— Скажите, другой деревни Рогожки тут нет? — спросил я наконец.

Женщина поставила у ног пустое ведро; дужка ударилась о край резко и звонко.

— В другом краю где, может, и есть, а у нас тут одна, наша. — Женщина глядела на меня пристально и строго. — А тебе на что?

— Сюда из Москвы не приезжали на лето студенты? Девушка и парень?

— Приезжали! — Женщина тоже заволновалась, понизила голос. — А как звать? Может, Нина?

У меня задрожали колени, кровь отхлынула от головы, от лица; я оперся рукой о плечо Прокофия, боясь упасть.

— Да, — прошептал я. — Нина Сокол. А парень — Никита.

Женщина с недоверием взглянула на Чертыханова; тот, как бы приметив что-то, отдалился от нас, присел среди грядок моркови и репы.

— Она моя племянница, — заговорила женщина торопливо и озабоченно. — Отец ее, Дмитрий Никанорович, брат мне. Большой человек… А ты? Ты ее знаешь? — Я молча кивнул. — Как тебя звать?

— Дмитрий, Дима…

— Ну, вот я тебя теперь узнала! — Она неожиданно улыбнулась, лицо ее оживилось и помолодело, мне подумалось, что это при имени Нины лег на него радостный луч. — А то я гляжу на тебя и гадаю: похожий вроде на кого-то… Они, Нина с Никитой, часто про тебя говорили. Он простой такой, веселый, все шутил… Меня величал милостивой государыней. — Женщина опять улыбнулась снисходительно и нежно. — Сядут за стол обедать или ужинать и начнут перебирать своих. Я многих запомнила: Тоня, Саня, Ирина, Лена. А больше все про тебя… Нина хмурилась, сердилась, не велела говорить, про тебя. — Женщина подступила ко мне вплотную, коснулась рукой моего плечи Не заладилось, видно, у вас с Ниной-то? Не понравилась…

Я едва сдержал себя, чтобы не закричать от раскаяния, от любви к ней, к Нине, самой лучшей, самой дорогой на земле. Увидеть бы мне ее сейчас хоть на минуту! Я бы взял ее руку, нежную, почти прозрачную, и прижал бы к своим глазам — намного легче стало бы мне жить…

— Уехали они, — сказала женщина с сожалением, и рука ее, темная, натруженная, невольно потянулась к лицу, пальцы затеребили конец платка, губы дрогнули. — В тот же день, как грянула война, собрались и ушли на станцию… Да зайди хоть в дом-то, я тебе расскажу про них!..

Когда Нина с Никитой появились в Рогожке, по деревне тотчас же разнесся слух: Нина приехала с мужем, — и любопытные бабы, найдя первый попавшийся предлог, потянулись ко двору Настасьи Брагиной взглянуть, какого королевича избрала себе в спутники жизни дочь замнаркома, киноартистка. Никита понимал причину столь обильного наплыва женщин и старался показать себя: шутил, щуря голубые, с хитринкой глаза, угощал ребятишек конфетами из объемистого пакета, смеялся, сверкая белыми слитками зубов. Бабы разочарованно переглядывались: слишком прост был он, совсем не гордый, здоровается со всеми за руку, от деревенского не отличишь, — значит, не высокого полета птица… Когда же узнали, что никакой он ей не муж и не жених, они удивились еще больше: уж не хахаль ли? Но в Никите не было ничего «от хахаля», да и Нина не такая девушка, чтобы так вот взяла и приехала с хахалем… Странные молодые люди в Москве, и отношения их непонятные…

Но вскоре Никита стал в деревне своим человеком. Почти неделю он не выходил из маленькой колхозной кузницы, вместе со стариком Степаном и молодым кузнецом Леонидом Брагиным, сыном Настасьи, ремонтировал инвентарь для уборки сена и хлебов, умело и сноровисто орудуя молотком и клещами, лихо расправляясь с горячим металлом; звонкий и бодрящий перестук несся вдоль улицы за деревню, рождая в лесу целую россыпь веселых отголосков.

В полдень в кузницу приходила Нина и звала Никиту и Леонида обедать.

Однажды она появилась раньше обычного. Никита стоял в дымной полутьме и раздувал мехами угли горна, нагревая добела железный стержень; на его чумазом лице блеснула белая полоска — улыбнулся.

— Вы уже соскучились без меня, герцогиня?

— Очень, господин кузнец, сильно хочу есть, — шутливо ответила она, сторонясь искр, и вздрагивая, и морщась от резких ударов молотка по наковальне.

Кузнецы, с любопытством глядя на нее, сдерживали усмешку: слишком далека была эта девушка в цветистом сарафанчике, в широкополой соломенной шляпе, похожей на мексиканское сомбреро, от такой прокопченной конуры, где навалены в беспорядке плуги, жатки, бороны, груды ржавого лома, подков и болтов и где пахнет горелым железом.

