнадцать оболов можно было отыскать подружку на одну ночь, чистенькую, надушенную и искусную в любви. Однако знатные путешественники неизменно направлялись в «Милезию» — дом разврата с самой лучшей репутацией во всей Элладе.

«Милезия» располагалась на склоне Холма Нимф, неподалеку от Ареопага[8]. Аспазия открыла школу гетер в девятнадцать лет. Во всей Элладе было лишь одно подобное заведение, которое основала на острове Лесбос великая Сапфо[9]. Еще девочкой Аспазия училась в ней музыке, стихосложению и искусству любви. Именно тогда у нее появилась дерзкая мечта: помочь женщинам освободиться от власти мужчин.

В шестнадцать лет Аспазия поселилась в Афинах вместе со старшей сестрой и деверем, которому было позволено вернуться в город после долгого изгнания. Девушка была необыкновенно красива, но на восточный, ионийский лад: смуглая кожа, высокие скулы, черные глаза, кошачья грация. Женщины Ионии не уступали мужчинам в уме и храбрости. Эти качества пригодились Аспазии, когда она решила посвятить себя ремеслу гетеры. Спокойный нрав, решимость и взвешенные речи этой женщины вызывали у многих мужчин не только интерес, но и глубокое уважение.

Аспазия не искала ни мужа, ни любовника. Она рано повзрослела и познала все тайны чувственной любви. Что же касается любви другой, той, что приводит к подлинному родству душ, то она не входила в планы гетеры. Отец Аспазии хотел, чтобы его дочь получила образование, и девушка прилежно училась. Она прекрасно музицировала и могла с одинаковой грацией исполнить и ритуальный танец, и веселую праздничную пляску. Конечно, ремесло гетеры было не самым почтенным, но что поделать. Гетеры были независимы и имели доступ в мир искусства и философии, закрытый для других женщин.

Три года Аспазия развлекала богатых афинян, танцевала на пирах и обучала неопытных куртизанок. Она была женщиной в полном смысле слова — женщиной, рожденной дарить радость мужчинам, а что, кроме наслаждения, может дать своему спутнику женщина, которая не желает создавать семью? Аспазия из Милета считала ремесло гетеры достойным и выгодным и не видела в нем ничего дурного. Тем больнее было сознавать, что для других она остается низшим, презренным существом. Аспазия могла бы говорить на равных с любым из афинских мудрецов, но никто из них не спешил предоставить ей такую возможность.

Мужчины принимали интерес Аспазии к искусству и философии за уловки искусной гетеры, обученной в Ионии. Оттого в первое время милетская красавица зависела от своих спутников куда сильнее, чем хотела бы. Девушке то и дело приходилось смирять свою гордость, но решимость стать свободной только крепла.

Вскоре у Аспазии появился могущественный покровитель. Им стал знатный горожанин по имени Конн, шестидесятилетний вдовец, любитель вина и хорошеньких женщин, прожигатель жизни и владелец огромного состояния. Конн любил принимать у себя знаменитых философов — афинян и чужестранцев, — стараясь снискать славу утонченного и слегка эксцентричного аристократа. На таких собраниях Аспазия из Милета была не только виночерпием; природа не слишком щедро наделила Конна талантами, и он считал, что обладание прекрасной и умной женщиной возвышает его самого. Богач охотно хвастал перед гостями ионийской диковиной, надеясь произвести впечатление на изысканную публику. Каждое острое словечко, вовремя сказанное Аспази-ей, возвышало ее любовника в глазах гостей. Сам Конн больше отмалчивался, жадно слушая рассказы иноземцев о жизни в других городах Пелопоннеса.

Как-то раз среди гостей Конна оказался прославленный софист, первый мудрец Эллады Протагор из Абдеры[10]. Философа сопровождал ученик, Продик[11] Кеосский, стройный красавец одних лет с Аспазией. Юноша весь вечер не спускал с гетеры глаз, и, когда взгляды молодых людей встречались, оба краснели от смущения. Отведав анчоусов и устриц, гости повели беседу о политике, а точнее — об успехах Перикла, нового лидера демократического крыла. Начал разговор Анит. От него не отставал молодой удачливый комедиограф по имени Аристофан[12].

Продик Кеосский навсегда запомнил тот спор о демократии: распаленные гости на чем свет стоит кляли Перикла, и лишь Протагор видел в нем блестящего оратора и мудрого политика, а демократию признавал самой совершенной формой правления, без неравенства и притеснений.

Тут в разговор вступил Аристофан:

— Друзья мои, кое-кто из вас издалека, и наши порядки для него в диковинку. — Он обернулся к Протагору. — Вы глядите, как мы трясем бородами над урнами, и говорите себе: сколь же счастливы афинские граждане, которые сами решают свою судьбу и не чувствуют над собой меча тирании. Можно подумать, что афиняне все как один искушены в политике, а мы, по правде сказать, и сами не понимаем, за что голосуем. У нас выборы так часто, что все давно запутались. Все голосуют, а сами думают: кобыла-то моя вот-вот ожеребится, или: и с чего соседские куры лучше несутся.

— Вот именно, — глубокомысленно заметил Конн.

— Никак не пойму, — проговорил Анит, — отчего все считают Перикла большим мудрецом. Умный правитель ни за что не доверил бы народу принимать важные решения. Ведь это просто опасно — делиться властью.

— Но в этом и состоит главный принцип демократии, — возразил Протагор. — Всеобщие выборы — основа равенства и согласия. Нельзя править народом, не советуясь с ним.

— Народ в большинстве своем дик и глуп, — проворчал хозяин дома, — и сам не понимает, что для него лучше.

— В таком случае, — не растерялся Протагор, — следует установить разумные границы народного представительства, раз и навсегда решить, в каких случаях правители должны спрашивать мнение народа. Идти на поводу у черни не менее опасно, чем вовсе игнорировать ее.

Остальные гости приняли сторону Конна: пора отказаться от иноземных выдумок и передать власть в железные руки настоящего правителя. Но как выбрать самого достойного? Большинство полагало, что власть можно доверить лишь самым богатым и влиятельным гражданам, аристократам. На это Протагор возражал, что никакой аристократии не существует, а в правителе стоит ценить мудрость и великодушие.

Конн, в свою очередь, развил тезис о том, что хороший правитель должен взять на себя заботу о народе, ибо народ по сути своей глуп и подл и живет ради удовлетворения самых низменных интересов. Все поспешили согласиться с ним.

— Но ведь Перикл как раз так и поступает, — настаивал Протагор. — Город и вправду изменился. Я бывал здесь раньше и твердо могу сказать: Афины расцвели. Неужто вы сами не видите?