Оценив наши анкетные данные и, выдав аванс доверия, женщина удалилась, довольная вежливостью и благодарностью за приют. Гостиница была далека от респектабельности. Старое одноэтажное бревенчатое, барачного типа сооружение, слегка накренившееся от ветхости. Достаточно было сильного толчка, что оно раскатилось по бревнам. Но в ненастье любая крыша желанна над головой. Вот и об этой гостинице, наверняка осталась добрая память ни у одной сотни прикомандированных граждан, нефтяников, оленеводов и других служивых людей, волею обстоятельств заброшенных в этот суровый край нефтяных вышек, оленьих и собачьих упряжек. Осталась память, но несколько иного рода и у нас.

Едва администратор скрылась за дверью номера, мы для сугрева выпили граммов по сто. У запасливого пилота отыскалась строганина. Замечательный деликатес. Его надо попробовать, чтобы ощутить прелесть, пикантность вкуса. Принесенная с мороза строганина тает во рту. По этому поводу у поэта Владимира Махсона есть целая ода. Ограничусь отрывком:

Когда к утру надоедают вина,

А от еды возрос в два раза вес,

На стол подаст хозяйка строганину—

Особый северный деликатес…

И знатоки, отставив дальше кружки,

Торжественны, задумчивы, хитры.

Во рту растают ледяные стружки,

И меркнет слава паюсной икры…

Спирт согрел, а строганина утолила голод. Стол, на котором находилась наша скромная снедь, примыкал к окну с разрисованными морозом диковинными белыми узорами, контурами экзотических пальм. И без того неугомонный Сичков оживился, глаза заблестели.

– Держу пари, Леня, ты меня не одолеешь, – пристал он к вертолетчику. Борьба на руках была страстным увлечением Алексея Ильича. Бог не обделил его силенкой, он не упускал случая, чтобы блеснуть. В пору безденежья, отсутствия почтовых переводов со скромными гонорами за стихи, статьи и репортажи, он таким способом одолевая дюжих молодцов, добывал себе деньги на водку и пропитание. Победителя всегда щедро угощали, да и он в долгу не оставался, в один миг, спуская гонорары.

–Держу пари, – наседал он на Леонида.

–Пари, так пари, – согласился добродушный пилот, полагаясь на свои тугие мышцы. Сичков сдвинул еду на край и они устроились по обе стороны стола, у самого окна. Закатили по локоть рукава и, опершись о поверхность стола, плотно сцепили пальцы рук. Я видел, как вздулись вены, словно жгуты, и кровь прилила к их лицам, испариной покрылись упрямые лбы. Никто не хотел уступать.

И тут произошло непредвиденное – локоть поэта соскользнул со стола и мощный удар сдвоенного кулака высадил двойное стекло из рамы. В помещение ворвался холодный воздух. Звон разбитого стекла всполошил чуткую администраторшу и через минуту женщина появилась на пороге и мы услышали ее гневный голос.

– Интеллигенты, взрослые люди! Летчик, поэт, журналист, – бросила она сердитый взгляд на стол. – Кто б мог подумать, хулиганье, сейчас вызову милицию…

Мы стояли, понурив головы, словно нашкодившие подростки. Перспектива знакомства с милицией встревожила нас. Не было ни малейшего желания получить «телегу» на работу с вытекающими из этого последствиями. Алексею Сичкову, пребывающему на «вольных хлебах» такая угроза была «до лампочки». Он чувствовал себя невозмутимо и уверенно.

– Простите нас великодушно. Это произошло случайно, а не по злому умыслу, – уговаривал Вирский женщину. – Мигом застеклим окно, все будет в порядке.

–На первый раз прощаю, – она осуждающе покачала головой и вышла.

–Инцидент исчерпан, – заметил я. Разбитое стекло напоминало о себе стужей. Кое-как заткнули его подушкой. Утром разыскали в поселке стекольщика и он мастерски вырезал алмазом стекло и плотно вставил его в раму. Администратор заметно потеплела. Дабы в очередной раз не сконфузиться (подальше от греха) решили застолья в номере не устраивать и новогодний вечер провести в ресторане «Пингвин». Нелетная погода на несколько суток задержала поселке и поэтому искали себе занятие. Задание редакции я выполнил, а Сичков, не обремененный служебными обязанностями, находился о власти лирических созерцаний.

