Все это будет важно.

***

Ей дали имя Анна, но она настаивала, чтобы ее называли Анастасия. Это у нас оказалось общим. Я хотел, чтобы все называли меня полным именем. Однако тщеславие тут не причем. Меня назвали в честь брата матери, который рано умер – ему тогда только что исполнилось тринадцать лет. И меня все называли так, как его. Мне никогда не правилось мое имя, оно никогда не казалось по-настоящему моим. У меня было ощущение, будто мне его вручил кто-то, кто не успел им попользоваться в достаточной мере. Но что можно сделать? Только знаменитости берут псевдонимы, некоторым людям дают прозвища, но для меня его никто не придумал. Или нужно быть таким человеком, как Анна, которая просто взяла и придумала себе новое имя.

– Мне нравится твое имя, – сказала Анна. – Это почти идеальный двойной дактиль*.

– Что?

– Хиггелди-пиггелди – вот идеальный двойной дактиль. Два слова из трех слогов каждое, с ударением на первом слоге. У тебя в имени и фамилии одинаковое количество слогов и почти одинаковые звуки. Имя как будто отражает фамилию в зеркале – и наоборот, они параллельные, параллактические, и еще какие-то. Я не знаю, как лучше выразиться.

– Понятно.

Я хотел с этим покончить. Если бы она не использовала «хиггелди-пиггелди» в качестве примера, то я мог бы рассказать ей про своего умершего дядю и о том, что он умер при странных обстоятельствах. Может, в ее словах и имелся смысл – не исключено, между нами есть какая-то связь. Вдруг наши жизни идут параллельно, хотя у нас только общее имя? Мы могли бы обсудить все это с Анной, но я не хотел продолжать разговор, в котором использовались слова «хиггелди-пиггелди»*, и в особенности, если меня сравнивали с беспорядком и хаосом.

– Тебе следует обращать внимание на такие вещи. Это твое имя – и оно всегда будет с тобой. Оно что-то означает. О зеркальном отображении стоит подумать. Или это – повторение? В любом случае, это двойная природа. Может, у тебя был брат-близнец, о котором ты не знаешь. Может, тебя преследует призрак. А может быть, дело тут в параллельных прямых. Знаешь, они встречаются в бесконечности. Это интересно. Но, не исключено, это к тебе не имеет никакого отношения. Я тебя еще недостаточно знаю, чтобы со всем этим разобраться.

– Ладно, оставим это. А твое имя? Что оно означает?

– Тебя придется догадаться самому.

***

Она всегда была странной. И она, и ее друзья. Они молча ходили по школе в траурной одежде, пользовались черной помадой, красили волосы в черный цвет и использовали черный карандаш для обводки глаз. В школе училось семеро «Мэрлинов Мэнсонов» («По одному на каждый день недели, словно нам одного было бы недостаточно», – сказал Карл), причем трое – в нашем классе. Двое были в выпускном, двое – в третьем классе средней школы, в первом таковых не оказалось. Мы надеялись, что они находятся в списках на отчисление.

Они выделялись, как искалеченные или сильно порезанные большие пальцы рук. Мы считали их претенциозными и полными дерьма. Они редко ходили по одному, за исключением Анны. Обычно это была этакая странствующая группа скорбящих. Ее же я обычно видел сидящей в классе в одиночестве, или она в одиночестве ела в кафе, или в одиночестве просто стояла в коридоре. Вначале мне в ней больше всего не нравилось именно это. Я считал ее еще более наглой и еще более выпендривающейся, чем ее друзья, а затем мне это в ней стало больше всего нравиться. Наверное. Иногда так бывает, а иногда все получается наоборот.

Наша школа, добрая старая средняя школа имени Гамильтона*, состояла из трех этажей. Это было длинное прямоугольное здание, расположенное на возвышенности и протянувшееся с востока на запад. С каждой из боковых, более узких сторон, имелся вход. Время от времени начинались споры о том, в честь кого названа школа. Почти все предполагают (об этом всегда говорила Анна), что в честь прославившегося внебрачными связями Александра Гамильтона, которого на берегу реки Гудзон застрелил Аарон Бурр на дуэли из-за распространения лжи и слухов. Много лет назад в городе жили Гамильтоны, но никто не смог обнаружить в их деяниях ничего заметного или достаточно выдающегося для того, чтобы в честь них называли здание. Поэтому люди считали, что школу назвали в честь того самого Александра Гамильтона, среди них – моя мать. Ей очень не нравилось, что город назвал какое-то здание, да еще и школу, в честь такого аморального типа.