Никита развязал фартук, обмыл в желтой воде сильные руки с закатанными по локоть рукавами и галантно, с поклоном подставил Нине локоть.

— Прошу, сударыня.

Они медленно пошли к дому, спасаясь от зноя в тени изб. За ними, поотстав, лениво плелся Леонид. Нина шагала легко и бесшумно, прямая и строгая, и Никита, покосившись на ее чеканный, немного высокомерный профиль, усмехнулся.

— Ты так гордо идешь, точно тебя ведет под руку сам Ракитин.

Он частенько донимал ее этим именем.

Мина резко выдернула из-под его локтя руку. Длинные, чуть загнутые к вискам брови сердито взмыли вверх.

— Сколько раз я просила тебя не говорить о нем!

Никита мгновенно поддержал ее, воскликнул гневно, в тон ей:

— И верно! На черта я вспоминаю его, сукина сына, негодяя, подлеца!

Нина остановилась.

— Неправда! — сказала она, сердито и с презрением оглядывая Никиту своими темными продолговатыми глазами. — Он не подлец.

— Никита тоже остановился, сокрушенно развел руками.

О, сердце женщины — дикая, непроходимая тайга!

— Я запретила себе думать о нем, — заключила она уже тише.

— Ошибаетесь, повелительница, — мягко и с иронией возразил Никита, снисходительно глядя ей в лицо, затененное широкими полями шляпы. — Можно запретить человеку двигаться, связав ему руки и ноги, можно запретить видеть и говорить, завязав ему глаза и рот, но невозможно запретить ему думать — в этом несчастье, а скорее всего, великое счастье наше. Мы свободны думать все, что хотим! — Нина грустно потупила голову. Он поспешил ее утешить: — Ничего, герцогиня, будет и на нашей улице праздник. Вот найдем себе самых красивых… — И осекся, вздохнув шумно. — Вру! Не найдем, Нина. Самая-то красивая на земле она, вот беда-то… Ох, наделали они нам хлопот, Ракитины, брат с сестрой!.. — Никита был пожизненно, как он выражался, влюблен в мою сестру Тоню, а она вышла замуж за летчика Караванова.

За обедом Никита много и с удовольствием ел, благодарно поглядывая на хозяйку, — тетка Настасья была рада приезду гостей и старалась угодить им, — смешил Леонида и его жену Алену, круглолицую, медлительную красавицу. Потом Никита и Нина вышли под окна, где было свалено свежее сено, накошенное самим Никитой возле огорода, в кустах. Нина певуче, нежно читала Блока:

Никита беспокойно ворочался на сене, вздыхал с огорчением:

— Нельзя мне слушать такие стихи: душа тает, словно воск на огне, и жалко делается себя: ах, не любит, ах, оставлен, ах, несчастненький!.. Мне надо быть твердым, как кремень. Впрочем, читай: душа тоже любит, когда ее гладят по шерстке. — Вдруг он, как бы попомнив что-то, приподнялся, в растрепанных полосах застряли сухие травинки. — Пойдем с нами на озеро. За карасями!

Нина отказалась:

— Ужение рыбы — преступное расточительство времени.

— О! Это — прекрасное расточительство! — воскликнул Никита. — Это магия, колдовство! Ты берешь простой крючок, насаживаешь на него червя и произносишь заклинание: «Взглянь, дунь, плюнь, рыбка, рыбка, клюнь, хорошо бы щука, вот такая штука, можно и карась, только не все враз, окунь угоди, плотвичка погоди, а лягушка пропади!» Потом три раза плюешь и закидываешь крючок в темную глубину, в неизвестность… И замираешь в ожидании. Это ожидание полно философского творческого смысла. Ты спокоен, но душа твоя трепещет, фантазия рисует перед тобой заманчивые картины того, как ты становишься обладателем необыкновенной рыбины, почти кита, и люди завидуют тебе, слагают легенды! Мысль, пробив толщу воды, рыщет в глубине, отыскивает золотую рыбку и подводит ее к крючку, умоляет взять гибельного для нее червячка. В этот миг ты воплощение зла и коварства. Но ты об этом не задумываешься. Весь мир перемещается на крохотный пробковый поплавок… Вот он дрогнул раз, другой — твоя мольба возымела действие! Сердце у тебя останавливается, а руки дрожат. Тут уж не упускай момент, не растеряйся!.. Одно движение, и ты ослеплен серебристым блеском рыбьей чешуи. Плавнички горят, так и ласкают, будто лучи утреннего солнышка. Ты безмерно счастлив!..