В ресторане, единственном очаге культуры и развлечений, после боя московских курантов и тостов засиделись далеко за полночь. Под задушевную беседу хорошо шли напитки. А потом, проваливаясь в снегу и скользя по насту, на непослушных ногах побрели в своему отелю. Его постояльцы, очевидно спали, так как ни одного огонька в окнах. «Опоздали?» – с тревогой подумал я. Алексей потянул за ручку двери– заперта. Дробно постучал кулаком по косяку, прислушались – ни звука.

– Не ночевать же на улице, рискуя околеть, – произнес Леонид. – Поди, ты, Алексей, ослаб, вся энергия в стихи ушла. Посторонись, дай-ка попробую.

Он потеснил от двери кряжистого Сичкова и, сосредоточившись, резко, что есть мощи, потянул за ручку и… дверь вместе с рамой вывалилась на крыльцо. Мы опешили. В глубине отеля вспыхнул свет, послышались шаги. В тишине раздался знакомый голос.

– Интеллигенты, летчик, поэт, журналист, как вам не стыдно?! – возмутилась женщина. – Вломились, как медведи. Единственная в поселке гостиница и ту вывели из строя.

Спустя трое суток после вылета из Амдерма в редакцию пришла таки «телега» с живописным описанием приключений интеллигентов.

ПРЕСТИЖ ПРОФЕССИИ

Директор НИИ организации труда Фома Кузьмич Бубыркин, доктор наук (каких, он и сам уже за давностью лет не помнит), сидя за массивным столом, изучал поступившую в учреждение корреспонденцию. Пробегая глазами очередную бумагу, собрал кожу на сократовском лбу гармошкой. Вытер ладонью вспотевший затылок и несколько минут сидел в оцепенении, как кролик при виде удава. Затем порывисто пухлым пальцем нажал красную кнопку селектора, вызывая на связь инспектора по кадрам:

– Ян Парамоныч, зайди. Срочно, беда!

– Что, комиссия, ревизия? – с порога всполошился худой и высокий, как циркуль, в пиджаке с короткими рукавами Козодой.

– Хуже, хуже, – замахал руками профессор. – С комиссией-ревизией я знаю, как поладить, иммунитет надежный. Здесь другое, полюбуйся.

Козодоев степенно достал из кармана очки, усадил их на кончик длинного носа, бесстрастно прочитал: – Распоряжение о сокращении штатов.

– Что скажешь? – директор с надеждой поглядел на инспектора. Тот, сидя на жестком стуле, нервно стриг длинными ногами воздух, порываясь заговорить.

– Не я ли, не я ли вас предупреждал Фома Кузьмич!– наконец прорезался его голос. – Зачем было давать рекомендации, научное обоснование на сокращение штатов и внедрение ЭВМ и роботов в НИИ биохимии и физики. Без нас бы разобрались, сколько им иметь академиков, докторов, а сколько кандидатов наук. Вот вам эффект бумеранга, против нас же все и обернулось. Биохимики и физики, которые, как известно не признаю лирики, в свою очередь против нас и нахимичили в отместку за наши рекомендации. Как говорится, не рой яму другому, а то сам в нее попадешь. А теперь вот ломай голову над тем, как выйти из скверной ситуации.

– Так мы же работаем по программе, – неуверенно парировал директор.

– По программе, – с иронией повторил Козодой.– Надо было разрабатывать глобально-фундаментальные темы, а не узко-прикладные и тогда никто бы не пострадал. Абстракция, прогноз, перспектива – вот наш конек.

– Так требуют же соединять теорию с практикой…

– Вот и соединили, – заключил Ян Парамонович и глухо добавил. – На свою голову.

– Придумай что-нибудь, у тебя золотая голова, ума палата, – произнес Фома Кузьмич. – Жаль с людьми расставаться, живем, как одна семья. Лямку тянем, камень науки грызем, путь практике прокладываем…

– Ума палата, – проворчал Козодой. – А до сих пор по вашей милости без степени хожу? Диссертацию зарезали, а в мои годы пора бы и профессором стать.

– Похлопочу, похлопочу, всему свое время. Я тоже не сразу доктором стал.