– Но он же на десятидолларовой купюре, мама, – заметил я.

– Решения федерального правительства о том, что считать подходящим, а что нет, не имеют к нам никакого отношения, – ответила она. Это было самое сильное политическое заявление, которое я слышал из уст матери.

Перед занятиями все стояли в коридорах, и у всех имелось свое место. Участники музыкальных групп всегда выбирали подвал, эстетствующие типы болтались рядом с классом мистера Девона, спортсменов всегда можно было найти на первом этаже у западного входа, недалеко от самых старших, дегенераты обитали на втором этаже в восточном крыле, а любители дебатов и речей – в западном крыле. («На втором этаже мне нечего делать», -всегда говорил Карл). Карл перемещался с этажа на этаж, и для него никогда не имело значения, где нахожусь я. Анна и все остальные упыри всегда располагались на третьем этаже, этакой темной тучей нависая над металлическим строением, в котором располагался спортзал, над футбольным полем и беговой дорожкой вокруг него. Иногда, направляясь в школу, я поднимал голову и видел их в окне – неподвижных черных ворон, высоко устроившихся на жердочке на фоне утреннего неба. После занятий они вместе отправлялись в ближайший лес. Говорили, что они там занимаются разными делами – балуются наркотиками, занимаются сексом и проводят ритуалы с жертвенными животными. Говорили, что они там также ворожат, наводят порчу на жителей города и размышляют, кого бы еще помучить, кому принести боль и страдания. Некоторые ученики из школы избегали бывать в лесу, но у меня такой проблемы никогда не возникало. Мы с Карлом набредали на деревья со странными метками, вырезанными на них, а также на круг из перевернутых крестов. Но мы никогда не знали, сделали это сами «готы» или кто-то другой, пытающийся еще больше подмочить их репутацию. Все это казалось таким глупым. Но кого можно считать большими идиотами – группу учеников средней школы, стоящих кругом и монотонно произносящих непонятные заклинания, – или всех остальных, полагающих, что это на самом деле происходит и действительно может сработать?

О них ходило множество слухов. Они считались наркоманами и вегетарианцами. Говорили, что они делали пирсинг в самых неожиданных местах, татуировки рун и символов, а также наносили на все тело надписи на иностранных языках и поклонялись Сатане. Их считали колдунами и ведьмами. Они, вроде бы, проводили странные оккультные ритуалы, включающие обезглавливание животных, пили кровь. Ходили слухи, что парни из группы сделали девочек своими женами, а потом все менялись партнерами. Они занимались пытками и самоистязанием, наносили себе увечья. Они вступали в половые связи с трупами. Все они были гомосексуалистами. Если верить всему, то это были татуированные сатанисты-мормоны с гомосексуальными, садомазохистскими и некрофильскими наклонностями, прокалывающие тела во всех местах, употребляющие наркотики и готовящие только вегетарианскую пищу. У нас была маленькая школа, и они, вероятно, знали, что говорят за их черными спинами, – но никогда никому не отвечали. Они были таинственными и странными, и их никто не любил.

***

Я бы вечно игнорировал Анну Кайн, но она заговорила со мной первой. Если бы я знал, что она направляется в мою сторону, то предпринял бы все возможные усилия, чтобы избежать встречи. Она относилась к тем людям, вместе с которыми лучше не попадаться на глаза другим. И также нельзя было предположить, что она с кем-то заговорит первой. Она подобралась ко мне украдкой. Стоял конец сентября, я находился в библиотеке, убивая обеденный час за проверкой новой теории, предложенной мне одним из учителей. Я взял «На дороге» Джека Керуака* с полки, развернулся и увидел ее. Анна тихо стояла в нескольких футах и спокойно смотрела на меня.