— Да, теперь у нас больше статуй, — заметил Аристофан. — В Акрополе построили великолепный храм. Кучу денег потратили, кстати. Теперь в Атенее можно полюбоваться на голых женщин. Надо отдать должное искусству Фидия[13].

— Это благодаря демократии ты можешь писать свои комедии, — заметил Протагор. — И только благодаря демократии мы собрались здесь и хулим Перикла. Демократия — это свобода и равенство.

— Как же, свобода, равенство… — скривился Конн. — Одни слова. И кстати, почему ты упорно связываешь эти понятия между собой? На самом деле они исключают друг друга. Любой свободный человек стремится выделиться. Все, что угодно, лишь бы не оказаться равным другим.

— Что ж, соблюсти равновесие и вправду нелегко, — улыбнулся Протагор. — Я привык свободно высказывать свое мнение, но вовсе не собираюсь навязывать его другим.

Продик не участвовал в беседе. Молодой человек завороженно глядел на Аспазию, но та держалась поодаль и лишь изредка приближалась к гостям, чтобы наполнить вином пустеющие кубки. И все же Продик старался не упускать нити разговора и догадывался, к чему клонят спорщики.

— Любезный Протагор, — начал Конн, — ты ведь много странствовал — скажи, неужели ты действительно полагаешь, что раб или метек[14] ничем не отличаются от свободного человека?

— Люди равны но природе своей, неравенство рождается в дурном государстве. Но государственный строй можно изменить. Вчерашний раб порой восстает против своего господина — таково его естественное право.

Эти слова немало возмутили остальных. Анит заявил, что демократия опасна, ибо вслед за ней приходит хаос. Сам он был сторонником просвещенной олигархии. Такой строй казался ему предпочтительнее тирании, ведь при нем государство не зависело от воли одного человека. В ответ Продик рассказал забавную историю о четырех собаках, которые нашли большую кость.

— Единственное отличие демократии от тирании заключается в том, — заявил Аристофан, — что в первом случае нами помыкают, а во втором над нами насмехаются. Быть рабами или шутами — вот и вся наша свобода выбора.

— А какой строй ты сам предпочел бы? — поинтересовался Анит.

— А никакой. Меня это вообще не интересует. Я стараюсь не говорить о политике. По крайней мере, с достойными людьми.

Последовал дружный смех. Воодушевленный Аристофан продолжал:

— А почему бы нам не учредить прямо здесь, в этих гостеприимных стенах новый строй, общество равенства и справедливости; и никакой политики, согласны? Никто не командует, никто не подчиняется, все вместе принимают решения и вместе за них отвечают. Знаете, что из этого выйдет? — Он оглядел присутствующих. — В один прекрасный день нам придется устроить голосование. Будем выбирать, кто моет полы, а кто идет на рынок, кто командует, а кто подчиняется.

— Неплохая идея, — ухмыльнулся Конн. — Интересно, какие вопросы придется выносить на голосование.

— Если все пойдет как задумано, — ответил Аристофан, — нам рано или поздно придется решать, пойти ли войной на соседей.

— Что ж, я проголосовал бы за, — заявил Анит.

— Придется решать, — продолжал Аристофан, — впустить ли в наше маленькое государство чужеземцев или купить новых ездовых лошадей. Кто-то предпочтет людей, кто-то лошадей. Что же делать? Позвать кентавров.

Слова комедиографа пришлись гостям по вкусу. Спор утихал, но тут раздался голос Аспазии:

— А какую роль в своем государстве вы отводите женщинам? Рожать вам детей?

Смех в тот же миг прекратился. Все взгляды обратились к куртизанке, словно она разбила дорогую амфору. Воцарилось неловкое молчание.

— Не обращайте внимания. — Конн не знал, куда деваться от стыда. — Она немного диковата, зато на редкость хороша, не правда ли?

— Что ты имела в виду? — спросил Протагор.

— Что при настоящей демократии вам придется считаться с нами, — ответила женщина.

— Что ж, придется голосовать, — игриво заметил Аристофан, стараясь разрядить атмосферу.

Никто даже не улыбнулся. Софисты завороженно смотрели на Аспазию, словно прислушиваясь к пленительной мелодии.

— А с какой стати нам с вами считаться? — проворчал задетый за живое Конн.

Аспазия ответила твердо, обращаясь к Продику:

— Потому что мы составляем половину населения. И потому, что не только мужчины способны принимать решения.

Эти слова привели философов в восторг.

— Давно я не слышал ничего подобного, — улыбнулся Продик.

— Тем более из женских уст, — добавил Протагор.

Конн не знал, что и думать. Хозяину дома льстил успех любовницы, и все же выпад Аспазии был слишком дерзким, даже оскорбительным. Он осторожно поинтересовался мнением Аристофана, и тот ответил:

— Эта удивительная девушка только что подсказала мне идею новой комедии[15].

Комедиограф был очень серьезен, однако Конн и Анит встретили его слова дружным смехом.

В тот день Аспазия впервые за два года почувствовала, что ее оценили по заслугам.

Наутро после пира гетеру внезапно посетил Продик и принес ей в подарок рукопись своего учителя. Аспазия зарделась от смущения и гордости: внимание великого философа было неслыханной честью. Продик всерьез увлекся девушкой — и не только потому, что она была настоящей красавицей: ему еще не приходилось встречать женщину, способную рассуждать как настоящий софист. Юноша снова и снова возвращался мыслями к спору о равенстве. Он размышлял о несовершенстве мира, в котором правят мужчины, и о бесчисленных загадках, которые таит в себе женская душа. Продик даже пошутил, что теперь его наставнику придется брать не только учеников, но и учениц, чтобы, пока не поздно, исправить несправедливость.

Философ и гетера пробыли наедине совсем немного, но в их душах вспыхнуло пламя, которому не суждено было погаснуть никогда.

Продик рассказал Аспазии об испытании, которому Протагор подвергал своих учеников, чтобы распознать будущих софистов. Философ протягивал испытуемому кусок пергамента с надписью:

Надпись на обратной стороне гласила:

Протагору довольно было взглянуть на реакцию кандидата в софисты, чтобы понять, на что он годится.

Продик показал пергамент Аспазии. Женщина внимательно прочла обе надписи и звонко рассмеялась:

— Что за нелепость!

Продик с улыбкой заключил, что Аспазия по праву может считать себя софистом. Первой женщиной-софистом. Заветный пергамент позволял увидеть, способен ли испытуемый отличить парадоксальное суждение от обычной нелепицы.

Аспазия вспыхнула от удовольствия и одновременно ей стало неловко, словно над нею подшутили. Чтобы перевести разговор на другую тему, она спросила, есть ли у Продика собственные сочинения, как у Протагора. Молодой философ ответил, что как только он что-нибудь напишет, Аспазия будет первой читательницей.

— Тогда у тебя есть еще одна серьезная причина, чтобы писать, ведь я стану ждать твою книгу с нетерпением, — улыбнулась гетера. На этом они расстались, и Продик в тот же день отправился в Леонтин, чтобы присоединиться к учителю.

После встречи с Протагором и Продиком Аспазия еще сильнее возжаждала свободы и признания. По ночам при свете масляной лампы она тайком читала сочинения великих мудрецов из библиотеки Конна — многие были подарены авторами, например, Анаксагором[16] и Софоклом[17], которых женщина невероятно чтила. Аспазия впитывала мудрость сочинителей, подобно губке, наслаждаясь изощренностью их умственных построений и точностью образов. Чем больше она узнавала, тем сильнее становилась ее тяга к знаниям.