— А кто ты такой? — так же тихо и вяло произнес наконец торчок. Неподвижная его, жуткая какая-то рожа в первый раз дрогнула — Лехе показалось, он слабо улыбнулся, хотя глаза не менялись совершенно.

— Я? Ты не знаешь, кто я? Я тут все держу, понял? — Леха механически заводил себя, хотя на самом деле ему уже хотелось оставить этого психа к ебеням.

Псих не реагировал. Вообще никак. Он продолжал смотреть. В глаза — хотя Лехе почему-то казалось, что не его он рассматривает, а то ли мозги Лехины под черепом, то ли стенку за его спиной. И рожа оставалась прежней: совершенно неподвижной, деревянной, только движение это, почудившееся Лехе, действительно повторялось раз за разом — левая щека психа дергалась, дергалась (так иногда дергается неподвижное изображение, когда ставишь видак на паузу), отчего казалось, что он подмигивает и чуть улыбается углом рта. Жмур мог бы так подмигивать.

Блядь, хули он тут, совсем, блядь, да в ебало щас дать — ворочалось беспорядочно у Лехи в башке; ему даже казалось, что он собирается встать и в натуре накидать прямо здесь этому уроду таких, блядь, пиздянок… Но он сидел — может, потому что в той же башке, только в глубине где-то, объявился вдруг Акимчик с Колпина, который, когда ему не хватило на дозняк, взял кирочку для расщебенивания и пошел грабить магазин: расщебенил там продавщицу — вся стена, рассказывают, была в кровище… И вслед за ним — отморозок Геха, имевший не то пять, не то шесть ходок на зону, способный без предупреждения и объяснения дать в рыло первому встречному, однажды поймавший девку лет десяти, отлососивший во все дыхательные и пихательные, затолкавший ей в манду бутылку ноль пять — и разбивший ее там… внутри… А может, просто потому что тот маленький внутренний Леха, сметливый и куражистый, который всегда подсказывал ему, чего делать, сейчас ни с того ни с сего заткнулся — что-то не так ему было, не нравилось что-то… скучно вдруг стало… или страшно.

Поэтому Леха большой, охваченный непонятной расслабухой, так и остался молча сидеть, даже когда псих доглобил стакан, вылез из-за стола, надел запомоенную свою куртку и медленно вышел — мимо проводивших его глазами, но тоже не пошевелившихся пацанов.

— Да всякие версии… — Опер мялся и изображать корпоративную солидарность особо не спешил. — Может, вообще псих ему башку проломил…

— Ты о чем? — нахмурился Знарок.

Капитан слегка скривил рот:

— Один из приятелей Смирнова рассказывал, что дней за десять до убийства они пили втроем: он, Смирнов и другой смирновский знакомый, которого он — ну, приятель, Гродников, — видел в первый раз. И последний. И этот знакомый всю дорогу говорил о сатанистах, сектах, всяком таком.

— И кто он такой? Имя известно?

— Только имя и известно. Какой-то Коля.

— Другие знакомые Смирнова его не знают?

— Нет.

— Так, может, твой свидетель его выдумал.

— Да непохоже… Всяко у него, Гродникова этого, алиби.

— Псих, ты имеешь в виду, — этот Коля-сатанист?

— Ну да. Гродников его описал — тот, по ходу, был со странностями. Алкоголик почти наверняка. Возможно, наркоман. Одет как бомж. Вел себя странно, вроде нервничал без причины… тик лицевой постоянный…

— А Смирнов его откуда знал, Колю этого?

— Да непонятно…

— Но хоть словесный портрет его есть?

— Да херня это, а не портрет. На вид лет тридцать-тридцать пять. Рост средний или выше среднего, телосложение среднее, волосы русые, особых примет нет…

Знарок снова подумал, что этот смирновский приятель, которого они допрашивали, наверное, наврал, что не было никакого «психа». Хотя…

— Коля, значит? Николай?

— Ну вроде Смирнов так его представлял. Хотя даже это Гродников помнит не очень твердо.

Николай… Ник.

Это было не подозрение, конечно, — так, паранойя…

— С-слушай, капитан… Ты не против, если я с ним сам поговорю, с этим, как его… Гродниковым?

— …Не, ну его интересовали сатанисты в кино. В истории кино. Актеры там, режиссеры, вообще люди из этой среды. Дьявольщина всякая в сюжетах фильмов…

— Угу… Константин… вы знаете про такой сайт «Синефобия.ру»?

— Что-то… смутно знакомое… где-то что-то слышал… не помню, от кого…

— Может быть, от Смирнова?

— Не помню. Не буду врать.

— А в тот раз такой веб-адрес не упоминался? Смирновым или этим Колей?

— Н-нет… насколько я помню, нет.

— А имя Игоря Гордина?

— Тоже, по-моему, нет. А кто это такой?..

Ремарка я дожидался в переполненном вестибюле «Техноложки»; опоздал он всего минут на десять. Я его вычислил почти сразу — а вот сам Рэмович, когда я к нему обратился, захлопал глазами: явно он меня иначе представлял. Я как всегда надеялся, что обойдется без ритуалов — и как всегда не обошлось: Ремарк охотно выпростал из перчатки мягкую лапку.

— Про оккультные корни нацизма, я полагаю, излагать нет нужды. О Germanenorden и Thule Gesselschaft вы и сами, разумеется, знаете, — взял он с места в карьер деловито-свойским тоном коллеги-профессионала. Вместе с толпой мы вышли в мороз и темень и вместе с ней же встали у светофора при переходе через Московский. На нас косились. — Тут на фоне общеизвестных фактов — вроде того, что представители национал-социалистской верхушки, включая Гесса, Розенберга и Гитлера, действительно посещали Общество Туле — хватает и самых диковинных гипотез: вплоть до предположений Жана-Мишель Ангебера — вы не знакомы с его книгой «Hitler et la tradition cathare»? — о связи нацизма с самими катарами, хранившими, по мнению Отто Рана, в Монсегюре Грааль. Кстати, Юлиус Эвола в переписке оппонировал последнему…

Я начал ощущать легкое головокружение. Мы перешли проспект и двинулись вперед по 1-й Красноармейской.

— …Впрочем, оккультная тема в истории Германии и немецкой культуры в той или иной форме присутствует постоянно — Германия ведь всегда была страной не просто мистической, но зловеще мистической, уродливо, я бы сказал, мистической, кроваво мистической. Это странно, тревожно беспокойное национальное подсознание, эти то карикатурные, то жуткие порождения его… — Ремарк не говорил и даже не делал доклад: он исполнял. Сопровождая исполнение плавными сценическими жестами. — Эти параноидальные идеи, выливающиеся в мясницкую практику — я имею в виду то, что творилось еще задолго до Дахау: ведь и Шпренгер с Инститорисом были немцами, и охота на ведьм мало где в Европе была столь результативной, если можно так выразиться, как в немецкоязычных государствах Европы… Вакханалия розенкрейцерских аллегорий, баварские иллюминаты… Инфернальные иерархии Иоганна Вира, оккультная философия Агриппы, алхимия Майера, каббалистика Анастазиуса Кирхера — вы знаете, кстати, что этот загадочный иезуит за двести с лишним лет до Люмьеров описал устройство, способное проецировать изображения с прозрачной пластины на экран?.. Чешуйчатые чудища Геснера, гомункулы Парацельса, черный пудель Гете, злобные карлики Гофмана — все болезненно странное, искривленное, сморщенное, маленькое, словно бесчисленные разрозненные княжества и курфюрства, из копошения которых вдруг, ни с того ни с сего, как кажется окружающим, вырастает гигантский и столь же уродливый монстр — кайзеровский или гитлеровский…

Во время маленькой, словно заранее отрепетированной его паузы я вдруг осознал, что, отчаявшись поспеть за его мыслительным слаломом, слушаю Ремарка даже не без восхищения — как оперу на незнакомом языке.

— …То настоящие дома вида и пропорций кукольных — вы бывали в Люнебурге?.. То игрушечный замок, вымахивающий до размеров настоящего, — вы бывали в Нойшванштейне?.. Сплошной «Щелкунчик» — и обязательно рано или поздно появляется мышиный король… Сказочная культура, колдовской язык, на котором в Сильс-Мария камлали за Заратустру, в Вене гадали по снам, в Праге превращали людей в насекомых… Нет ничего удивительного, что именно из этого дымного ведьминого варева всплыли Йорг Ланц фон Либенфельс и Рудольф фон Зеботтендорф, за которыми строем пришагали известные всем деятели…